Винифред, Вилфред и Зебедия, мнение которого никого не интересовало, но который всё же его имел, естественно, надеялись остаться в Соуке, в доме, доставшемся им в наследство, однако Ревунья Элис заявила, что хватит с неё Британской Колумбии и печальных воспоминаний. Не может она жить в месте, которое было источником стольких треволнений. О Глэдис она не заговаривала, но все мы понимали, что это было одним из факторов. Когда они с Летуном Бобом приехали за детьми, Ревунья Элис объявила, что семейство переезжает в Саскачеван.
– Саскачеван! – воскликнул Вилфред.
– А что там хорошего? – спросила Винифред.
– Ничего, – ответил Летун Боб. – Мне нравится думать, что это просто одно большое лётное поле.
– И думать не смей! – вскричала Ревунья Элис. – Там не будет ровно ничего. Ничего хорошего и ничего плохого, и ничто не нарушит моего спокойствия. Больше никаких самолётов.
Больше никаких желаний, подумала я. Все желания истрачены. Ни сотен платьев, ни мотоциклов, ни лошадей, ни того, что мог пожелать Зебедия. Ни счастья от всего этого. От вещей, которые, как они думали, принесут им счастье. А может, и вовсе никакого счастья. Ревунья Элис будет вечно плакать, а Летун Боб будет вечно стремиться к невозможному. Но у них была семья. И если их ждут невзгоды, они разделят их. Это то, что они выбрали в решающий момент. А то, что мы выбираем, становится нашей судьбой.
Затем мы стали прощаться, и Ревунья Элис ударилась в слёзы и не переставала рыдать на пути к машине. За рулем которой была она. Летуну Бобу не разрешалось водить машину до тех пор, пока не станет ясно, что с головой у него точно всё в порядке, и на полное восстановление должен был уйти год. Ревунью Элис это устраивало. Она сказала, что ей не по себе, если за рулём кто-то не вполне эмоционально уравновешенный.
Мы попрощались с Винифред, Вилфредом и Зебедией. Они уезжали чрезвычайно расстроенные, хотя, как ни крути, всё обернулось куда лучше, чем могло бы.
Затем мы со Старым Томом пошли проведать отшельника у мисс Мэйси и сообщить ему, что военные, кажется, прекратили охоту на шпионов на побережье, а значит, он может вернуться в свою хижину. Если хочет… И к совершенному моему разочарованию и краху моих романтических ожиданий, он хотел.
Мы подбросили его до нашего дома, а оттуда он зашагал дальше через поля.
– Ну, знаешь, – кисло пожаловалась я Старому Тому, – а я думала, две родственные души нашли друг друга.
– Не-а, – помотал головой Старый Том. – Он сказал, что она взяла за обыкновение звать его Шельни, раз другого имени нет, и это ужасно выводило его из себя; и он ничего не мог запомнить из потока историй из её жизни, который она изливала то ли на него, то ли в пространство: как он сказал – будто оладьи сиропом поливала, а это уже её выводило из себя. Она знай только повторяла: «Нет, не та Милдред, которая падчерица сестры моей матери, а та Милдред, которая горничная моего брата Барни». И тому подобное. У него от этого голова раскалывалась. Люди, которые живут одни, обычно не просто так живут одни.
– Всё равно, – протянула я.
– Вовсе не всё равно, Франни, – сказал Старый Том.
Позднее я отправилась пешком к мисс Мэйси, потому что хотела узнать, откуда у неё расшитое пайетками бельё, а это не тот вопрос, который я могла задать при отшельнике или Старом Томе.
– Я только такое, расшитое пайетками, и ношу, – призналась она, подводя меня к комоду и открывая верхний ящик. – Видишь?
И действительно – там было полно расшитых пайетками бюстгальтеров и трусов.
– Ух ты! – ахнула я. – Где вы их берёте?
– В «Итонсе», – ответила она. – Они продаются в отделе нижнего белья, как и обычные белые.
– Но почему? – удивилась я. – Почему вы это носите? Они выглядят ужасно неудобными.
– Матушка всегда говорила нам с сестрой: «Девочки, всегда носите чистое бельё. На случай, если вас собьёт машина». И знаешь, эти слова просто не отпускали меня: вдруг меня собьёт машина, меня отвезут в госпиталь, и там все увидят, что на мне грошовые старушечьи панталоны. Вот поэтому я и решила покупать самое лучшее, дорогое бельё, какое можно найти. Пусть знают какая я! – думала я. А оказалось, что самое лучшее, самое дорогое бельё расшито золотыми пайетками. И я рада, что так решила, потому что за последние несколько лет мне дважды пришлось раздеваться до белья, чтобы спасти этого невыносимого отшельника.
Я подумала над её словами.
– Значит, вам дважды пришлось его спасать? – уточнила я.
– Да, это так, – кивнула она. – Я была неподалеку и когда его самолёт разбился в первый раз. В первый-то раз я подумала, что это несчастный случай, но во второй раз поняла: это вошло у него в привычку.
Я задумчиво кивнула.
– А знаете, – проговорила я, – кажется, он подумал, что вы русалка.
– Он не очень-то сообразителен, – заметила она. – Я думаю, он не в своём уме.
– Ну да, некоторые люди такие, – согласилась я.
А потом я пошла пешком до самого дома отшельника – так мне хотелось получить ответы на все свои вопросы, прежде чем всё закончится.
Он был в своём огороде, полол сорняки.
– Здравствуйте, – сказала я, но он скромно смотрел вниз и продолжал пропалывать. – Я вас не побеспокою. Я не стану заводить долгий разговор и не останусь надолго. У меня просто есть один вопрос.
Он поднял глаза.
– Вы пожелали оказаться на «Арго» вместе с Зебедией. А это значит, что за всё это время в Ночном саду вы ни разу ничего не пожелали. Даже случайно. Как так могло получиться?
– Ничего не хотел, – ответил отшельник, наконец-то глядя мне в глаза.
И он снова занялся прополкой, а я, как и обещала, пошла домой.
Конец этой отдельно взятой истории
Когда я пришла домой, Сина спросила, где я была, и я рассказала ей. Она, Старый Том и я обедали за столом на кухне. Еда не подгорела, и после замысловатых трапез в столовой сидеть за стареньким кухонным столом было словно вернуться домой.
Сина повернулась ко мне, и лицо её было полно сочувствия:
– Тебе грустно, что Винифред уехала?
– Немножко, – призналась я. – Но сама знаешь – гости!
После этого мы ели в дружелюбном молчании, а когда солнце начало садиться за океан, Старый Том пошёл загонять лошадей. Но прежде чем уйти, он спросил:
– Эй, ребята, а почему вы не хотели пускать солдата в сортир?
– Там Зебедия придумал спрятать парашюты. Он сбросил их в очко.
– Вот пропасть! На то, чтобы их вытащить, теперь всё утро придётся убить. Не можем же мы их там оставить. Гости!
– Ну, зато Вилфред сберег тебе кучу времени на картофельном поле, – напомнила я.
– Вилфред, – приязненно пробормотал Старый Том, улыбнулся сам себе и, посвистывая, пошел ловить Тэга и Молли.
Мы с Синой сидели и чаевничали. Она встала за банкой с печеньем, но поставила её обратно, увидев, что там нет ничего, кроме подгоревшего печенья, которое Глэдис напекла после того, как полиция вернула её на нашу ферму.
Глэдис тоже уже съехала окончательно. Она уехала вчера. Я зашла в студию к Сине, сказать, что Глэдис собрала вещи и в полной готовности ждёт, когда Сина подвезёт её до парома.
Сина сидела как завороженная, слушая музыку, и пальцы её, лежащие на глине, не шевелились.
– Откуда музыка? – спросила я, пытаясь найти глазами радио.
Сина кивнула на угловой шкаф, где пристроился патефон.
– Старый Том съездил в город и привёз его для меня, ну и несколько пластинок.
– А где радиоприёмник? – растерялась я.
– Я отдала его Глэдис. Прощальный подарок. Я решила, что болтовня мне не нужна – только музыка.
– Кстати, о Глэдис. Думаю, она готова к отъезду, – сообщила я.
– Тише! – Сина шикнула на меня, потому что Дивертисмент добрался до Анданте.
Мы дослушали до конца, и Сина сняла иглу с пластинки.
– Моцарт вот сумел. Сделал зримым, – обронила Сина.
– Ты хочешь сказать – слышимым, – уточнила я.
– Слышимым, зримым, осязаемым! – воскликнула Сина.
– А почему мы не можем? – не поняла я.
– Не знаю, – ответила Сина. – Между проблеском понимания и его осуществлением есть небольшая заминка. В этой-то заминке и заключена возможность. И я начинаю думать, Франни, что всё заключено именно в этой возможности, а вовсе не в осуществлении. Знай мы достоверно о существовании НЛО, привидений, русалок – они перестанут волновать нас как прежде: они присовокупятся к электричеству, самолётам, радиоволнам, рождению детей – ко всему тому, что принимают как должное, потому что оно осуществлено. Это неощутимое, неуловимое обстоятельство – но оно не дает нам повернуть вспять. Напоминает, что существует нечто ещё более изумительное, что невозможно осуществить. К чему люди всё время жаждут притронуться. Это-то и ищет Глэдис в своём бибопе и своей готовке. Это ищет и мисс Мэйси в бесконечных прогулках и походах. Я стремлюсь к этому в своём ваянии, ты – в своём сочинительстве, Том – в саду, Летун Боб – среди своих самолётов.
– Эй! – крикнула Глэдис из грузовика. – Я тут весь день сидеть не могу.
И Сина повезла Глэдис к парому, который перевезёт её на материк, где она сядет на поезд, который отвезёт её в далекий город, где она знает только одного человека и где ей предстоит преодолеть всевозможные злоключения, чтобы попытаться, возможно безуспешно, научиться готовить, чтобы воплотить неуловимое нечто, сделать его осязаемым. Как же это сложно. Но Глэдис отправилась в путь. Возможно, даже не задумываясь, почему она уехала и что стремится найти. Но теперь я знала: она пыталась совершить то же, что и все мы, и я желаю ей удачи.
– Сина, – сказала я, когда мы допили чай, – ты так и не сказала мне, чего ты пожелала. В Ночном саду.
– Ой, – промолвила Сина и нервозно поднялась. – Пойдем-ка на лестницу.
Мы не сиживали вдвоём на лестничной площадке с самого приезда Мэдденов, и я кивнула в знак согласия.
Поднимаясь по лестнице, я спросила:
– Глэдис хоть поблагодарила тебя за радиоприемник?