– А почему вы сразу не вернулись домой?
– Мы хотели, но все билеты на самолет были проданы из-за финала чемпионата мира по футболу. И билеты на поезд тоже. Я рада, что ты сумела приехать, маман.
– Действительно?
Викки порывисто обняла мать:
– Ты даже не представляешь как!
Элиза нервно сглотнула. Несколько минут они молча сидели, взявшись за руки. Мир был наконец восстановлен, пусть негласно, но какое это имело значение! Мать и дочь проделали долгий путь к примирению и теперь глубоко это прочувствовали. Викки покосилась на Элизу. Взгляд материнских глаз стал теплым и задумчивым.
Песчаная буря улеглась, и Викки вышла на огромный балкон, огороженный низкой терракотовой стеной с зелеными перилами. На балконе стояли два красных ротанговых кресла и медный столик. Пробежав пальцами по пыльной столешнице, Викки бросила взгляд на открывавшийся с балкона вид: красноватая дымка окутывала зеленые сады, пальмы, крепостные валы Марракеша, казалось окружавшие сад отеля, а также величественные Атласские горы вдалеке. Даже после песчаной бури вид был божественным. Однако Викки хорошо понимала, что не сможет вздохнуть полной грудью до тех пор, пока они не найдут Беа и не вернутся домой целыми и невредимыми.
Глава 31
Касба дю Паради
Участники поисков вернулись уставшими, грязными и в подавленном настроении. Клеманс, пытавшаяся отогнать от себя мрачные мысли о судьбе Беа, отвлеклась на брюзжание Мадлен, которая, раскапризничавшись, жаловалась, что родители ее совсем забросили.
– Я хочу домой! – причитала старая женщина; ее волосы растрепались, одежда была в жутком беспорядке. – Меня здесь держат в тюрьме.
Полицейские уже ушли, но Джек с Флоранс были неподалеку. Впрочем, они деликатно отворачивались, старясь не смотреть на эту дикую сцену.
– Прошу прощения, – извинилась Клеманс. – Моя мать… ну… вы все сами видите.
Джек и Флоранс смущенно посмотрели на хозяйку дома, стараясь, как истинные англичане, продемонстрировать ей, что это дело житейское. Клеманс тем временем продолжала незаметно подталкивать мать в сторону флигеля. Прятать Мадлен не имело смысла, тем более что та уже потеряла остатки рассудка и навряд ли могла произнести хоть что-нибудь вразумительное. Поэтому поводов для волнений вроде бы не было.
Однако сегодня Мадлен не на шутку разошлась. У нее появились новые навязчивые идеи, и она принялась кружиться, размахивая руками, точно дервиш. Ахмед пришел на помощь хозяйке, однако Мадлен отпихнула и его тоже. Для такой престарелой дамы она была на удивление сильной, особенно когда находилась на взводе, и Ахмед с Клеманс боялись ее травмировать. И вот теперь, не сумев увести старушку, они растерялись.
– Ахмед, проводи, пожалуйста, гостей в их комнату. Ту самую, где раньше ночевала Викки, – сказала Клеманс и добавила: – О Мадлен я позабочусь сама.
Но когда она спросила мать, что у нее болит, та, взмахнув скрученным в трубочку журналом, ударила дочь по щеке.
– У меня все болит, – прошептала Мадлен и заплакала. – Я хочу к маме!
Клеманс потерла горевшее лицо. Она никогда не пыталась быть доброй. Для нее это слово было банальным, ничего не значащим эпитетом, употребляемым в том случае, если вы толком не знаете того, о ком говорите, и сами хотите казаться добрым. Впрочем, сегодня маразматические выходки матери стали для Клеманс проверкой на наличие эмпатии. Она заставила себя не реагировать.
– Пойдем, маман, поищем пирожное, – ласково сказала она, на что мать ответила ей хитрой улыбкой.
Клеманс поцеловала ее в щеку и взяла за руку, хорошо понимая, что номер с пирожным вряд ли будет работать вечно.
Покинув спустя какое-то время флигель, Клеманс сразу заметила через просветы в шпалере Тео. Он сидел на скамейке в ее личном дворике за красивой машрабией, изящной резной деревянной ширмой. Спальня Клеманс в задней части касбы выходила в поистине райский уголок, где аромат вьющихся по стенам роз и душистого жасмина смешивался с резким запахом цитрусовых. Во дворике также рос дикий гибискус, привлекая колибри и бабочек. В этом восхитительном месте, где ее никто не видел, Клеманс чувствовала себя в безопасности. Ахмед уже зажег свечу, пахнувшую медом, пчелиным воском и цветками апельсина с кедровыми нотками. Мать Ахмеда собственноручно делала все свечи для касбы с использованием растений, которые они с Клеманс сами выращивали, а также масел, купленных в Марракеше.
– Похоже, сейчас мою мать расстраивает абсолютно все, – проронила Клеманс. – Вечный бой.
Тео поднял на нее глаза, откашлялся и смущенно сказал:
– Может, мне уже пора сваливать отсюда?
– А тебе действительно нужно?
Он вгляделся в лицо Клеманс:
– Или ты хочешь, чтобы я остался? Я собирался найти для тебя телохранителя. Правда, я вполне могу его заменить. Как насчет моральной поддержки?
Клеманс потупилась, не в силах справиться с бурей нахлынувших на нее эмоций. Тут было беспокойство за Беатрис. Волнение за Викки. Тоска по Тео. Сопереживание Флоранс и Джеку. Не говоря уже о чувстве вины и раскаяния в том, что она в свое время пренебрегала матерью. Впрочем, чувство это постоянно витало в воздухе, которым дышала Клеманс.
– Клем?..
Она посмотрела на лицо Тео, некогда такое гладкое, а теперь словно покрытое тонкой сеточкой морщин, с глубокими мимическими морщинами вокруг глаз и межбровными складками. Даже по прошествии стольких лет его лицо было по-прежнему прекрасно. А возможно, стало еще прекраснее.
– Да. Останься, пожалуйста. Мне очень хотелось бы.
– Я рад, что мы договорились.
Когда Флоранс с Джеком смыли с себя горную пыль и переоделись, все четверо сели обедать при мягком свете ажурных фонарей. Вечернюю тишину нарушало жужжание бьющихся о стекло насекомых, в саду копошились какие-то существа, под столом, как всегда, сопели в ожидании подачек босероны. На лицах родителей Беа читалось явное напряжение, говорил в основном Джек. Он рассказывал Клеманс с Тео, как они ходили по старинным тропам между отдаленными деревушками с каменными домами, прилепившимися к горным склонам.
Флоранс сидела, не поднимая глаз, и неохотно размазывала еду по тарелке. Джек ласково погладил жену по спине, уговаривая хоть немного поесть, но она лишь молча покачала головой.
Джек продолжил рассказ. Он сообщил, что в каждой деревушке марокканские полицейские спрашивали у местных жителей, не видели ли те девушку, похожую на ту, что была на фотографиях, которые привезли родители Беатрис.
– Некоторые деревенские жители, едва взглянув на фото, продолжали заниматься своими делами, но другие предлагали нам мятного чая, расспрашивали о случившемся и обещали смотреть в оба, – произнес Джек и добавил, чтобы поддержать разговор: – Похоже, эти люди миллионы лет назад научились выживать здесь, и с тех пор их жизнь не слишком сильно изменилась.
– Они вполне самодостаточны. – Клеманс внимательно слушала Джека, пытавшегося за разговорами спрятать свой страх за дочь, и при этом наблюдала за Флоранс, которая сидела, понуро опустив голову. – Размер деревни напрямую зависит от размера соседнего источника воды. Если количество воды ограниченно, значит и площадь обрабатываемых земель тоже будет ограниченна, что ограничивает количество ртов, которые могут…
– Ради всего святого! – перебила ее Флоранс. – Наша дочь пропала! Мы можем наконец перестать говорить о треклятых деревнях!
Она практически не притронулась к еде и даже перестала гонять ее по тарелке, а просто сидела, нервно стискивая трясущиеся руки.
– Извини, – смутился Джек.
– Я не знаю, как мне жить дальше. – В дрожащем голосе Флоранс сквозило неприкрытое отчаяние. – Я не могу спать, не могу есть. И постоянно представляю себе ужасные, ужасные вещи. Она, должно быть, смертельно напугана. Что, если она получила травму и теперь лежит где-то совершенно одна?
– Дорогая, вам нужно отдохнуть, – ласково сказала Клеманс. – Это наверняка поможет. У меня есть снотворное, которое я иногда даю своей матери. Оно вам сейчас явно не помешает. – Клеманс вспомнила, что, когда Жак сообщил в письме о смерти Виктора, ей тоже понадобилось снотворное.
– А как я потом встану? Я не буду чувствовать себя одурманенной?
– Нет, если пропустите десерт и ляжете пораньше. У нас отличный кофе, который сон как рукой снимает. Ну и конечно, завтра вы сможете остаться здесь, если совсем обессилеете.
Из глаз Флоранс брызнули слезы, Джек ласково обнял ее за плечи и так бережно убрал упавшую ей на глаза прядь волос, что у Клеманс защемило сердце.
– Любимая, по-моему, снотворное – это то, что доктор прописал.
– Ты так считаешь?
Клеманс принесла таблетки, и Джек с Флоранс, поддерживая друг друга, устало побрели в отведенную им комнату.
Когда они ушли, Тео поинтересовался, не хочет ли Клеманс еще немного побыть с ним на свежем воздухе.
Они стояли, любуясь миллионом звезд, украсивших нежную сине-черную ночь. Клеманс смотрела на небо, невольно вспоминая другие, не менее прекрасные ночи.
Тео осторожно обнял Клеманс и, будто прочитав ее мысли, спросил:
– Ты помнишь, как мы останавливались на ночевку в пустыне?
Клеманс благодарно прильнула к нему:
– Как я могу такое забыть?! Сколько лет нам тогда было?
– Мы были молоды.
– Не так уж и молоды. Мне стукнуло сорок четыре.
– Да, но все в жизни относительно. Мы действительно были молоды, хотя тогда нам этого не казалось.
Клеманс снова подняла глаза к небу и сразу перенеслась в 1936 год. В то время они понятия не имели, что ждет их в будущем. И несмотря на события в Германии, у них не возникло предчувствия неминуемой катастрофы. В составе группы туристов они путешествовали по пустыне на верблюдах с ехавшим сзади джипом сопровождения. Тео посоветовал Клеманс взять с собой теплый свитер, поскольку ночи в пустыне холодные, а днем надевать хлопковые рубашки с длинным рукавом и брюки. Она также взяла с собой шарф, чтобы защищать голову от палящего солнца и вездесущего песка. А еще надела толстые носки и ботинки для хайкинга, которые, к сожалению, не успела разносить. В результате к концу первого дня на ноге образовался огромный волдырь, причинявший адские муки, однако врожденное упрямство гнало Клеманс вперед.