. После чего легла на диван. В свои семьдесят четыре года Клеманс, еще вполне здоровая и крепкая, иногда чувствовала себя смертельно уставшей, словно все силы ушли на то, чтобы просто продолжать жить. Иногда она даже завидовала матери, которой не так долго осталось на этом свете.
Клеманс закрыла глаза. И хотя она готова была отдать что угодно, лишь бы забыть, ее разум сопротивлялся, и тогда прошедших лет словно и не бывало, и она возвращалась в свое сумбурное детство в поместье под Касабланкой. Еще ребенком Клеманс чувствовала, что они с матерью живут исключительно для удовольствия или неудовольствия отца, причем живут с постоянным страхом наказания за любое нарушение установленных отцом правил. В следующий раз мы сбросим ее в колодец. Проблема состояла в том, что отец отличался непредсказуемостью и постоянно менял свои же правила. У Клеманс с матерью не было собственной жизни. Не было независимости. При всем при том мать потакала мужу вплоть до того ужасного дня, когда отказалась это делать. И сейчас, если Клеманс ненароком упоминала отца, Мадлен или выглядела озадаченной, словно не совсем понимала, о ком речь, или сердито хмурилась, фыркала и плевалась.
Произошедшая с матерью перемена казалась невероятной. Она всегда была очень элегантной и никогда не выходила из дому без шляпки в викторианском стиле и лайковых перчаток в тон, независимо от погоды. Горничная делала ей прическу «помпадур», популярную в начале XX века: волосы взбивались высоко надо лбом, закалывались и укладывались сзади валиком. Клеманс смотрела, как Цирцея, горничная, создавала нужную форму, зачесывая назад и закручивая широким валиком длинные темные волосы Мадлен. Иногда Цирцея использовала накладки из искусственных волос, чтобы подчеркнуть стиль. Мадлен каждый божий день прибегала к помощи личной горничной, но оставалась верна этой старомодной прическе.
В присутствии отца Клеманс, как и ее мать, тщательно следили за выражением лица. Демонстрировать свои чувства перед этим опасным человеком было все равно что совать голову в пасть тигра. Нет, они старались сохранять непроницаемый вид, чтобы он думал, будто слепил из них то, что хотел. Главное – быть в безопасности. Если это означало жизнь во лжи, значит такова цена, которую приходилось платить за собственное выживание. В сущности, не так уж и плохо, и Клеманс создала свой внутренний мир и тот мир, который делила с Жаком до тех пор, пока Патрис все не разрушил. Чего она никогда ему не простила.
Она потрогала лежавший в сумке пистолет. По-прежнему на месте.
На следующее утро не успела она размять затекшие после сна на неудобном диване члены, как в дверь тихонько постучали. На сей раз то была не полиция, а Этта, хозяйка дома.
– Там к тебе пришел некий мужчина, – сказала она.
– Неужели? А кто именно?
– Сама увидишь. Пошли, – улыбнулась Этта.
Вслед за подругой Клеманс спустилась во внутренний дворик, где Этта ее оставила. Ожидавший Клеманс мужчина стоял спиной к ней, а когда он повернулся и заговорил, она едва не потеряла сознание. Их первая встреча после долгих лет разлуки.
– Клем… Клемми…
За прошедшие годы она не раз пыталась вспомнить его голос, но так и не смогла. И когда он со своим мягким американским акцентом произнес два этих слова, то снова стал таким, как прежде. Знакомый голос намекал на бескрайний мир чувств в его душе.
Клеманс прижала руку к сердцу, неистово колотившемуся от волнения и радости. И хотя она сама позвонила старому другу, для нее стало настоящим потрясением увидеть его здесь. Сильный. Надежный. Она не решалась говорить, опасаясь выдать себя.
Они молча смотрели друг на друга. У Клеманс в глазах стояли слезы. Она страшилась этой встречи, страшилась разочарования. Она боялась увидеть пивной живот или фиолетовый нос и красные щеки пьянчуги. Но ничего подобного не увидела.
Его глаза сохранили свою яркую голубизну, хотя теперь он сменил очки, веснушек на лице явно прибавилось, а в светлых волосах серебрилась седина. Клеманс захотелось прикоснуться к этим седым прядям. Прикоснуться к нему.
Возможно, его нос действительно слегка вырос, однако в основном этот мужчина остался прежним, ведь некоторые люди с годами вообще не меняются. Он совсем не сморщился. Если на лице у него и появились морщины, то это лишь придавало ему шарма. Но он отнюдь не сморщился. По крайней мере, внешне. А возможно, стал даже крупнее. Что, вероятно, объяснялось его уверенностью в себе и приобретенной с годами солидностью.
Тео, единственный мужчина, которого она любила. Мужчина, который понимал все без лишних слов, и время было над этим не властно. И вот они стоят друг против друга, неловкие и смущенные, хотя она всегда жила в его сердце, а он – в ее.
Клеманс пригладила волосы и, не выдержав, рассмеялась в ответ на улыбку Тео.
В результате они заговорили одновременно, наперебой. И тогда он сказал:
– Извини.
А она сказала:
– Пойдем. Я познакомлю тебя со своей внучкой Викки.
– С внучкой?
– Это длинная история. – Клеманс не говорила ему, что у нее есть ребенок, и теперь признание звучало слегка запоздало, но деваться было некуда, и она продолжила: – У меня был сын Виктор. Отец Викки. Я родила его много лет назад, задолго до встречи с тобой. Он погиб во время войны.
Тео был явно ошарашен, но, похоже, решил, что сейчас не самое подходящее время для выяснения отношений.
– Мои соболезнования, – произнес он.
– Благодарю. Впрочем, все это осталось в прошлом.
Поднявшись в квартиру, Клеманс посторонилась, пропуская его вперед. Долгих лет разлуки словно и не бывало. После приезда внучки у Клеманс открылось второе дыхание, тем не менее ощущения от встречи с Тео… были другими. Она стала собой. Она наконец стала собой.
– Ты совсем не изменилась, – улыбнулся Тео.
Клеманс тщательно следила за своим внешним видом, что, впрочем, не составляло особых трудов: элегантная стрижка, шелковые кимоно и льняные кафтаны, простые, но утонченные ювелирные украшения, хороший маникюр. А то, что у нее сидело внутри, – совершенно другое дело.
– Цвет волос, конечно, другой, и все-таки ты такая же, как прежде. Разве что стала еще красивее.
Клеманс почувствовала, как к щекам приливает кровь. Она успела забыть, когда краснела в последний раз.
– Я… – начала она и осеклась, у нее не хватило слов.
Тео протянул к ней руки, и она, отчаянно нуждаясь в утешении, прильнула к нему.
Их объятие длилось целую вечность. Только сейчас Клеманс поняла, как скучала по этим сильным рукам. От него пахло так же, как раньше: чем-то пряным с соленой ноткой и с привкусом табака в дыхании. Клеманс прижималась к Тео, вбирая его в себя; она будто вернулась в наполненные смехом сумасшедшие дни и хмельные ночи пьянящего секса. Она вспомнила, как они, сплетаясь в жарких объятиях, планировали общее будущее, его теплая рука гладила потаенные места ее тела – воспоминание было настолько живым, что у Клеманс перехватило дыхание.
– Итак… – Тео отпустил Клеманс, и ей стало неловко за слишком смелую игру воображения; он провел рукой по лбу, откидывая волосы назад, и движение это было настолько знакомым, что Клеманс едва не разрыдалась. – Моя милая, милая Клемми… – Он улыбнулся своей чуть кривоватой улыбкой, улыбкой, наводившей на мысль, что он сам над собой подтрунивал или рассказывал байку, понятную ему одному. – Может, все-таки объяснишь, что стряслось?
Клеманс, выведенная из равновесия присутствием Тео, улыбнулась в ответ. Ей всегда нравилось то, как он называл ее своей милой, чего ни до, ни после Тео никто не делал. Она почувствовала, что с плеч словно свалился тяжелый груз, и вспомнила, как им было хорошо вместе, пока он не захотел узнать о ней больше. И даже не о ее внутреннем «я», а о прошлой жизни в Касабланке – о юной Адель, c которой она навсегда покончила.
Они устроились на диване, и Клеманс подробно рассказала ему все, что знала, о происходящем здесь и сейчас.
– Ты веришь своей внучке? – спросил Тео. – Она действительно стала свидетелем преступления?
– По крайней мере, она убеждена, что видела убийство своими глазами. И ей кажется, убийца знает, что она все видела.
– Она достаточно уравновешенная девушка? – спросил Тео.
– Думаю, да.
– А ее кузина действительно пропала?
– Да. Звучит не слишком обнадеживающе, так? – спросила Клеманс, но Тео лишь молча вздохнул. – Патрис Калье, мужчина, который, по словам Викки, нажал на спусковой крючок, угрожал и мне тоже – и моей внучке, – хотя и по другому поводу.
Тео выразительно покачал головой:
– Господи, Клем, во что ты ввязалась?!
– Так мы можем рассчитывать на твою помощь?
– И ты еще спрашиваешь?! Конечно можете. Для начала я, пожалуй, подергаю кое за какие ниточки, а там посмотрим, что удастся выяснить. Вообще-то, я уже отошел от дел, однако у меня сохранились нужные связи, и здесь есть пара ребят, которые у меня в долгу. Попробую организовать охрану для того парнишки в больнице и еще кого-нибудь приставлю к вам.
– На самом деле, возможно, мы скоро вернемся в касбу. Там живет моя мать, и она нуждается во мне.
Они немного поговорили о жизни. Со времени их романа прошло тридцать лет. Ей тогда было слегка за сорок, ему – на несколько лет меньше. Он еще не развелся, хотя и разъехался с женой. Когда он написал Клеманс, что живет в Танжере, она сохранила письмо.
– Ты мне тогда не ответила, – произнес Тео без упрека в голосе. – Я надеялся, что ты, быть может, приедешь.
На секунду Клеманс снова захотелось плакать.
– Я тоже на это надеялась, – выдавила она.
– Но ты не приехала.
– Нет.
– Я так больше и не женился, – сказал Тео, и в комнате стало тихо.
Глава 25
Викки проснулась, но не смогла встать с постели, а потому осталась лежать, прислушиваясь к гулу голосов, хотя и не могла разобрать, о чем идет речь. Причем, судя по всему, голоса эти явно не принадлежали полицейским, вернувшимся с новостями о Беа, а это было единственным, что на данный момент интересовало Викки.