Эдди Минк: Услуги, которые правительство предоставляет индейцам, можно сравнить с арендой. Арендной платой за пользование страной, известной как Соединенные Штаты.
Чиновники, сидящие во главе стола, выглядели немного ошеломленными таким заявлением Эдди. Потом встреча продолжалась еще два часа, но никто не сказал ничего нового.
Под занавес заседания Мозес Монтроуз внезапно взял слово.
Мозес Монтроуз: А теперь я хочу спросить о том, что меня очень интересует. Каким образом вы собираетесь представить результат нынешнего собрания, когда станете докладывать конгрессу о его проведении?
Мистер Холмс: Различные заявления, сделанные по его ходу, были записаны.
Джагги Блу: Тогда, пожалуйста, запишите и это. Мы все до единого выступаем против этого законопроекта.
Томас провел голосование.
За законопроект – 0 голосов.
Против законопроекта – 47.
Заседание было закрыто. Все пожали друг другу руки и направились к выходу. Когда Томас оказался за дверью, Луис шагнул следом за ним и произнес:
– Помнишь мою дочь Милли? – Томас, должно быть, выглядел озадаченным, потому что Луис продолжил: – Ну, она же Клетчатая, помнишь, как мы ее прозвали?
– О, Клетчатая, да, конечно.
– Моя дочь от моей первой девушки. Ее фамилия Клауд, и она не из наших краев. Милли училась в университете. Помнишь, как она приезжала и задавала разные вопросы? Это она собирала информацию, которая помогла ей получить несколько букв, следующих за ее именем?[66]
– О, конечно, – отозвался Томас. – Наша ученая, и при том чиппева.
– Может, она могла бы помочь нам добытыми ею сведениями?
– Да, – сказал Томас, стараясь не показывать отчаяния. – Давай пустим в дело все, что у нас есть. Они прижали нас к стенке.
Солнечный свет, проходящий через сплошную пелену облаков, напоминающую хлопковое одеяло, был настолько тускл, что невозможно было определить время суток. Томас подумал, что, наверное, уже довольно поздно. Он слышал, как Эдди пытался уговорить Джойс и Мэри зайти к нему выпить.
– Эдди хочет промочить горло, – заметил Мозес.
– Я тоже, – вставил Томас. – Но я лучше ограничусь рутбиром[67] за ужином.
– Тогда так же поступит и ваш племенной судья.
Мозес мог время от времени глотнуть виски, но никогда не напивался настолько, чтобы это кто-нибудь заметил. Это была одна из причин, по которой он был судьей. Он был верен данной Томасу клятве, не пил, и Томас это знал. А в душе ему очень хотелось выпить. Это походило на боль в мозгу. И его мысли крутились вокруг этой боли. Его охватило тревожное беспокойство, как в самом начале болезни. По мере того как он шагал по улице, ему становилось все хуже и хуже. Он был то ли очень большим, то ли очень маленьким и не мог решить, каким именно. Отсутствие теней, плоские поверхности зданий и тротуаров Фарго не помогали. Он чувствовал, что это приближается. Хотелось пригнуться. Съежиться. Его охватило странное ощущение. Так он себя чувствовал, когда его отчитывали в школе. То же самое возникало, например, когда он заходил в банк или покупал что-то дорогое в магазине, не находящемся на территории резервации. Взгляды окружающих давили на него сверху вниз. Их слова расплющивали его. Взгляды сжимали. Слово «исе», обозначавшее стыд. Его употребляла мать. Но по-английски слово «стыд» звучало намного хуже. Оно заставило его внутренне сжаться. Но то, что сжалось, превратилось во что-то твердое и кислое. Оно превратилось в черный осадок в желудке. Или в мысль, пронзившую так сильно, что он способен был отбросить ее при внезапной вспышке гнева. Это могло оставаться в нем, затвердевая все больше, пока не доберется до мозга и не убьет.
Ах, эти чинуши с довольными мягкими лицами.
Он ненавидел их одобрение так же сильно, как и снисходительность. И все же эта истина была похоронена внутри него так глубоко, что прорывалась наружу в их присутствии лишь под видом дружелюбной улыбки.
Позже они вышли из выбранного ими ресторана, недорогого итальянского заведения, где наелись спагетти с фрикадельками, что всех взбодрило. Вдруг Томас увидел Паранто. Он шел по другой стороне улицы, борясь с гравитацией, шатаясь из стороны в сторону. Каждые несколько футов он останавливался, чтобы не упасть, хватаясь то за столб, то за подоконник, то за почтовый ящик. Пальто обвисло и вздымалось вокруг ног. Томас послал остальных вперед и пересек проезжую часть.
– Привет, нииджи, – поздоровался Томас.
Паранто смотрел вперед, в конец улицы, и при этом щурился, словно прицеливался, прежде чем тронуться с места. Он не заметил Томаса и вместо того, чтобы ответить на приветствие, собрался с духом и внезапно рванулся вперед неуклюжим галопом. Он добрался до следующего железного фонарного столба и вцепился в него, как человек, попавший в центр торнадо. Томас последовал за ним, обошел шаткое тело Паранто, встал перед ним и схватил за плечо. Какое зрелище! Растрепанные волосы прилипли к голове. Губа, толстая, как мокрая сигара, выпятилась, щеки обвисли. Слезящиеся красные глаза выпучились, полные страдания.
– Друг, кузен, это я, Томас.
Паранто начал раскачиваться, как лошадь, готовящаяся тащить слишком тяжелый груз. Его ноги пытались отойти от фонарного столба, но руки не разжимались.
– Нет, – прошептал он. – Еще нет.
– Да, – сказал Томас. – Ты пьян. Мы отвезем тебя домой.
– Нет, нет, нет. Еще нет.
Томас попытался оторвать пальцы Паранто от фонарного столба. Но ничего не вышло. Паранто принялся яростно пыхтеть и тяжело задышал. Он напрягся. Выпучил глаза с таким отчаянием, что Томасу пришлось отвести взгляд. Паранто не мог разжать пальцы. Казалось, они приварены к металлическому столбу.
– О нииджи, – причитал Паранто. – Посмотри, как она меня любит! Моя милая! Она не отпускает меня!
Он хрипло засмеялся:
– О боже! О боже! Она поймала меня, кузен!
– Ты можешь уйти, – возразил Томас. – Просто сделай глубокий вдох, позволь себе расслабиться, и она тебя отпустит.
– А, вот оно как, – пробормотал Паранто.
Через секунду Томас увидел, как под левой манжетой брюк Паранто появилась струйка мочи. Ручей потек в водосток, и Паранто заплакал:
– Я был первым в команде. Приносил очки. Никто не мог меня превзойти, кузен. Не мог остановить меня, когда я совершал прорыв. А трехочковые броски? Я был вашим всею душой, старик. И прыжки? Все звали меня Пружинкой. Помнишь?
– Да.
Их баскетбольная команда в тот год попала на первенство штата. Класс Б. И почти добралась до финала.
– Ты сделал последний бросок. Чуть не выиграл эту встречу, – напомнил Томас.
– Это верно. О, мой кузен, я сейчас болен. Я умираю. Все, конец тропы.
Томас снова принялся за пальцы Паранто, но это было бесполезно. И они были горячими, словно вся жизненная сила сосредоточилась в руках, наполненных духом противоречия. Наконец Томасу удалось приподнять один мизинец. Все пальцы немедленно разогнулись, как будто он привел в действие волшебный рычаг. Паранто отскочил в сторону, подпрыгнув так, как он, бывало, делал в прежние времена. Паранто по прозвищу Пружинка. А потом он совладал с ногами, рванул, как олень, с места в карьер и понесся по улице в развевающемся пальто, яростно подгоняемый своими страданиями.
«Ну и ладно, – подумал Томас, идя назад. – Пускай бежит». Возвращение Паранто домой стало бы адом для всех членов его семьи. Лучше позволить ему затеряться в Фарго и надеяться, что он выживет.
X =?
Барнс почувствовал, как его руки замелькали с убийственной скоростью, превратившись в сплошное смазанное пятно. Он наносил удары так быстро, что легкий ветерок, повеявший от кулаков, откинул назад его волосы, и только сияющие голубые глаза, устремленные на мешок, заменяющий боксерскую грушу, сохраняли стальную невозмутимость. Он видел себя как бы сверху. Затем словно на киноэкране. Потом будто через телескоп, если в него смотреть не с того конца. Как он должен относиться к этому предательству? Этому пренебрежению доверием? Он узнал от Поки, что Лесистая Гора помог Патрис привезти ребенка на поезде в резервацию, прямо к ним домой. Прямо на их двор. Если его можно было назвать двором. На прогалину наполовину расчищенного леса.
Он помедлил, поскольку пот заливал глаза, а затем принялся сыпать ударами снова. И это после всего того времени, которое Барнс пожертвовал Лесистой Горе! После всех секретов бокса, которыми Барнс щедро поделился с этим мальчишкой. После поездок на матчи и тренировки, одалживания рубашек, халатов и снаряжения! После того как он, тренер, называл его своей гордостью и надеждой! После всего этого, не считая множества привезенных ему блюд, приготовленных Джагги или купленных в кафе «У Генри», или того проклятого судьбоносного завтрака с Лесистой Горой в отеле «Пауэрс» в Фарго? И как у него хватило наглости? И что должен теперь сделать Барнс, когда этот похотливый мальчишка опять появился, чтобы тренироваться со своим большим туповатым и добросердечным тренером, эдаким стогом сена?
– О, скажите пожалуйста!
Барнс отступил и сердито посмотрел на вибрирующий мешок.
– Эй, привет, тренер! И быстро же у вас получается!
Барнс обернулся. У него зачесались руки. Не было никакой необходимости задаваться вопросом, что он намеревается делать, потому что он просто сказал:
– Слышал, ты отправился в Города, чтобы вмешаться в дела Пикси Паранто?
– Она хочет, чтобы ее звали Патрис.
Барнс вскипел от ярости:
– Ах вот как?
– Да. Но опустите кулаки. Ей нет и до меня никакого дела.
Барнс пристально посмотрел на Лесистую Гору.
– Не то чтобы я к ней приставал. Я просто… Ну, не знаю. Просто мне пришло в голову, что у нее могут быть неприятности. И я знаю, как они подцепляют девушек в Городах, потому что моя сестра связана с этой компанией.