Мне очень не хотелось выходить из такси. Среди арабов я бросалась в глаза, как красный сигнал светофора. Однако здесь, в дорогом отеле, среди других туристок-блондинок, была не так заметна, как на окраине Луксора. Шмидту пришла в голову еще одна блестящая идея: по его предложению, я осталась в вестибюле, листая проспекты, а он пошел регистрироваться. Определенно старина Шмидт был сегодня в ударе, а я нет. Если его выследят, он всегда сможет придумать уважительную причину своего переезда в другой отель, а моего имени в списках постояльцев не будет. Проходя мимо меня вслед за коридорным, он громко переспросил:
— Так вы сказали — четвертый этаж?
Я выждала несколько минут, потом поднялась за ним. Шмидт встретил меня на четвертом этаже у лифта и повел в свою комнату. Это был очень милый номер с балконом и двумя сдвинутыми кроватями. Я не собиралась спать.
— Отлично все сделано, Шмидт, — похвалила я, — а теперь нам нужно...
— Вызвать посыльного, — сказал он, сопровождая слово делом. — Когда он придет, спрячьтесь в ванной. Нет, Вики, закройте рот, когда вы так кривите губы, он становится уродливым. Знаю, какие боль и тревога вас снедают, как безумно вам хочется тут же броситься на помощь человеку, которого вы...
— Нет, — перебила я его, — думаю, не знаете, Шмидт.
— Но очень важно подготовиться, а не бросаться очертя голову навстречу опасности и неминуемому поражению. Когда вы ели в последний раз?
Я села на край кровати:
— Не помню.
— Нам предстоит бегать, стрелять и тратить массу энергии, — сказал Шмидт, явно предвкушая удовольствие, — нам понадобится много сил и хитрости. Нужно раздобыть кое-что для маскировки. И оружие. И деньги, много денег — на подкуп, на...
— Вы не пойдете со мной, Шмидт.
— Но, Вики...
— Идите сюда, Шмидт. — Я похлопала по кровати, показывая, чтобы он сел рядом. Надувшись, как ребенок, Шмидт сел. Я обвила его руками, насколько позволял его объем, и сказала:
— Вы мой любимый мужчина, Шмидт. И вы в тысячу раз умнее всех, кого я знаю, включая меня. Особенно меня. Я поем, надену для маскировки все, что вы мне велите, и буду действовать с величайшей осторожностью и предусмотрительностью. Но у одного человека больше шансов проникнуть в дом, чем у двоих. — Особенно если один из них имеет такие габариты, как Шмидт, подумала я, но скорее откусила бы себе язык, чем произнесла бы это вслух. — И один из нас должен быть дублером, запасным. Если мне ничего не удастся, вам придется выйти мне на замену. Это, — быстро добавила я, — всего лишь футбольная терминология, а не конкретное предложение. Я хочу сказать, что...
— Я знаю, что такое футбол. — Шмидт засопел. Поскольку свой платок он отдал мне, ему пришлось вытирать глаза тыльной стороной ладони. — Вы хотите сказать, что я должен буду пойти в полицию? А почему бы нам не сделать этого прямо сейчас?
— Могу привести вам минимум две... — Стук в дверь прервал меня. Я проковыляла в ванную и стала плескать в лицо водой, ожидая, пока уйдет посыльный. Моему лицу требовалось гораздо больше, чем просто вода, но видимый слой грязи я успела смыть до того, как Шмидт позвал меня обратно.
— Я тоже знаю эти причины, — продолжил он прерванный разговор, одновременно усаживая меня в кресло. — Будет трудно убедить полицию вторгнуться в дом такого знаменитого человека, как мистер Бленкайрон. У вас есть хоть какие-нибудь доказательства того, что они задумали, Вики?
— Нет. — Я клала еду в рот и жевала, но глотать было трудно. Однако я заставляла себя. — Это одна причина. Другая...
— Да, я тоже об этом подумал. — Впервые в жизни Шмидт, кажется, ел без удовольствия.
Ни один из нас не хотел произнести это вслух. Даже если допустить, что полицейских удастся уговорить обыскать дом, они могут ничего не найти. Мертвое тело спрятать легче, чем живого человека. Джон точно знал, что они затеяли. Для выполнения определенной части их плана — я очень хорошо знала, какой именно, — он был им нужен, но они скорее пренебрегут этим обстоятельством, чем позволят ему живым предстать перед властями.
— Меня еще кое-что беспокоит, — сказал Шмидт, тактично меняя тему разговора. — Как вы думаете, может ли быть, что не все служащие полиции честны?
— Абсолютно уверена, что так оно и есть. В любой секретной службе любой страны существуют люди, которых можно купить. — Я отложила вилку и мрачно посмотрела на своего босса. — Но здесь есть маленькая загвоздка, Шмидт: сомневаюсь, чтобы даже Джон знал, кому Бленкайрон платит в полиции. Если мы нарвемся не на того человека...
— Ешьте, ешьте, — сказал Шмидт. — Не унывайте. Мы не нарвемся не на того человека, потому что обратимся на самый верх — к моему старому приятелю доктору Рамадану, директору Каирского музея, к моему дорогому другу министру внутренних дел и к милейшему человеку, с которым я встретился на конференции...
— Все это предоставляю вам, Шмидт, — сказала я. Я не могла есть, не могла думать, не могла больше ни минуты сидеть спокойно. В тот момент я испытывала огромную симпатию к людям, которые выступают за введение цензуры в кино, требуя прекратить показ насилия на экране. Очевидно, я насмотрелась слишком много таких фильмов; цветные картинки, снятые на пленке «Техниколор», вспыхивали в моей голове, как на экране. — Помогите мне придумать, как снова пробраться в дом.
Главные ворота не подходят. Их охраняют очень тщательно, тем более после того, как я вывела из строя электронную систему. Если как-нибудь попасть во двор, то там был шанс смешаться с упаковщиками и проникнуть в дом. Конечно, при условии, что упаковщики еще работают и что я смогу взобраться на проклятую стену, и что с меня не свалится головной платок...
— Ладно, оставьте это, — сказала я Шмидту, забирая у него длинную белую тряпку, которую он пытался навьючить мне на голову и которая уже в третий раз падала мне на уши, — все равно я смогу надеть это только после того, как выйду из отеля. А тогда я пришпилю это заколками.
Шмидт совершил бросок по магазинам. Вдоль набережной расположены дюжины сувенирных лавок и открытых прилавков. Самым трудным оказалось найти простую галабею без блесток, вышивки и яркой тесьмы. В конце концов ему удалось купить скромную серую галабею. После того как я долго мяла и топтала ее, а потом поваляла в балконных ящиках для цветов, она приняла нужный вид. Белой тряпкой был хлопчатобумажный шарф с дурацким рисунком, рассчитанным на туристов; мое благородное загорелое лицо, обрамленное им, выглядывало, казалось, из какой-то бутылки, на нем нарисованной.
— Что тут у вас еще? — спросила я с любопытством, пересиливающим клокочущее нетерпение, пока Шмидт засовывал «бутылку» в кейс.
— Контактные линзы, — сказал он. — Черные и светло-коричневые. Ножницы, они всегда могут пригодиться. Краска для волос.
Красить волосы я отказалась наотрез. Во-первых, это займет слишком много времени, во-вторых, если это та же пакость, которой Шмидт красил усы, краска может потечь.
— Дорожные чеки, — продолжал Шмидт. — И деньги. Возьмите, они могут вам понадобиться. Я попозже обменяю еще несколько дорожных чеков. И возьмите вот это.
Я положила деньги в карман. Другим предметом, предложенным Шмидтом, оказался нож.
— Где вы это взяли? — спросила я. Все остальное он мог привезти с собой и из Мюнхена, но нож никогда не пропустили бы на таможне. У ножа была истертая деревянная рукоять и лезвие длиной дюймов восемь. Края лезвия блестели.
— У таксиста, — спокойно ответил Шмидт. — Пистолета у него не оказалось, а вот...
— Спасибо. — Я была не в том состоянии, чтобы рассыпаться в благодарностях. Пожалела лишь, что таксист не запасся автоматом «узи».
Новая красивая сумка не понадобится. Я набила в карманы столько предметов, сколько они смогли вместить, и заколола их для надежности английскими булавками. Шмидт продолжал говорить — что-то о Каире, но я прервала его:
— Пошли!
Свой маскарадный костюм я надевала в такси. Водитель наблюдал за этим процессом в зеркало заднего вида с таким интересом, что чуть не сбил велосипедиста и двух шведских туристов. Шмидт сочинил ему какую-то историю — полагаю, неприличную, потому что шофер зашелся от смеха, а сам Шмидт покраснел, когда я спросила, что же он такое рассказал.
Он высадил меня из машины, я помахала ему на прощание рукой, и такси, развернувшись, поехало обратно по набережной. Приготовления отняли больше времени, чем хотелось бы. Солнце садилось за скалы на западном берегу, и в реке отражался густо-красный закат. Вероятно, разумнее было бы дождаться темноты, но я об этом и думать не желала, заглушив голос разума.
С хозяйственной сумкой в руке я зашаркала вдоль разбитого тротуара своими кожаными шлепанцами без задников. На этот раз я благодарила Бога за то, что ноги у меня большие, как у мужчины. Женские шлепанцы здесь делают разноцветными, с загнутыми носами и золотой окантовкой. Через какую-нибудь сотню ярдов моя обувь стала пыльной и исцарапанной, как у всех остальных прохожих.
То, что я увидела у входа в Институт, заставило меня немедленно нырнуть в одну из улиц, отходящих в сторону от набережной. Я ожидала присутствия стражников, но не ожидала, что они будут в черной форме. Наши со Шмидтом опасения подтверждались самым мрачным образом. Видимо, Лэрри убедил полицию в том, что его дом нуждается в усиленной охране. Если ее выставили по всему периметру стены, дела мои плохи.
К тому времени, когда я оказалась у задней части усадьбы, начали сгущаться синие тени и нервы мои готовы были лопнуть. Парень в форме, с винтовкой отогнал меня от стены, а через улицу напротив стоял лишь многоквартирный дом — спрятаться было негде. Но в конце концов я нашла место, где прямо у стены начинался пустырь, поросший сорной травой и заваленный битыми кирпичами. Основание стены уже погрузилось в густую тень, штукатурка на нем осыпалась, обнажив расщелины между каменными блоками. Вокруг ни души. Теперь или никогда, подумала я. К тому времени состояни