Элиза тяжело вздохнула:
– В свое время мы единодушно решили не говорить об этом. Но, думаю, большого вреда не будет, если я тебе расскажу. Они обе были влюблены в одного и того же мужчину.
– Надеюсь, не в дядю Джека? – нахмурилась Викки.
– Боюсь, что да.
– Боже мой! – Викки потрясла мысль о том, что дядя Джек, весь из себя правильный и положительный, стал причиной возникновения любовного треугольника и раскола в семье.
– Но вся беда была в том, что Элен первой влюбилась в него и поэтому не смогла простить Флоранс.
– А дядя Джек любил Элен?
Элиза растерянно ущипнула себя за переносицу:
– Видишь ли, Элен не верила, что он ее не любит, и это было самым ужасным. Хотя я все знала с самого начала, да и Флоранс говорила, что он искренне восхищался Элен, но никогда ее не любил.
– Очень запутанная история.
– И крайне огорчительная. Но это произошло двадцать лет назад, когда война сломала нам жизнь, да и вообще время было очень тяжелым. Элен, задетая в лучших чувствах, даже не приехала на свадьбу Джека и Флоранс.
– Но в конце концов они помирились, да?
– Думаю, когда Элен встретила Этьена, то поняла, что слишком долго цеплялась за иллюзию. Ведь их отношения с Джеком всегда были исключительно дружескими, по крайней мере с его стороны, как бы ей ни хотелось чего-то другого.
Викки вздернула подбородок и, придвинувшись поближе к матери, решила взять быка за рога.
– Мы никогда не говорили о том, что произошло во время войны, – сказала Викки и, когда Элиза поспешно отвела глаза, добавила: – Ты никогда не рассказывала, каково тебе тогда было.
– Разве?
– Маман… – произнесла Викки, выразительно глядя на мать. – Тебе отлично известно, что я права.
– У нас разве нет более важных тем для разговора?
– Прямо сейчас нет.
Элиза посмотрела на дочь и снова отвернулась:
– Ты действительно хочешь это услышать?
– Ну да. Я…
Однако Элиза не дала дочери договорить:
– Мои воспоминания вряд ли можно назвать приятными. Мне было трудно любить нашу мать Клодетту, и я с детства привыкла быть настороже. Полагаю, это вошло у меня в плоть и кровь, и я не утратила этой привычки, даже став взрослой.
– Но мой отец. Виктор. Как насчет него?
– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась Элиза.
– Ответь, ты любила его?
– Очень любила.
– Расскажи о нем, пожалуйста. Я только знаю, что он был героем Сопротивления и… – Викки запнулась. – И как он погиб. Дедушка Жак рассказал мне, когда я выросла, хотя ему было тяжело об этом говорить. Тебе, наверное, тоже тяжело? – Викки посмотрела на мать, которая сразу печально поникла. – Прости, маман. Забудь. Мы можем поговорить об этом в другой раз.
В душе Элизы явно шла напряженная борьба, но она все-таки сумела взять себя в руки.
– Я готова тебе все рассказать. Виктор был храбрым. Очень храбрым. И очень привлекательным. Коротко подстриженные каштановые волосы, глаза горели фанатичным огнем преданности идеалам. Мощный, но очень ладный. Думаю, это была любовь с первого взгляда, хотя он всегда это отрицал. – (Викки сидела не шелохнувшись. Мать, похоже, вернулась в прошлое, и девушке не хотелось ей мешать.) – Как бы там ни было, я держала маленькое кафе, где люди оставляли сообщения для местного Сопротивления. Мы называли это почтовым ящиком. Вот так мы с ним и познакомились. Уже потом, когда мы начали работать вместе, наши отношения стали… более пылкими. Он был очень пылким. – Элиза тяжело сглотнула и задумчиво улыбнулась. – Он любил говорить, что от меня пахнет карболовым мылом.
– О, маман!
Элиза покачала головой:
– А знаешь, ты истинная дочь своего отца.
– Разве? – нахмурилась Викки.
– И дело не только в том, что ты на него похожа, как, впрочем, и на меня. Но могу дать голову на отсечение, что ты первой вступила бы в ряды борцов Сопротивления. А вот мне понадобилось какое-то время.
– Я не интересуюсь политикой.
– Ой, я тебя умоляю! Ты только притворяешься аполитичной, но уж я-то знаю, какой ты бываешь, когда закусишь удила. В любом случае речь шла не о политике, а о существовании. Твой отец это понимал и стал одной из ключевых фигур местного Сопротивления. Но выбора у нас не было: или они, или мы.
– Как ужасно!
– Да. – Элиза поднялась и добавила: – В следующий раз расскажу больше. Обещаю. Ты вправе узнать историю своего отца. А прямо сейчас мне нужно срочно найти туалет, а затем раздобыть нам по сэндвичу или типа того. Ну как, согласна немного посидеть одна? Охранник – прямо за дверью.
Элиза стремительно вышла из палаты, и Викки снова села у кровати Тома, наблюдая за его трепещущими во сне ресницами и подрагивающими веками. Она не знала, действительно ли мать собиралась рассказать больше и действительно ли ей нужно было в туалет, но так или иначе она сломала печать молчания. Викки вздохнула. Ей ужасно хотелось представить отца как живого, возродив его перед своим мысленным взором. За окном стало темно, она потеряла счет времени. За дверью раздавались обычные больничные звуки, и можно было слегка расслабиться. Здесь она была в безопасности. Разве нет?
Глава 33
Касба дю Паради
Она не могла представить себе Жака стариком, дедушкой Викки. Когда они виделись в последний раз, ему было лишь двадцать лет. Больше всего Клеманс любила вспоминать их детские игры. Для каждой игры они придумывали дурацкие стишки, над которыми смелись до колик в боку. Она принялась тихонько напевать:
Сожги ведьму,Cожги колдуна, Сожги злобного упыря, Сожги колдуна, Сожги безмозглого дурака.
Она лежала, наслаждаясь ранним утренним светом и мерным дыханием Тео, не в силах поверить, что он здесь. Как-никак, тот ужасный период остался в прошлом, и на сей раз, быть может, у них с Тео реально появится шанс. Она услышала, что в доме началось движение, но не смогла заставить себя встать с постели. Ей нужно было много над чем поразмыслить до начала нового дня.
До недавнего времени она приучила себя не вспоминать о Жаке и той услуге, которую они у него попросили, однако всякий раз, как она думала о встрече с Элизой, в голове тут же возникал Жак с его оттопыренными ушами; безбожно фальшивя, он, как обычно, что-то насвистывал. Элиза не только знала, каким Жак стал сейчас, но и наверняка разделила с ним его горе после казни Виктора.
В детстве они с Жаком иногда представляли, будто отправляются в путешествие в Индию, или в Америку, или во Францию, тогда еще не ведая о том, что Жак действительно уедет во Францию с младенцем Клеманс на руках. Долгие годы Клеманс заставляла себя не думать о сыне. Не думать ни о его жизни, ни о его смерти. Поначалу это было непросто: в памяти постоянно всплывали его милое личико и темные глаза, которые, казалось, всегда улыбались. Но у нее не было выбора – ей пришлось отправить ребенка с Жаком.
Тео беспокойно заворочался рядом с Клеманс. Он зевнул, перевернулся, нежно взглянул на нее.
– Привет! – улыбнулся он.
– Привет!
– Ты давно проснулась?
– Достаточно давно, чтобы успеть найти новый повод для волнений.
– А ты совсем не изменилась.
Клеманс рассмеялась и начала сползать к краю постели. Тео поймал ее за запястье:
– Останься.
– Не могу. Мне нужно проведать гостей, и в первую очередь Флоранс.
– Ну конечно. Какой же я эгоист!
– Вовсе нет. Нам предстоит многое наверстать.
Не успела она накинуть шелковый халат, как дверь в спальню внезапно распахнулась. Присутствие Тео подействовало на Клеманс расслабляюще, она забыла запереть дверь, и вот теперь Мадлен ворвалась в комнату в одной ночной рубашке, седые лохмы стояли дыбом, за ней по пятам следовал Ахмед.
– Простите, мадам, – сказал он Клеманс. – Я открыл дверь во флигель, чтобы принести ей кофе, а она от меня убежала.
Мадлен проковыляла к кровати и, уставившись на Тео, потянулась к его лицу, а затем удивленно прищурилась:
– Ты прячешь мою дочь!
– Да вот же она.
– Я не знаю ее. Я хочу домой. Ты отвезешь меня домой?
Тео удивленно посмотрел на Клеманс.
– Пойдем, маман, тебе нужно одеться, – сказала Клеманс, протягивая руку к Мадлен.
Ударив дочь по руке, Мадлен прошипела:
– Отстань от меня!
Кивком показав Клеманс, что он все уладит, Тео приподнялся на локте и повернулся к Мадлен:
– Почему бы нам не помочь вам надеть халат и не пойти позавтракать?
После чего Мадлен вроде бы сменила гнев на милость.
Клеманс подняла брови, бросив на Тео выразительный взгляд, ведь он лежал в кровати совершенно голый.
– Тео, почему бы нам сперва не поискать тебе халат?
– Ой!.. – смущенно пробормотал Тео.
Не без труда вырвавшись из цепких рук Мадлен, он прикрыл наготу и отвел старушку во флигель. Клеманс облегченно вздохнула. Прямо сейчас ее меньше всего волновало, что мать может сболтнуть лишнего.
Завтрак проходил в мрачной атмосфере. Яйца никто не попробовал, и они остались лежать, остывшие и неаппетитные, к тостам тоже практически не притронулись, нарезанные яблоки обветрились и потемнели. Флоранс сказала, что все еще слегка одурманена после снотворного, но спала хорошо и теперь чувствует себя немного лучше, хотя ее осунувшееся лицо и поникшие плечи свидетельствовали об обратном. Она выпила апельсинового сока и взяла круассан, но лишь надкусила его.
– Ночью я один раз проснулась, – сказала она, – и не могла справиться с рыданиями, а потом, должно быть, уснула. Надеюсь, я никого не потревожила своими слезами.
– Ну что вы! Вовсе нет. – Клеманс налила себе и Тео кофе; Джек и Флоранс пили исключительно чай.
В повисшей за столом неловкой тишине Клеманс судорожно подыскивала нужные выражения, чтобы успокоить Флоранс, но без банальностей и избитых фраз. Клеманс встретилась глазами с Тео, однако тот ограничился сочувственным взглядом. В результате она лишь спросила:
– Флоранс, вы сегодня примете участие в поисках?