И почему бы ей не захотеть, чтобы кто-то проводил ее до дома? Так они могли стать парой, поскольку он мог бы полюбить ее, как, конечно же, любил ребенка. Он был крепко сложен, красив, имел перспективы в жизни, и ее влекло к нему, несмотря на его глупую улыбку. Которую он больше не рисковал на ней пробовать. Влюбиться в него было в порядке вещей. Не так ли? Тем не менее она не взяла его под руку, которую он предложил, а вместо этого погладила свободной рукой Гвиивизенса.
– Пикси, – произнес он. – О, Пикси.
– Патрис. Сколько тебе говорить?
И она бросила на Лесистую Гору острый, как лезвие, взгляд, способный сбрить бакенбарды, если бы те у него были.
Он замолчал.
Она обнаружила, что ведет себя с ним точно с Барнсом. Говорит вещи, которые, как она знала, должны его обескуражить. Игнорирует намеренно согнутую и подставленную руку, бросает безразличные взгляды, когда от нее ожидается восхищенная улыбка. На последней миле пути она призналась себе, что все это, получавшееся у нее очень легко с Барнсом, теперь, когда дело касалось Лесистой Горы, давалось гораздо трудней.
Жаанат не была похожа на учителей, монахинь, священников и других взрослых, показывавших Патрис окружающий мир. Ум Жаанат отличался от других. В ее мышлении не было никаких барьеров, или, возможно, эти барьеры не были теми же, что у белых, или, как вариант, они были невидимы. Белые люди смотрели на таких индианок, как она, и считали их тупыми упрямицами. Но интеллект Жаанат имел пугающие размеры. Иногда она знала то, чего не должна была знать. Где пропавший человек провалился под лед. Где больная женщина похоронила ребенка, умершего от дифтерии. Почему животное отдалось одному охотнику, а не другому. Почему болезнь поразила молодого человека и обошла его немощного деда. Почему однажды утром за дверью может появиться странный камень, словно из ниоткуда.
– Звезды послали нам знамение, – сообщила как-то раз Жаанат.
Патрис уставилась на мать, которая, конечно же, никогда не слышала о метеоритах. Поскольку все было живым, по-своему отзывчивым, способным по-своему сострадать либо по-своему наказывать, мышление Жаанат строилось на том, чтобы относиться ко всему, что ее окружало, с большим вниманием.
Жаанат спускалась с холма с фартуком, полным можжевеловых ягод, когда Патрис и Лесистая Гора подошли к дому. Она бросила ягоды и побежала к ним с перекошенным от страха лицом.
– Мы еще не нашли ее! – крикнула Патрис, увидев, как мать бежит к ним в развевающейся юбке, с растрепавшимися косами и раскинутыми руками. Жаанат обняла ее, так что ребенок оказался между ними. Лесистая Гора опустил глаза. Поки вышел из-за угла дома, неся охапку дров. Он так и остался стоять, застыв на месте.
– Я привезла домой только Мальчика, мама.
Патрис положила Гвиивизенса ей на руки, и Жаанат с опаской взглянула на ребенка, а затем посмотрела критически, выискивая черты Веры. Потом она, не выпуская из рук ребенка, внезапно осела на землю, как будто силы оставили ее. Она молчала, и Патрис знала, что мать будет находиться где-то в другом месте, недоступная, пока не решит вернуться.
– Тебе пора идти, Эверетт, – обратилась она к Лесистой Горе.
Патрис внимательно огляделась по сторонам. Никаких признаков отца.
Лесистая Гора подошел к двери и поставил там ее чемодан. Он многозначительно кивнул Поки, а затем повернулся и зашагал прочь.
Жаанат в конце концов собралась с силами и встала, не выпуская из рук ребенка. Вошла в дом. Первое, что она сделала, – это села и приложила его к груди. Поки этого не заметил, но Патрис стало не по себе. Она спросила мать, почему та это сделала. Неужто она собиралась кормить его грудью? Ведь было очевидно, что у нее не может быть молока. Однако Жаанат сказала, что иногда в старые времена, когда мать ребенка не могла кормить грудью, пожилые женщины могли взять эту заботу на себя.
– И я не настолько стара, – добавила Жаанат. – Мои груди еще не затвердели, как старые высохшие кожаные сумки для трубок[65]. – На чиппева это было всего лишь одно длинное слово. Они обе начали смеяться тем отчаянным высоким смехом, каким смеются люди, когда у них разбиты сердца.
Тор
На следующее утро Патрис вышла на дорогу и стала ждать Дорис и Валентайн. Ей не терпелось поскорей оказаться подальше от ребенка, который был отчаянно голоден. Он вопил на полную мощность, и его крик напоминал струю воды, хлещущую из отвернутого крана. Жаанат все еще пробовала кормить его грудью, но также пыталась заставить его выпить процеженный сок вареной овсянки. Поки ушел к школьному автобусу рано утром. На дороге никого не было. Неужели подруги о ней забыли? Патрис направилась им навстречу. Ее мысли метались, приземляясь то тут, то там, словно мухи, а потом уносились прочь.
– Я знаю, – произнесла она вслух. – Знаю, что, возможно, сошла с ума. Но я должна верить, что моя сестра все еще жива. – Она подняла с земли гладкий кусок полупрозрачного кварца и уставилась на него. – Я схожу с ума, – прошептала она и зашвырнула его в кусты.
Она услышала рычание мотора, затем хруст гравия под шинами машины Дорис и с облегчением закрыла глаза. Машина поравнялась с ней. В течение пяти дней она была другим человеком, поселившимся на другой планете, жившим в иное время.
– Вот те на! Доброго утречка! – воскликнула она, открывая заднюю дверцу машины.
– Мы подбираем бродяг! – крикнула Валентайн. – Залезай!
– Ты нашла Веру?
– Нет, не получилось. Но я привезла домой ее мальчика.
– Мальчика!
Всю дорогу они не говорили ни о чем другом. К концу дня у нее накопилась уйма обещаний помочь. Их было так много. Еще бутылочки. Подгузники на несколько недель. Ведро для кипячения подгузников с крышкой. Детская одежда и одеяло. Все, что нужно ребенку, кроме матери.
– Я знаю кое-кого с остатками детского питания, – сообщила Бетти Пай. – Она хотела денег, но, держу пари, услышав твою историю, отдаст все бесплатно.
– Я могу заплатить, – возразила Патрис, она же водяной бык. – Я могу заплатить столько, сколько она попросит.
Но это было сказано только для поддержания разговора, потому что она была почти уверена: мешки для трубок у Жаанат в конце концов дадут молоко.
Если вы вращаете окружность вокруг оси, поверхность вращения будет называться тором. Внутренней трубкой. У вас может получиться полый тор или сплошной тор, который является тором плюс объем внутри тора – своего рода пончик, подшипник, в конструкции которого использованы драгоценные камни. Металлический шпиндель вращается в выложенном драгоценными камнями поворотном отверстии. Отверстие имеет форму тора, и этот механизм делает возможным идеальное движение без трения, практически вечное.
Вы можете не ощущать давления времени. Оно не что иное, как все на свете, а не просто секунды, минуты, часы, дни и годы. Эта невещественная субстанция, это гнутье и фасонирование, эта деформация и есть то, как мы понимаем наш мир.
Жаанат лежала на кровати дочери, в лучах прохладного осеннего солнца, с измученным ребенком на руках. Они дрейфовали в вечном движении без трения, когда вошла Патрис и выскользнула из туфель. Она сняла шляпу и легла рядом с ними, распахнув полу своего синего пальто, словно крыло.
Металлические жалюзи
Большое собрание в Фарго проходило в здании суда – внушительном сооружении с колоннами из светлого гладкого известняка. Коридоры, украшенные латунными бра и полированными дубовыми панелями, вели в величественные залы судебных заседаний, комнаты судей, совещательные комнаты для присяжных и множество других небольших помещений и кабинетов. Комната, в которую вошли Томас и его соплеменники, тоже была отделана красивыми деревянными панелями. Верхняя часть стен была недавно выкрашена в тускло-белый цвет. Сквозь выходящие на север окна, закрытые гибкими металлическими жалюзи, едва просачивался мягкий серый свет. Маленькая женщина в черной юбке и туфлях на каблуках подошла и раздвинула жалюзи.
Приглушенный свет падал полосами на стоящий у окна полированный стол. Четверо расположившихся за ним мужчин в костюмах различных оттенков коричневого и серого и галстуках с разнообразными узорами поднялись, когда Томас и другие члены племени вошли в комнату. Чиновники приехали из офиса Бюро по делам индейцев в Абердине, Южная Дакота. Они по очереди выходили вперед, чтобы пожать руку Томасу, другим членам комитета и адвокату племени Джону Хейлу, а затем садились обратно за стол.
Томас поставил портфель на стул в первом ряду, между Джоном Хейлом и Мозесом Монтроузом. Остальные заняли места справа, слева и сзади, всего более сорока пяти членов племени. Томас провел рукой по глазам и опустил взгляд, пытаясь скрыть, как он тронут тем, что так много людей совершили столь трудное путешествие.
– Добро пожаловать, – начал региональный директор Джон Купер. – Позвольте отметить в протоколе, что наша встреча началась девятнадцатого октября тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, время – час дня.
Пальцы секретарши быстро застучали по клавишам пишущей машинки.
– Спасибо, – поблагодарил Томас. – Мы собрались здесь, чтобы обсудить цель предлагаемого законопроекта, а именно Резолюции номер сто восемь палаты представителей, которая прекратит федеральное признание и поддержку племени со стороны Агентства Черепашьей горы.
Он сделал глубокий вдох в попытке ослабить охватившее его напряжение. В животе урчало. Из-за волнения он очень скудно позавтракал. Он спросил Джона Купера, нельзя ли огласить законопроект, чтобы с ним могли ознакомиться все приехавшие члены племени, а затем сел. Мистер Купер передал пачку бумаг адвокату Бюро по делам индейцев Гэри Холмсу, который начал по очереди зачитывать все разделы.
После первых страниц Томас почувствовал, что в комнате не хватает воздуха. Короткие фразы привлекали к себе внимание, но уже следующее сложное предложение отвлекало его. Голос читающего был спокойным и скрипучим. Он часто останавливался, чтобы откашляться или произнести продолжительное «м-м-м-м-м».