Она тихо прошла по проходу и проскользнула мимо Лесистой Горы на свое место, передав ребенка ему. Она была почти разочарована, когда он охотно согласился его взять и прижал к груди, как своего собственного.
– Как ты собираешься его назвать? – спросил он у Патрис.
– Назвать его? Зачем? У него есть имя. Ведь Вера как-то же его назвала.
Лесистая Гора подумал, что ребенок смотрит на него так, будто знает о чем-то.
– Я нравлюсь этому малышу, – сказал он.
– О, ты так думаешь?
Патрис посмотрела на него пристально: нет, это не похоже на способ растопить ее сердце. Лесистая Гора и ребенок смотрели друг другу в глаза, как зачарованные. Они игнорировали ее. Она повернулась к окну, хотя уже стемнело и в черном стекле виднелось лишь ее собственное отражение – девушки, похожей на усталого призрака.
Дикий петух
Небо разверзлось, когда они проехали через Ларимор, направляясь в Фарго. Там представителей племени Черепашьей горы ждала встреча, на которой им предстояло объявить о своем несогласии с законопроектом о прекращении действия договоров. Дорога стала мокрой. С наступлением темноты ударил заморозок, и гудроновое шоссе превратилось в каток. Томас притормозил, и Луис с ревом пронесся мимо в своем двухцветном «ДеСото», на заднее сиденье которого были втиснуты четверо делегатов. Джагги, сидевшая рядом с водителем, помахала рукой из окна.
– Скорее бы эти двое поженились, – заметил Мозес. – Так не годится.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Томас, пытаясь скрыть удивление.
– Эх ты, церковный служка, – рассмеялся Мозес.
Его жена Мэри, сидящая сзади, сказала:
– А не слишком ли ты много знаешь?
– Все, что я знаю, я узнал от тебя, – произнес Мозес фальшиво кротким голосом.
– Оставьте Джагги в покое, – откликнулась Джойс Асигинак, сидевшая посередине.
Эдди Минк сидел сзади, за пассажирским сиденьем. Да, Эдди Минк. Пока не напьется, он был блестящим, умным собеседником, и по этой причине Томас иногда пропускал с ним стаканчик-другой в прежние времена. Он хорошо разобрался в законопроекте, который Томас заставил его изучить. Весь фокус состоял в том, чтобы не дать ему напиться. Эта задача возлагалась на Джойс и Мэри.
– Мне по этому поводу сказать нечего, – заявил Эдди. – Женитьба не имеет для меня никакого смысла. Эту тему я оставляю священникам.
– Речи вероотступника, – осудил его Томас.
– Это чертовски верно. Я здесь дикий петух с этими двумя прелестными курочками. Не оборачивайся, Мозес. Ты можешь увидеть то, что тебя шокирует, мой мальчик.
Джойс и Мэри со смехом начали его колотить, но вскоре так увлеклись этим занятием, что задняя часть машины начала раскачиваться.
– Эй, там! – крикнул Томас.
– Отставить! – приказал Мозес.
– Мы последняя надежда великого народа чиппева, – взвыл Эдди. – Нечего нас останавливать.
– О, заткнись, дурак, – прохрипела Джойс, задыхаясь от смеха.
– Дурак? Нет, я кое в чем знаю толк. Хотите, скажу кое-что мудрое? Вот, слушайте внимательно. Правительство больше похоже на секс, чем многие думают. Когда с сексом у вас все в порядке, вы недостаточно его цените. Когда же у вас с сексом проблемы, вы не можете думать ни о чем другом.
– В этом ты прав, петушок, – отозвался с переднего кресла Мозес.
Они медленно поползли дальше, а потом дорога стала сухой, и они проехали остальную часть пути благополучно. Денег на гостиницу у них не было, а потому Томас развез членов делегации по родственникам и знакомым, живущим недалеко от центра города. Сам он остановился у двоюродной сестры Мозеса Нэнси и ее мужа Джорджа. Они жили в небольшой квартирке с раскладным диваном и детской кроваткой на крошечной кухне. Утром Нэнси, круглая и симпатичная, как медвежонок, удивила Томаса. Он заснул так крепко, словно провалился в яму. Когда он проснулся, все вокруг предстало перед ним как в тумане. На нем не было штанов, поэтому Нэнси подала ему кофе в постель. Он пил, опершись на локоть, пока она готовила овсянку, а потом объявил, что чувствует себя королем.
– Роуз никогда не предлагала тебе выпить кофе в постели?
– Нет!
– Что ж, попробуй сделать это на ней, и тебе может повезти.
– О, это криминал.
– Я в другом смысле. У тебя извращенный ум!
– Вчера вечером меня назвали церковным служкой.
Нэнси рассмеялась:
– Я знала нескольких грешных церковных служек.
– Можно мне еще кофе?
– Надевай штаны. Может быть, тогда.
Артур В. Уоткинс
Если бы Артур В. Уоткинс был боксером, которым он определенно не был, он слыл бы забиякой и скандалистом. Правда, теперь никто не подумал бы такое о столь идеально выглядящем, респектабельном человеке. Классическая внешность проповедника, большие залысины, добродетельный ореол седеющих волос, очки. Агрессивная смесь чистоты и благочестия – таков был Уоткинс. Темный галстук. Светлый костюм. Он родился в 1886 году, когда Юта еще была территорией, а не штатом, и был крещен Исааком Джейкобсом. В 1906 году его отец, также Артур В. Уоткинс, написал Джозефу Ф. Смиту: «Мы подали заявку на землю в резервации, которая станет нам домом». Это произошло в эпоху раздачи земель, когда у народа юта и у резервации Уинта и Орей, где находилась земля Уоткинса, было отнято 13,8 миллиона акров земли, обладание которой прежде было гарантировано индейцам указами сперва президента Авраама Линкольна, а затем Честера А. Артура[64].
Артур В. Уоткинс вырос на земле, украденной его отцом. В 1907 году она была выведена из земель резервации. Второе имя – Вернал – он получил по названию города в округе Уинта, штат Юта. После миссионерской деятельности на востоке Соединенных Штатов он вернулся в Юту. Там он занялся политикой, занимал различные ответственные посты и, наконец, стал сенатором Соединенных Штатов. Во время слушаний законопроекта о прекращении действия договоров с индейцами он, как рассказывали, «создавал впечатление добродетельности, которая выглядела почти пугающей». Объясняя, на что направлены его предложения, он «завывал пронзительным голосом». Джозеф Смит и первые мормоны, как могли, старались убить всех индейцев на своем пути, проходившем через бóльшую часть страны, но, в конце концов, не совсем в этом преуспели. Артур В. Уоткинс решил использовать возможности, предоставляемые его постом, чтобы закончить начатое пророком. Ему даже не пришлось пачкать руки в крови.
Золотая осень
После поезда они еще ехали на автобусе, и когда сошли с него на шоссе неподалеку от поселка, стоял прохладный, но прекрасный осенний день. То один, то другой порыв ветра срывал с деревьев желтую листву. Они двинулись в путь. На дороге им встречалось мало людей, и никто не направлялся в их сторону. Лесистая Гора шел рядом с Патрис, неся ее чемодан и свой собственный. Она тащила ребенка, молясь на ходу: «Не дай ему оказаться дома». Если отец, изрыгающий рычание и блевотину, окажется дома, она сможет убежать. Обратно в Города. У нее есть деньги! Мысли Лесистой Горы были совсем другими. У него было на примете имя для ребенка. Арчилл – так звали его отца. Вот и все. Он ничего не мог с собой поделать. Переживаемые эмоции бросали его из стороны в сторону, и сотни не имеющих названия ощущений подтверждались только совершаемыми им действиями и внезапно принимаемыми решениями.
– Я придумал ему имя, – сказал Лесистая Гора после того, как они прошли пару миль. Он приложил руку ко рту, желая приглушить голос, сомневаясь, что ему следует говорить, но был не в силах молчать. Потом украдкой взглянул на ее лицо и добавил: – Временное имя, конечно.
По-прежнему никакого ответа.
– Арчилл, – произнес он, готовый пнуть себя за то, что сказал.
– Арчилл.
Патрис продолжала идти. На каждом шагу она легонько похлопывала малыша по спине. Она хитроумно завязала на себе эластичное одеяло, так что ребенок висел в нем, как в гамаке, крепко прижатый к груди. Ее грудь! Лесистая Гора мотнул головой, словно отмахиваясь от насекомого.
– Когда моя сестра вернется, – проговорила Патрис, – мы скажем ей, что ты назвал ребенка, дав ему имя в честь своего отца. Мой дядя рассказывал, как они с ним в молодости ездили по железной дороге. Твой отец был хорошим человеком.
Она не была лишена сострадания. Но вот, он провожает ее домой, хотя им совершенно не по пути. Она снова сказала ему, что прекрасно может сама добраться до дома. Но он ответил, что нет, он не оставит ее одну с ребенком. Чемодан и ребенок станут казаться тяжелей с каждою милей, добавил он, а на ней выходные туфли. Совсем не подходящие для долгой ходьбы. Однако он добавил, что туфли прекрасно смотрятся на ней.
– Они чертовски натирают, – возразила Патрис. – Завтра на работе я буду хромать.
Он взял ребенка, пока она снимала обувь на повороте у начала тропы, идущей через лес. Тропинки были повсюду, и эта была одной из многих, ведущих к ее дому. По дороге придется пробираться через небольшое болото, но для нее это было в порядке вещей. Ее босые ноги любили грязь. Она забрала ребенка.
– Гвиивизенс, – сказала она, прижимая ребенка к сердцу.
Так ее народ называл новорожденного мальчика, чтобы им не овладели злые духи. Или когда ему грозили болезнь и опасность. Ничего необычного, что могло бы привлечь внимание, просто Мальчик. Хотя Лесистая Гора знал и одобрял этот обычай, он также догадывался: если Патрис не назвала ребенка именем, которое он предложил. Это означало… Он споткнулся на этой мысли, пробираясь через засасывающую болотную грязь… снял башмаки, сполоснул ноги и обулся снова. Поднялся на холм, собирая пукконы в свою шапку. Для нее. Это означало…
Это означало, что она не приняла его предложение всерьез.
О, но цвета вокруг были потрясающими. Золотые и желтые краски леса, охра, вспышки оранжевого и багряного, зеленого и снова зеленого, все оттенки зелени, оттеняющие яркие стрелы и брызги света, льющегося на их волосы, плечи и руки. Их молодые тела были свободны от боли, за исключением ноющей скулы у Лесистой Горы и волдыря на правом пальце ноги у Патрис.