– Мне не выбраться, – рыдала Беа. – Мне трудно дышать.
Дрожа как в лихорадке, Викки открыла снаружи дверь со стороны кузины, затем на подгибающихся ногах обошла «ситроен» – проверить, в порядке ли Том, и, увидев его залитые кровью лицо и шею, оцепенела. Голова закружилась, грудь сжало в тисках. Викки попыталась сделать несколько глубоких вдохов через нос и выдохов через рот… Господи Исусе! На ветровом стекле в том месте, куда врезалась голова Тома, красовалась паутина трещин. Стекло не было пробито насквозь, но несколько прядей волос застряло в глубоких радиальных трещинах.
– Он умер, да?! – Высокий голос Беа, которая тоже подошла посмотреть на Тома, стал еще пронзительнее. – Он умер?! Викки, сделай хоть что-нибудь! Сделай хоть что-нибудь!
Но Викки не могла пошевелиться. Том лежал, уткнувшись окровавленным лицом в треснувшее ветровое стекло, а она просто стояла рядом, жадно ловя ртом воздух.
– По-моему, он не дышит, – наконец сказала она.
Беа, трясясь как в приступе падучей, завыла дурным голосом.
Воздух звенел от жужжания насекомых, привлеченных металлическим запахом крови. Викки дотронулась до щеки Тома, затем пощупала его запястье, чтобы проверить пульс.
– Слава богу! Он без сознания, но жив.
– Боже мой! Боже мой! Боже мой! Что нам теперь делать?
– Нам нужно обратиться за помощью.
– К кому, твою мать, здесь можно обратиться?! – Беа дико озиралась кругом.
Заслонив глаза рукой от солнца, Викки обвела взглядом местность:
– Мне кажется, я вижу вдалеке какое-то здание. Возможно, там есть деревня.
– Или это какой-то чертов мираж.
– Тут не пустыня Сахара, а горная дорога.
Викки достала из рюкзака футболку, чтобы прикрыть израненное лицо Тома от мух и палящих лучей солнца.
– Я, пожалуй, срежу путь и схожу туда. Попробую получить помощь. А ты пока присмотри за Томом.
– Нет. Мы должны держаться вместе. Подальше от посторонних глаз.
– Беа, я должна идти. Ждать встречную машину можно целую вечность, а Тому срочно требуется помощь.
– Не оставляй меня! Я не выношу вида крови! Давай я сбегаю. Я крепче тебя. Позволь мне сходить в деревню.
– Хорошо, – вздохнула Викки. – Раз уж ты просишь. Но тогда поспеши.
Вытащив из-под джеллабы голубой цветастый шарф, Беа замотала им голову, схватила рюкзак, повернулась к Викки и спросила дрожащим голосом:
– Как по-арабски попросить о помощи?
– Этта научила меня нескольким арабским словам. Что-то вроде оуни афак.
– Хорошо.
– Только не уходи слишком далеко! – крикнула Викки. – Даю тебе десять минут. Максимум пятнадцать. Если за это время ты не найдешь деревни, сразу же возвращайся. Нам придется на попутке вернуться в Марракеш, чтобы получить помощь.
Викки пыталась сохранять спокойствие, но у нее участилось дыхание, панические атаки сжимали горло, она в любую минуту могла потерять сознание. Она осмотрела себя на предмет ранений. У нее болела нога, ушибленная при падении из автомобиля, саднило плечи и шею, но голова определенно была целой.
Солнце, безжалостное, палящее, уже стояло высоко в небе, и все тело было липким от пота. Еще не оправившись от шока, Викки упорно проигрывала в голове момент аварии. Ужас случившегося накатывал на нее злобными волнами. Она до дрожи в коленках боялась за Тома. Если они оперативно не получат помощи, он может попросту не выжить. Викки беззвучно просила Тома не умирать и молила Бога послать им автомобиль или проходящую мимо женщину, помочь найти деревню. Но Бог, похоже, не слышал ее молитв. Она посмотрела на часы. Беа отсутствовала уже пятнадцать минут.
Викки оглядела близлежащую местность и позвала кузину, вглядываясь в дымку на горизонте. Ничего.
– Вот черт! – Осторожно взяв Тома за запястье, она снова проверила пульс.
Том по-прежнему был без сознания, бледный и липкий от пота.
Примерно через двадцать минут Викки увидела вдалеке нечто похожее на грузовой автомобиль для перевозки фруктов с деревянными бортами открытого кузова. Грузовик направлялся из Марракеша в сторону гор. Увидев на дороге отчаянно размахивающую руками девушку, водитель остановился.
Викки произнесла два слова, которые вроде бы запомнила правильно. Оуни афак. Она показала на Тома. Но водитель, с продубленным ветром и солнцем лицом, уже вылез из кабины и бежал к месту аварии.
Он осторожно отодвинул тело Тома от ветрового стекла, срезал ножом застрявшие в трещинах волосы и приподнял пострадавшего за плечи и верхнюю часть туловища, знаком велев Викки взять его за лодыжки. Общими усилиями им удалось вынести Тома из разбитой машины и перетащить к грузовику. Водитель грузовика положил Тома на землю и, отодвинув задвижки заднего борта, с жутким скрежетом откинул его. После чего, пятясь, залез в грузовик и с помощью Викки затащил туда раненого.
Том застонал, водитель оглянулся на него и покачал головой. Судя по выражению его лица, он считал, что Том уже не жилец. Викки, не раздумывая, забралась в кузов и, скрючившись, склонилась над раненым. Пожалуйста, не умирай! Пожалуйста! Веки Тома затрепетали, и Викки тихо сказала:
– Том, все в порядке. Держись! С тобой все будет в порядке.
Ей ужасно не хотелось оставлять Тома, тем не менее нужно было выбираться из кузова, чтобы дождаться Беа. Викки выпрямилась, приготовившись к прыжку, и внезапно почувствовала резкий толчок. Грузовик тронулся с места. Девушку отбросило вперед. Она приземлилась на четвереньки на дно кузова и закричала, чтобы водитель остановился. А когда она снова попыталась выпрямиться, грузовик дернулся, и она снова упала. Викки принялась орать во все горло, однако водитель так и не остановился. Эх, если бы у нее была возможность докричаться до него… но теперь, когда грузовик трясло и качало, из кузова уже было не выпрыгнуть. Водитель гнал машину по петлявшей дороге, и Викки оставалось только держаться. Ухватившись за борт, она снова заорала. Бесполезно. Грузовик уже набирал скорость. Господи Исусе! Беа!
Глава 21
Касба дю Паради
Ахмед с Мадлен куда-то запропастились. Клеманс, борясь с нарастающим отчаянием, ждала их во дворе на случай, если они решили спуститься в деревню. И хотя в данный момент все мысли Клеманс занимала в основном безопасность внучки, которую следовало предупредить о Патрисе, поехать прямо сейчас в Марракеш она не могла – в любом случае нужно было дождаться Мадлен.
– Поторопись, Ахмед, – снова и снова повторяла Клеманс. – Поторопись!
Она вновь и вновь проигрывала в голове угрозу Патриса, и от этого ожидание становилось еще мучительнее. Она выпила стакан воды и, чувствуя, как бешено колотится сердце, бросилась в спальню за пистолетом, спрятанным в бельевом ящике среди практически неношеных шелковых вещей. Единственной хорошей вещью, которую сделал для нее отец, было то, что он научил дочь стрелять. До этих уроков стрельбы она в жизни не держала в руках заряженного пистолета, а получив необходимые навыки обращения с огнестрельным оружием, стреляла из отцовского пистолета только однажды, да и то очень давно. Ее собственный пистолет модели 1935А был стандартным французским личным оружием, которое широко использовалось во время Второй мировой войны. Клеманс, купившая пистолет на черном рынке, регулярно чистила и смазывала его, поэтому сейчас ей оставалось лишь протереть блестящую поверхность и положить пистолет в сумку.
Трясущимися руками она достала запасную обойму с восемью патронами и тоже положила в сумку вместе с парой-тройкой ночных принадлежностей.
А вскоре после этого вернулся Ахмед. Он помог Мадлен спуститься с ослика и подвел ее к Клеманс.
– Мы не поехали в деревню. Уж больно ухабистая дорога. Поэтому мы просто сидели под деревом и смотрели на птиц.
Поблагодарив Ахмеда, Клеманс сказала:
– Послушай, Ахмед, мне нужно срочно поехать в Марракеш.
– Мадам, я вас отвезу. За старой дамой присмотрит моя сестра.
– Я знаю, что присмотрит. Но я хочу, чтобы ты остался здесь, а сестру отправил домой.
У Ахмеда округлились глаза.
– Хорошо, мадам. У вас проблема?
– Сейчас нет, хотя она может возникнуть. Если вернется тот мужчина, что приходил утром, не впускай его в дом. Его зовут Патрис Калье. Это страшный человек. Пересели мою мать в комнату в башне. Ради ее безопасности. И попроси Надию передать вашему брату, чтобы шел сюда. Он поможет охранять дом. Запри все окна и двери, но строители пусть продолжат работу.
– Не беспокойтесь, мадам.
Клеманс отправилась к матери и, поцеловав ее, прыснула ей на запястья духами «L’Heure Bleue», которые та любила. Поначалу аромат духов напоминал Клеманс о несчастливых временах, хотя постепенно она привыкла к их романтическому, сладкому, пряному запаху, и теперь они скорее ассоциировались со временем до того – тогда ей только исполнилось тринадцать и она все еще была невинна. В то переломное время, пока отца не было дома, они с матерью сидели во дворе в окружении звуков приближающейся ночи под бархатным беззвездным небом.
Всякий раз, как Клеманс вспоминала те дни, ее охватывала меланхолия. Меланхолия, которая приходит вместе с осенью жизни, когда почти все хорошее осталось позади, а надежды и безапелляционность отрочества исчезли без следа, сменившись пониманием того, что будущее так или иначе ничего хорошего не сулит. Хотя это вовсе не было тоской по прошлому. Нет. Это было тоской по тем временам, которым не суждено повториться. Тебе не суждено вновь пережить юношескую любовь, не суждено в первый раз попробовать шампанского, не суждено узнать, что ты сделал что-то в последний раз. По крайней мере, в этой жизни. И не имеет значения, ждешь ты смерти или нет, она всегда приходит неожиданно, словно сон.
Сжав на прощание руки матери, Клеманс покинула террасу, нашла ключи от джипа и еще раз попросила Ахмеда позаботиться о Мадлен. Он поинтересовался, как долго она будет отсутствовать.