– Да.
– Вероятно, это было по-настоящему… – Тео замолчал и покачал головой. – У меня просто нет слов.
Клеманс опустила голову и затаила дыхание. Очень трудно заниматься раскопками прошлого и объяснять себе, зачем подвергать себя такой адской, разрушительной боли. Она подняла глаза. Тео смотрел на нее с таким состраданием, что она едва не расплакалась.
– Ты готова рассказать мне, что было дальше?
Глава 49
Укрывшись от палящих лучей солнца возле стены, увитой растрепанными плетистыми розами, Клеманс начала говорить, осторожно подбирая слова:
– За несколько дней до моих родов мать узнала о планах моего отца забрать младенца. – Клеманс остановилась, чтобы собраться с духом, и продолжила: – Отнять у меня ребенка. И убить его.
– Неужели он собирался убить собственное дитя? – ахнул Тео.
– Чтобы скрыть совершенное им преступление. Инцест.
Когда мать сообщила Клеманс о планах отца, та как раз читала о молодой римской аристократке Беатриче Ченчи, которая в 1599 году убила своего отца, графа Франческо Ченчи, неоднократно насиловавшего ее. После этого в Риме состоялся громкий судебный процесс. Беатриче была приговорена к смертной казни и обезглавлена. Когда Клеманс читала об этом, ее буквально трясло от подобной несправедливости. Отсечение головы казалось ей жутким варварством. И хотя в некоторых культурах отцеубийство считалось самым страшным грехом, Клеманс испытывала лишь безумную жалость к несчастной Беатриче Ченчи. И тем не менее идея запала в душу.
– Клем?.. – осторожно спросил Тео.
– Да?
– Итак, что произошло?
Клеманс сделала глубокий вдох и быстро выдохнула:
– Моя мать предложила мне выход из положения, чтобы спасти Виктора. И я заключила с ней ужасное соглашение.
– Какое именно?
– Она была готова помочь Жаку вместе с моим младенцем покинуть Марокко и обосноваться во Франции. Обещала дать ему денег, чтобы он мог навсегда там остаться и начать новую жизнь. Обещала выправить нужные документы. При условии, что я соглашусь убить своего отца.
– Боже правый! – воскликнул Тео и после секундной паузы спросил: – А почему ты просто не убежала из дому?
– О, я думала об этом. Но боялась оставить мать в лапах отца, который, узнав о моем побеге, наверняка пришел бы в бешенство. Было страшно представить, что он мог с ней сделать.
– Но тогда почему вы с Мадлен не сделали это еще до родов? Тогда ты могла бы оставить ребенка у себя.
– Мы точно не знали, когда родится ребенок, и надеялись найти выход. Поначалу нам даже в голову не могло прийти, что отец… способен убить невинное дитя. Я надеялась, что смогу оставить ребенка дома. Но к тому времени, как мы узнали о планах этого негодяя, я уже была на большом сроке. И сомневалась, что смогу застрелить его с таким огромным животом.
Тео кивнул и снова поднял глаза на Клеманс:
– Значит, Жак согласился покинуть Марокко, отвезти ребенка во Францию и самостоятельно воспитать его там?
– Да. Как я уже говорила, он очень хороший человек. Мы были лучшими друзьями. Он знал… – Она проглотила ком в горле. – Он хорошо знал, на что был способен мой отец, а также то, что я не смогу пережить смерть ребенка. В результате Жак уехал, а я сделала то, что обещала. Застрелила отца.
– С благословения Мадлен.
– Абсолютно точно. Как я сказала, это была ее идея.
– А почему ей было не сделать это самой?
– Моя мать так и не научилась обращаться с огнестрельным оружием. Она боялась промахнуться. Но при всем при том тщательно распланировала все остальное. Уже через несколько часов после рождения моего сына она перепеленала его и снабдила Жака всем необходимым для путешествия. Более того, она нашла кормилицу, которая должна была сопровождать его и младенца до Танжера. Нам нужно было обеспечить безопасность ребенка, прежде чем я покончу с отцом. Если бы наш план сорвался, если бы я промахнулась и отец нашел бы их… В общем, ты представляешь. Дело в том, что отец не подозревал, что я уже родила. Мать крепко зажимала мне рот, чтобы я не кричала от боли.
– Боли от родовых схваток?
– И душевной боли оттого, что мой малыш… – Клеманс осеклась, но потом продолжила: – Душевной боли оттого, что моего новорожденного малыша должны были вырвать из моих объятий. На следующий день груди у меня лопались от молока, и я молча плакала. Плакала в одиночестве.
– О, Клем! – Тео охнул.
– У меня не было выбора. Мне нужно было спасать его жизнь, хотя я будто резала по живому. – В голосе Клеманс появились ледяные нотки. – Я так и не простила своего отца.
Клеманс закрыла глаза. Все годы, которые она отчаянно хотела стереть, вихрем пронеслись в голове и свелись к одному-единственному дню.
Она вошла в кабинет, висевший в воздухе тошнотворный запах перезревших абрикосов смешивался с вонью сигары, тлеющей на массивной пепельнице из оникса. Клеманс посмотрела на отца. Страх терзал ее внутренности. Отец был непохож на себя. Он казался заторможенным, глаза остекленели, челюсть отвисла. Он попытался встать с кресла, но споткнулся и с растерянным видом рухнул обратно.
– Ребенок?! – прорычал он, заметив опавший живот дочери.
Она судорожно сглотнула, преодолевая боль разлуки с сыном.
– Его увезли, папа. Увезли.
Отец был крупным мужчиной, который вообще ничего и никого не боялся. Хотя сейчас он больше походил на выброшенного на берег кита. И несмотря на весь ужас происходящего, Клеманс не смогла сдержать горького смеха. Отец прищурился и, побагровев от злости, начал брызгать слюной.
– Убирайся! Ты, маленькая шлюха! – Его речь была смазанной, отрывистой.
– Вы пьяны.
Впрочем, дело было вовсе не в алкоголе. Клеманс поняла, что мать, вероятно, подсыпала ему транквилизатора, чтобы превратить мужа в легкую мишень. Лишить его сил к сопротивлению.
Клеманс ожидала, что отец будет до родов держать ее взаперти. Однако он не учел коварства Мадлен и градуса ее ненависти к нему. Он явно недооценил их обеих.
Клеманс посмотрела на пепельницу из оникса – подарок паши, – почувствовав непреодолимое желание ударить ею по этому мерзкому лицу. И бить до тех пор, пока оно не превратится в кровавое месиво. Пуля в сердце слишком хороша для него. Но посмеет ли она подойти поближе? Она шагнула вперед и протянула руку, рисуя себе сцену убийства. И остановилась, не в силах сделать следующий шаг. Отец остался сидеть неподвижно и лишь громко застонал. Тогда она взяла со стола пепельницу и, размахнувшись, под аккомпанемент громкого стука в висках швырнула в кирпичную стенку.
Отец в шоке вытаращил глаза. Он снова попытался встать с кресла – и не смог.
Она достала из-за пояса пистолет. А чтобы отец мог до конца осознать, какая участь его ожидает, посмотрела ему в глаза и тщательно прицелилась. И когда до него дошла ужасная правда, сделала это. Медленно выдохнула, нажала на спусковой крючок и выстрелила негодяю прямо в грудь. Клеманс дрожала как в лихорадке, хотя отдача была не настолько сильной. Нет, она была напугана звуком выстрела, запахом пороха, видом мертвого тела отца, лужей крови. Все произошло безумно быстро. Она на секунду закрыла глаза, а когда жуткая картина запечатлелась в мозгу, повернулась и опрометью выбежала из комнаты.
Потом на нее накатила дикая головная боль и тошнота. Клеманс не верила, что у нее поднимется рука кого-нибудь убить, но после того мгновения, изменившего всю ее жизнь, поняла, что любой человек, доведенный до крайности, может пойти на убийство. Особенно если доводить его будут бесконечно долго. Она ни в чем не раскаивалась и даже наоборот – чувствовала невероятное облегчение оттого, что этот жестокий деспот больше не причинит зла ни ей самой, ни ее матери.
– Клем! – окликнул ее Тео. – Ты ужасно побледнела.
Клеманс растерянно заморгала и, когда туман перед глазами рассеялся, обнаружила, что над ней склонился Тео.
Он поспешно подвел ее к креслу, велел сесть и зажать голову между коленями. Клеманс выполнила инструкции Тео и спустя какое-то время смогла выпрямиться. Приступ прошел.
– Может, тебе чего-нибудь принести? – предложил Тео.
– Воды, пожалуйста, – попросила Клеманс, провожая его глазами.
Воспоминания, которые она так долго пыталась подавить, нахлынули с новой силой. После того как все случилось, Мадлен отправилась в кабинет, настояв на том, чтобы дочь пошла вместе с ней. Прислугу они отправили за продуктами на дальний рынок, где проходила ярмарка. В доме никого не было. Кабинет находился не в главном доме, а в небольшом домике по соседству, где располагался также офис управляющего поместьем. И тем не менее во дворе на Клеманс накатил приступ безумного страха. Они с матерью облили керосином тело отца, тщательно промочив одежду, и подожгли кабинет. От взмывших к потолку языков пламени бросало в дрожь, однако Клеманс с Мадлен остались стоять, вцепившись друг в друга, в ожидании, когда огонь потухнет сам по себе.
И даже сейчас, пятьдесят два года спустя, при этом воспоминании по спине Клеманс пробежал холодок.
Тео вернулся во дворик с подносом, на который Надия поставила не только стакан с водой, но и кувшин с мятным чаем.
– К тому времени, как вернулись слуги, уже ничего нельзя было сделать, – сказала Клеманс. – На следующий день, узнав о пожаре, к нам приехал отец Патриса. Нам нужно было сообщить о смерти, а мы жили довольно далеко от местных властей. Я точно не помню, делал ли он фотографии, – у меня до сих пор все как в тумане, – но я почти уверена, что видела, как он снимал место пожара. Единственное, что я помню, – это кабинет, загаженный, мерзкий, вонючий, и острое желание бежать, бежать без оглядки.
Чем там пахло? Скорее всего, там воняло горелым человеческим мясом, и Клеманс снова почувствовала жуткое отвращение. Она вспомнила струйки дыма, змейками поднимавшиеся из руин, и свое страстное желание отвернуться, чтобы никогда больше этого не видеть. Однако она будто приросла к месту и, словно завороженная, смотрела на деяние их с матерью рук. Уже после отец Патриса наградил ее странным взглядом, а она растерялась и промолчала. Правда, потом он протянул ей руку, сочувственно улыбнувшись.