Он повернулся к ней, чувствуя, что проваливается в сон. Это было намного хуже, чем кто-либо мог подумать.
То, что он выпил, удивило его. Он не собирался пить, мысль о выпивке пришла сама собой, и он не стал ей сопротивляться. Просто сел рядом с Эддибоем Норкой и взял стакан. Много лет прошло с тех пор, как он выпивал в последний раз.
– Как ты меня убьешь? Отравишь?
Он наблюдал за ее лицом. Ее глаза сверкнули. Слезы? Нет. Тепло. Затем ее губы дрогнули.
– Ты уже отравлен.
– Уверена?
– Помнишь печенье, которое ты ел утром несколько дней назад?
– Нет.
– Это потому, что ты ел во сне. Печенье испек Уэйд. Он так гордится своими кулинарными способностями. Позже признался, что не смог найти разрыхлитель. «Поэтому я использовал вот это», – объявил он.
– Что именно?
– Он держал в руках банку моего чистящего порошка «Аякс».
– Это же отрава, – пробормотал Томас растерянно.
– Сын использовал всего одну-две щепотки, – смущенно развела руками Роуз. – Я сказала ему, что он мог тебя отравить. С тех пор он пристально за тобой наблюдает. Но, похоже, печенье оказалось не таким уж и ядовитым, а потому я не стала тебе ничего рассказывать.
– Я слишком устал, чтобы умирать, – проговорил Томас, но в душе вскипел от злости.
Что? Неужели его домочадцы просто собирались подождать и посмотреть, не свалится ли он замертво? Он понял, что ему жаль самого себя. И это было облегчением – знать. Так он мог бороться с жалостью к самому себе.
– И все же, – неохотно произнесла Роуз, понизив голос, – больше так не делай. Пожалуйста.
Даже само слово «пожалуйста», казалось, смягчило ее. Она подняла руку и коснулась его щеки своей твердой теплой ладонью. Томас снова стал погружаться в сон, который теперь, однако, обволакивал сияющим комфортом, центром которого была жена.
– Обещаю, не буду.
– Давай скрепим твое обещание печатью, – прошептала она и обхватила его лицо руками. Он коснулся ее рук своими, а потом опустил их и обнял ее.
Железный тюльпан
Веснушчатый и Динки спустили ее на веревке, к которой была подвешена двадцатифунтовая подъемная плита. Патрис стояла на ней. Как раз перед тем, как войти в воду, она глубоко вдохнула и, когда плита опустилась на дно аквариума, взглянула на молочно-белые пятна окружающих ее лиц. Они ничего не выражали. Она крутанулась вокруг веревки, задорно отставив одно копыто. Потом потянулась за своим хвостом, но тот всплыл и следовал за ней, как голубая змея с головой, украшенной накладными волосами. Она принялась подпрыгивать. Затем вспомнила, что на дне есть грузы. Реквизит. Она потянулась к одному из них, розовому, но в последний момент поняла, что этот предмет неприличен. Рядом с ним лежал железный тюльпан, который она подняла и притворилась, что нюхает, время от времени застенчиво оглядываясь через плечо. Внезапно она взбрыкнула, словно от радости, и сделала кувырок назад, изогнувшись дугой. Затем она уронила тюльпан и вынырнула на поверхность. Сделав вдох, она услышала аплодисменты и свист. Шум одобрения, казалось, наэлектризовал воду. Она закружилась, окунаясь в новую стихию. Движения она с легкостью находила в самой себе. Позы из журналов плюс реклама холодильников, консервированных персиков, автомобилей, стиральных машин. Палец к губам, поворот бедра, скошенные глазки, медленно раскачивающийся хвост, запущенный, как заправское лассо, в сторону очередного молочно-белого пятна. И, наконец, по ошибке поднятый со дна непослушный топорик. Двадцать минут пролетели легко.
– Ты сенсация, – восхищенно произнес Джек, когда она присела обсушиться к маленькому электрообогревателю. – Смотри, не прислонись к этой штуке. Прожжешь дыру.
Она сидела на деревянном табурете. Джек немного покраснел. Сардонические морщинки, прежде возникавшие в уголках губ, когда он улыбался, теперь исчезли. Он сказал, что заметил, как она вздрогнула при виде «орудий удовольствия», и что он прикажет их убрать.
– Нам не нужно быть вульгарными. И, кроме того, городские власти могут нас прикрыть.
– Я бы хотела остановиться на цветах. А еще я, пожалуй, могла бы притвориться, что рублю дрова вашим топориком, если к нему приделать другую рукоятку.
– Пример вызывающего сожаление вкуса, – отозвался Джек.
– Да, и я бы хотела, чтобы мне заплатили сегодня же вечером.
– А как насчет утра? Мы могли бы выписать чек.
– Я бы хотела наличные.
– Пусть будут наличные, – смиренно произнес Джек.
Он дал ей чашку горячего кофе, но она сделала всего пару глотков, чтобы согреться. Еще три шоу. Все они прошли в тумане новизны. А потом она сняла костюм и аккуратно разложила на козлах, чтобы высушить. Утром ей предстояло посыпать внутреннюю часть специальным порошком, который, по словам Джека, предназначался, чтобы сохранить костюм. Ужин ей принесли на подносе.
Горячий сочный сэндвич с индейкой. Белый хлеб, пропитанный перченым соусом, таял на языке. Еще ей подали бобы с маслом, стручковую фасоль и предложили выпить какой-нибудь коктейль. Но ей не хотелось стать такой, как отец. Коктейлю она предпочла чайник обжигающего чая с сахаром. О, все прошло хорошо. Она снова воспользовалась ванной. Вынесла поднос в коридор. Заперла дверь. Затем достала из чемодана ночную рубашку, накинула ее на плечи, выключила свет и забралась под красное одеяло, прижимая к щеке его атласный край.
На следующее утро она проснулась поздно и спустилась на первый этаж. Бар казался увядшим и мрачным. Несколько выпивох, которые после закрытия заведения прикорнули на улице, в своих машинах или не легли спать вообще, теперь сидели за столиками, склонившись над фирменными напитками от похмелья. Яйца всмятку стояли перед ними в стопках для виски. Тосты были сложены в пять слоев, сливочным маслом кверху. Патрис съела яйцо, обильно намазав желток на тост с маслом, затем выпила черный кофе и наметила план действий, сообразив, куда ей нужно попасть в первую очередь.
– Я иду на почту, – сообщила она бармену.
– Слышал, вы хорошо поработали прошлой ночью.
Патрис улыбнулась и засунула вилку к себе в сумочку. В ней лежали двадцать долларов, взятые из тайника. Найдя за углом стоянку такси, она попросила довезти ее до Блумингтон-авеню. Когда она вышла и расплатилась с водителем, ей в голову пришла внезапная мысль. Она показала ему листок бумаги с адресом на Стивенс-авеню.
– С этим местом что-нибудь не так? – спросила она.
– Насколько мне известно, нет, – ответил водитель.
– Вы уверены? Кое-кто сказал, будто там опасно.
– У меня там никогда не было проблем.
– Спасибо.
Возможно, Джек просто пытался увезти ее поскорей в бар. Она подошла к парадной двери дома на Блумингтон-авеню. Те же забитые картоном окна. Всепоглощающее чувство нищеты. Обойдя дом сзади, она обратила внимание, что собака больше не лает. Она достала вилку из сумочки и поднялась по разбитым ступенькам черного хода. Воткнула вилку в гнилое дерево рядом с замком и выдернула его. Затем вошла. В доме было неестественно тихо. Казалось, в доме поселилась смерть. Она направилась вперед, сжимая вилку. Сумочка свисала с левого плеча.
Кухня была пуста, только на подоконнике стояло несколько отвратительного вида чашек с окурками. Повсюду пятна и подтеки, следы старого жира, покрытые пылью. Листья, занесенные ветром в столовую и гостиную, устилали пол мягким ковром. Патрис осторожно поднялась по центральной лестнице. Многих балясин не хватало, отчего та напоминала щербатый рот. Потом она увидела слегка треснувшее окно, величественное, с витражом из цветного стекла. Красный тюльпан и зеленые стрелы листьев в золотистой оправе с фальшивыми бриллиантами оттенка морской волны. Поднявшись по лестнице, она попала в коридор со стенами, покрытыми белой краской, грязной и местами облупившейся. Патрис оказалась перед пятью закрытыми дверями. Придется открывать их одну за другой. Затаив дыхание, она вошла в первую комнату и увидела собаку. Та сидела на цепи, конец которой был намертво прикреплен к стене.
Исхудавшая, одни кости, она попыталась подняться на лапы, но упала и осталась лежать на полу, слишком измученная, чтобы глубоко вздохнуть. Неподалеку лежала перевернутая миска, а в углу стоял стеклянный кувшин, наполовину наполненный водой. Здесь и там виднелись засохшие фекалии. Окно было открыто. Она принесла кувшин и присела на корточки рядом с собакой, поливая водой ее распухшую морду. Через некоторое время собака сделала судорожный вдох. Патрис встала и быстро открыла двери в соседние комнаты. В каждой лежал грязный коврик, а к стене была привинчена цепь с пустым ошейником на конце. Плюс скомканные одеяла, иногда собачье дерьмо, запах мочи. Она осмотрела цепи, ошейники. В одной комнате на подоконнике выстроилась шеренга пивных бутылок. За последней дверью оказалась вонючая ванная без воды. Полоски старой простыни. Засохшая кровь. Две скомканные пеленки. Она вернулась к собаке и на этот раз присела возле нее. Влила в пасть еще воды, положила руку на ребра.
– Ты знаешь, где она, – произнесла Патрис. – Не сомневаюсь, что это так. Пожалуйста. Мне очень нужно, чтобы ты помогла ее найти.
– Она умерла на цепи, как и я, – сказала собака.
Рука Патрис ощутила еще четыре вдоха, а затем собака издала громкий хриплый звук и затихла. Патрис сидела, положив пальцы на собачьи ребра, пока тело не остыло и блоха не запрыгала по костяшкам пальцев. Затем Патрис встала, спустилась по лестнице и вышла из дома.
К входу подъехал Джек:
– Я подумал, что ты, наверное, доберешься сюда сама.
Патрис открыла дверцу и забралась в машину. Мыслями она была не здесь.
– Давайте вернемся на Стивенс-авеню, – попросила она.
– О нет. Нет, нет и нет. Мы туда не пойдем.
– Это не то, о чем мы договаривались, – напомнила Патрис.
Джек настоял на том, чтобы следовать за Патрис по пятам, когда та стучала в каждую дверь. За одной из них появилась блондинка со спутанными волосами и помятым лицом. Она не знала ни супругов Вивье, ни Веры Вивье, ни Веры Паранто, ни просто Веры. Никогда ее не встречала. И не знает никакого другого адреса, по которому ей можно пересылать письма. Дверь закрылась. Патрис направилась к следующей двери. Джек закатил глаза. Везде она получала один и тот же ответ. Никакой Веры. Патрис медленно прошла по коридору, затем метнулась обратно к одной из дверей. Джек уже спускался по лес