В голосе дочери не было злости, только удивление.
— Знаю, — кивнул Йоаким. — Я не нарочно.
Габриэль был занят мандарином, но Ливия внимательно смотрела на отца.
— Пора есть, — объявил он, направляясь к буфету.
Дети обожали пасту с тунцом, поэтому он поставил воду кипятиться и достал соус, то и дело поглядывая в кухонное окно. В темноте виднелись очертания сарая, который хранил много тайн, включая потайную комнату без дверей. Комнату, хранившую запах Катрин. Йоаким не сомневался: запах шел из отверстия в стене, он не мог ошибиться. Больше всего ему хотелось пойти туда и отодрать толстые доски, но так можно было повредить вырезанные на них имена, а этого Йоаким не мог себе позволить. Мертвые могут оскорбиться.
Когда температура опустилась ниже нуля, холод начал проникать и в жилой дом. Йоаким каждый день топил печки на первом этаже, но все равно чувствовал, как поддувает с пола и из окон. В ветреные дни он выискивал щели в стенах и заделывал их поролоном.
В первые же выходные декабря температура опустилась до пяти градусов ниже нуля днем и минус десяти ночью.
В воскресенье утром Йоаким выглянул в окно и обнаружил тонкую пленку льда на море. Лед простирался на пару сотен метров от берега. На краю его колыхалась темная вода. Видимо, море успело замерзнуть за ночь.
— Наверно, отсюда можно по льду дойти до Готланда, — сказал он детям за завтраком.
— Что такое Готланд? — спросил Габриэль.
— Остров в Балтийском море.
— Мы правда можем туда дойти?
— Нет, я только пошутил, — поспешил сказать Йоаким. — Слишком далеко.
— Но я хочу.
Не стоит шутить с шестилетками на такие темы: они все воспринимают буквально, сказал себе Йоаким. Он выглянул в окно, и в голове у него возникла страшная картина: Ливия с Габриэлем идут по черному льду в сторону открытого моря… Внезапно лед трескается, и они проваливаются в черную прорубь.
Он резко повернулся к Ливии и строгим тоном произнес:
— Тебе с Габриэлем запрещено выходить на лед. Никогда, слышите, никогда этого не делайте. Лед может не выдержать.
Тем же вечером Йоаким позвонил своим прежним соседям Лизе и Микаэлю Хесслин. Они не давали о себе знать с той злополучной ночи на Олуддене, когда Микаэлю приснился кошмар.
— Привет, Йоаким, — ответил Микаэль. — Ты в Стокгольме?
— Нет, на Эланде. Как дела?
— Нормально. Хорошо, что позвонил.
Йоакиму показалось, что голос у Микаэля немного напряженный. Может, ему стыдно за свои страхи?
_ — Ты здоров, Микаэль? — спросил он. — Как дела на фирме?
— Все хорошо. Куча новых проектов. Много дел накануне Рождества.
— Хорошо. Я только хотел убедиться, что у тебя все нормально. Вы так быстро уехали тогда…
— Да. — Микаэль помолчал и прибавил: — Извини, что так получилось. Не знаю, что это было. Я проснулся посреди ночи и больше не мог заснуть…
Последовала пауза.
— Лиза сказала, что тебе приснился кошмар, — сказал Йоаким. — Как будто кто-то стоял рядом с кроватью и смотрел на тебя.
— Она так сказала? Я ничего не помню.
— Ты не помнишь, что тебе снилось?
— Нет.
— Я не видел ничего необычного на хуторе, но я временами чувствую что-то странное, — признался Йоаким. — И на сеновале в коровнике я нашел стену, где…
— А как дела с ремонтом? — перебив его, сказал Микаэль.
— Что?
— Ты наклеил обои?
— Почти.
Йоаким понял, что Микаэлю совершенно не хотелось обсуждать с ним странные вещи, творившиеся на хуторе. Что бы с ним ни случилось той ночью, он решил это забыть.
— Как вы собираетесь отмечать Рождество? — спросил Йоаким, меняя тему. — Дома останетесь?
— Наверно, поедем на дачу. А Новый год отметим дома.
— Надеюсь, увидимся.
Больше продолжать разговор не имело смысла. Йоаким положил трубку и посмотрел в окно на тонкую ледяную пленку на море и пустой пляж. Здесь было так безлюдно, так одиноко. Внезапно ему захотелось вернуться на оживленные улицы Стокгольма.
— На хуторе есть потайная комната, — сказал Йоаким Мирье Рамбе, когда навестил тещу по ее приглашению вместе с детьми. — Комната без дверей.
— Вот как? Где же?
— На сеновале. Довольно большая. Я измерил шагами. Метра четыре в длину. Ты знала о ней?
Мирья покачала головой:
— С меня хватило и стены со всеми этими именами.
Она откинулась на спинку дивана и поднесла к губам чашку с кофе. Потом нагнулась вперед и достала из-под стола бутылку водки.
— Будешь? — предложила она, посмотрев на Йоакима.
— Нет, спасибо, я не употребляю алкоголь…
Мирья расхохоталась.
— Тогда я выпью и твою порцию тоже, — сказала она, наливая водку в стакан.
Мирья жила в просторной квартире по соседству с собором в Кальмаре. Ливия и Габриэль наконец-то познакомились с бабушкой. Они нервничали, когда входили в квартиру. Ливия с подозрением оглядела скульптуру обнаженного мужчины в прихожей. С собой у девочки были Форман и два плюшевых мишки, которых тоже познакомили с бабушкой. Мирья показала гостям ателье со стенами, увешанными пейзажами Эланда. На всех картинах небо было голубым и безоблачным.
Поведение Мирьи, никогда раньше не интересовавшейся внуками, казалось Йоакиму в высшей степени странным. После кофе с пирожными она попыталась усадить Габриэля себе на колени, и в конце концов ей это удалось. Но мальчик просидел так не больше минуты, а потом убежал к Ливии в гостиную смотреть телевизор.
— Остались только мы, — вздохнула Мирья.
— Так спокойнее, — кивнул Йоаким.
На стенах в столовой висели две картины Торун, изображавшие шторм. На обеих было изображено, как шторм приближается к острову, готовый накрыть черным покрывалом маяки Олуддена. Как и картина у Йоакима дома, это были зимние пейзажи, мрачные и тревожные.
Йоаким искал взглядом следы Катрин. Ей всегда нравились светлые тона, мать же оклеила стены темными обоями в цветочек, закрыла окна тяжелыми шторами и застелила полы персидскими коврами. Даже мягкая мебель была из черной кожи. У Мирьи не было ни фотографии Катрин, ни снимков других ее детей. Зато Йоаким насчитал с десяток больших и маленьких портретов самой Мирьи. На некоторых из них она была с мужчиной лет на двадцать моложе нее, с растрепанными светлыми волосами и жидкой бородкой.
Мирья проследила за взглядом Йоакима и, кивнув, сказала:
— Ульф. Он ушел играть в хоккей, вот почему вы его не застали.
— Так ты живешь с этим хоккеистом?
— А тебя это шокирует?
Йоаким молча покачал головой.
— Хорошо, потому что не все такие, как ты. Даже Катрин думала, что женщины в моем возрасте не нуждаются в сексе. Но Ульф не жалуется, а я и подавно.
— Скорее ты им гордишься.
— Не без этого, — сказала Мирья со смехом. — Любовь слепа.
Сделав глоток кофе, она зажгла сигарету.
— Женщина-полицейский из Марнэса продолжает расследование, — сказал Йоаким. — Она мне пару раз звонила.
Ему не было нужды объяснять, какое расследование он имеет в виду.
— Вот как… — произнесла Мирья.
— Конечно, Катрин это не вернет, но может дать ответы на вопросы.
— Я знаю, почему она утонула, — внезапно сказала Мирья.
Йоаким поднял глаза:
— Знаешь?
— Все дело в хуторе.
— Хуторе?
Мирья засмеялась сухим злобным смехом.
— На этом доме проклятие, — заявила она. — Он приносит несчастье и разрушает жизни всех семей, отважившихся в нем поселиться.
Йоаким посмотрел на тещу и произнес с недоумением:
— Как можно обвинять во всем дом?
Мирья затушила сигарету.
Йоаким решил сменить тему разговора.
— На следующей неделе у меня будут гости, — сказал он. — Старик, который много знает об истории этих мест. Герлоф Давидсон. Ты его знаешь?
— Нет, — ответила Мирья, покачав головой. — Но его брат Рагнар жил по соседству с хутором. Его я знала.
— Вот как… Герлоф обещал рассказать мне историю Олуддена.
— Я тоже могу рассказать, если тебе так интересно.
Она снова отпила кофе с водкой. Глаза Мирьи подозрительно блестели: видимо, спиртное уже начало действовать.
— Как вы оказались на Олуддене? — спросил Йоаким. — Ты и твоя мать?
— Арендная плата была низкая. А это было самое важное для мамы. Она покупала краски и кисти на свою скромную зарплату уборщицы, и нам постоянно не хватало денег.
— Хутор уже тогда был в таком плачевном состоянии?
— Да. Он тогда по-прежнему принадлежал государству, но время от времени сдавался в аренду за небольшие деньги… каким-нибудь крестьянам, которые не собирались в него вкладываться. Мы с мамой единственные согласились жить в пристройке зимой.
Она допила кофе с водкой. Из гостиной донесся детский смех.
Йоаким подумал около минуты и спросил:
— Катрин говорила с тобой об Этель?
— Нет, а кто это?
— Моя старшая сестра. Она умерла в прошлом году. Ровно год назад. Она была наркоманкой.
— Наркоманкой?
— Да, употребляла всякую дрянь, но в основном героин.
— Я никогда особо не употребляла наркотики, но соглашусь с Тимом Лири и Хаксли.
— В чем?
— В том, что наркотики расширяют сознание. Это очень полезно для нас, художников.
Йоаким неподвижно устремил взор на тещу. Ему вспомнился пустой взгляд Этель. Теперь он понимал, почему Катрин никогда не рассказывала об Этель матери. Йоаким быстро допил кофе и, бросив взгляд на часы, показывавшие четверть девятого, сказал:
— Нам, пожалуй, пора домой.
— Как вам понравилась бабушка? — спросил Йоаким у детей в машине по дороге на хутор.
— Она добрая, — ответила Ливия.
— Вот и хорошо.
— Мы снова туда поедем? — спросила девочка.
— Может быть, — кивнул Йоаким. — Но не скоро.
Он решил пока повременить с улучшением отношений с тещей.
— Моя дочь вчера звонила, — сказала старушка, сидевшая рядом с Тильдой на диване.
— Вот как? И что она сказала? — спросила ее товарка.
— Ей надо было излить душу.