– Быка. И он сделан из синей резины.
Патрис пожала плечами. Она все еще стояла в дверях. Джек мечтательно смотрел мимо нее.
– А вы знаете, что нам стоило изготовить этот наряд? Пришлось искать костюмера в Чикаго. Он должен был создать для резины формы. Потом нужно было достать саму резину, натуральную, а не синтетическую. И краску. Трудно найти краситель, который закрепится в резине и останется таким синим – таким блестящим! Очень волнующе. Трудно сделать так, чтобы краска не потекла, пока Бэби устраивает свое шоу. Нам удалось отыскать резину, которая совершенно не выцветает и не растягивается. Такую трудно откопать. Резину, которая не начнет вонять, – вы ведь ничего не почувствовали, не так ли? Вот почему мы используем специальный порошок, чтобы высушивать костюм и защищать от нашествия насекомых, обеспечивая целостность материала. Это совершенно особенный костюм, мисс Дорис Барнс. И вы первая женщина из тех, кого я знаю, которая достойна его надеть после достойнейшей леди, носившей этот костюм до вас.
– Кто была эта леди? – спросила Патрис.
– Хильда Кранц.
– Так почему же ее здесь больше нет? Что с ней случилось?
– Она заболела.
– Ох. Что ж, может быть, ей станет лучше.
– Она заболела очень тяжело, – пояснил Джек.
– Мне очень жаль.
Они вернулись на первый этаж бара.
– Ладно, – сказала Патрис. – Я позволю вам отвезти меня туда, куда мне нужно. Затем наши пути разойдутся.
– Очень хорошо, – отозвался Джек Мэллой. – Наши пути разойдутся, если вы найдете сестру. Если нет, вы вернетесь и выступите. Я возьму ключи у Эрла.
– Он был за рулем вашей машины?
– Он всегда водит мою машину.
– Мне все это не нравится, – высказала свое мнение Патрис.
Ей казалось, будто ее мозги распухли и череп стал для них чересчур тесен. Она не устала, но была сбита с толку. Ей казалось, что за последний час с ней произошло больше нового, чем за всю предыдущую жизнь.
Бритье, помогающее не заснуть
Томас скосил глаза и быстро заморгал. Ущипнул себя за щеку. Она горела, как от укуса змеи. Ему хотелось заговорить вслух. Самый тяжелый час. И даже совы не было, чтобы его услышать.
– Чего еще ты хочешь? Чтобы мы жили на краю носового платка? Сделано. Чтобы мы вымирали как можно быстрее? Сделано. Умирали с приятными улыбками? Есть. Храбрыми улыбками? Есть. Присягали вашему флагу? Есть. Есть. Есть. Сделано.
Фалон, как вспышка, возник в комнате в своей оливковой шинели. Затем прошел сквозь стену, как сквозь туман.
Стена казалась пористой там, где сквозь нее просочился Фалон. Томас подошел, положил руки на крашеный гипсокартон. Покрытый тусклой серо-зеленой краской, он был жестким и холодным.
– Вы забрали лучших из нас, – произнес Томас.
Он отвернулся от стены и взглянул на ленточную пилу. Родерик сидел на ней, безумно ухмыляясь, как будто хотел укусить доктора за руку.
Томас встал. Он принес из дома свой бритвенный набор, задумав провести эксперимент. Возможно, если он приставит опасную бритву к собственному горлу, это не даст ему уснуть в последний час перед рассветом. Он побрился так тщательно и идеально, как только мог побриться мужчина. Даже провел языком по внутренней стороне щеки, пытаясь нащупать каждый волосок. Это сработало.
В то утро и каждое последующее утро он встречал утреннюю смену идеально выбритым и причесанным, бодрым и пахнущим одеколоном «Олд спайс».
Старик Ондатра
– Что вы все делали в самом начале? Чтобы сохранить землю?
– У них было так: подписывай или умри.
– Как вам удалось сохранить хоть что-то?
– Сначала они дали нам этот клочок, потом попытались прогнать нас с него. Затем забрали большую его часть. Теперь все сказанное тобой означает, что они хотят забрать у нас последнее.
– Как вы держались?
Бибун ответил хриплым старческим смехом:
– Я был молод. Но я принимал участие. Мы действительно держались. Ногтями. На руках и ногах. И зубами.
– Как вы, в конце концов, заставили их согласиться? Оставить нам хоть какую-то землю? Ту, которую мы имеем сейчас?
– Мы держались вместе. Стояли на своем. Айсенс, Мискобинесс, Ка-йш-па, все они, и Важашк тоже, продолжали цепляться и цепляться. Нам пришлось противостоять поселенцам, когда они появились на наших границах. Мы чуть не начали войну из-за этого, но мы сохраняли спокойствие. Мы знали, что произойдет, если мы убьем кого-то из них. Мы боролись с ними. Мы держались вместе в этом вопросе. А затем мы отправили делегацию.
– Как вам удалось послать делегацию?
– Мы ходатайствовали об этом. Не забывай, что нам пришлось действовать через главного фермера, занимавшегося этими вопросами, и индейского агента из Девилс-Лейка[52]. Но мы все равно их убедили. Мы написали письмо. Мы попросили грамотного индейца написать письмо. И когда мы отправили делегацию, у нас были, как вы их называете, подписи.
– Петиция.
– Ага.
– Мы могли бы начать с этого. Пусть все в племени ее подпишут.
– Это было бы кое-что.
– Затем нам, возможно, придется выбрать членов делегации.
Томас подул в жестяную кружку с обжигающим чаем, который он только что заварил для них. Бибун сделал глоток.
– Я вынесу идею петиции на совет. Экстренное совещание проведем сегодня же вечером. Тем не менее мы всего лишь консультативный орган. Мы должны отчитываться перед Бюро.
– Послушай, – сказал Бибун. – Теперь все по-другому. Выживание – это постоянно меняющаяся игра. Сколько людей пострадает, если правительство с нами порвет?
Томас уставился на отца. Иногда он говорил очень дельные вещи. Как будто наблюдал за жизнью резервации, не ступая ногой в поселок. Его мысль что-то подсказывала… Люди нуждаются в племени по разным причинам. Соседние города нуждаются в нас. Если племя исчезнет, они не захотят иметь с нами ничего общего. Но если его не станет, на них ляжет бремя заботы о множестве бедных людей, и они могут этого испугаться. Томасу придется все обдумать.
– Мы не пустое место. Мы создаем рабочие места. У нас есть их учителя, медсестры, врачи, бюрократы в офисе суперинтенданта, обделывающие свои делишки. У нас есть разные начальники. У нас есть свои служащие государственной конторы, занимающейся земельными сделками, регистраторы и служители архива.
Все эти должности и посты с легкостью находили названия на языке чиппева. Он гораздо лучше, чем английский, подходил для изобретения новых слов, а к тому же в нем можно было наделить любое слово иронией, просто представив его иначе.
Бибун продолжал:
– Заставьте вашингтонских политиков понять ситуацию. Мы только начали вставать на ноги. Получается, у нас есть несколько козырей в рукаве. Мы создаем фермы. Становимся школьными знаменитостями, как ты. Все это может пострадать. Оно будет уничтожено. А больные люди, куда они денутся? Белые наградили нас туберкулезом. Он сводит нас в могилу. У нас нет денег, чтобы ездить в их больницы. Они сами дали обещание позаботиться о таких вещах в обмен на нашу землю. И намеревались сдержать его, пока растет трава и текут реки.
– Я все еще вижу траву. И слышу, как текут реки.
– И они все еще пользуются нашей землей, – добавил Бибун.
– Да, все еще пользуются, черт возьми, – подтвердил Томас. – Но пытаются притвориться, что не подписывали контракт, по которому нужно вносить арендную плату.
Теперь чай немного остыл, и его можно было пить. Горечь казалась успокаивающей.
В племенном центре имелась комната для собраний, и в тот вечер Томас созвал в ней заседание консультативного комитета. Они использовали «Правила регламента Роберта»[53], достаточно вольно переведенные на чиппева. Томас призвал собрание к порядку, и секретарь Джагги Блу зачитала протокол на обоих языках. Некоторые члены комитета говорили на чиппева или на кри. Другие говорили на мичифе[54] – смеси французского и кри. Порой проскальзывали английские слова, которыми индейская речь была приправлена, словно солью. Собравшиеся бестолково продвигались вперед, передавая копию законопроекта из рук в руки, читая вслух отрывки, споря об их значении. Пока они изучали язык законопроекта, в комнату просочилась тревога.
– Похоже, на этот раз они решили отнять все.
– Переместить. То есть прогнать нас отсюда.
– Они готовы забрать ишкониганан. Даже остатки еды.
– У нас был договор. Они нарушили его. Без предупреждения.
Луис Пайпстоун, чей сын едва пережил Корейскую войну и все еще лечился в военном госпитале, сидел неподвижно, уставившись на тыльную сторону своих рук, лежащих на столе.
Джойс Асиганак сказала:
– Они хотят нас «передислоцировать». На их хитроумном языке это означает «переместить». Сколько раз нас перемещали? Трудно сосчитать. А теперь нас хотят отправить в Города.
Наступила тишина, которую нарушал только шелест бумаги. Затем Мозес прочел эти слова вслух:
упорядоченная передислокация таких индейцев
Он отложил лист бумаги, не в силах продолжать.
– Таких индейцев. Такие уж мы, индейцы, – произнес Луис Пайпстоун медленным свинцовым голосом. – Такие индейцы, которые могут погибнуть в бою. Сержант махнул моему сыну, приказывая выдвинуться вперед. Он пошел один. Разведать обстановку.
Все умолкли. Ходил слух, что сын Пайпстоуна сошел с ума от ожогов. Луис отправился его навестить. Вернувшись домой, за пять дней не произнес ни слова. Томас нарушил тишину, предложив подать петицию в знак протеста против законопроекта о прекращении действия договоров. Также предстояло убедить как можно больше членов племени подписать ее.
– Я напечатаю эту петицию, – предложила Джагги. – И нужно подшить чистые страницы с обратной стороны, чтобы люди могли ее подписать. Нам также надо связаться с Милли.