Снаружи барабанящие звуки были слышны лучше. Томас посмотрел сквозь ветровое стекло. Казалось, они доносились откуда-то издалека. При таком ветре обычно бывают облака. Но небо оставалось ясным. Звезды висели низко и светили ярко. Барабанный бой доносился оттуда. Томасу показалось, что звезды барабанят в своей безлунной глубине. Приятно проводят время, как в старые добрые времена. Подождите. Внезапно он выскочил, обошел машину, открыл багажник. В багажнике лежал старый тряпичный коврик, который он нашел в миссионерских пакетах. Он накинул его на плечи. Под ковриком лежал моток проволоки. Дешевая тонкая проволока, которую он в последний раз, когда был в поселке, купил для силков. Она была мягкая, легко гнулась, но он подумал, что и такая может подойти. Он запрыгнул обратно в машину и, развернув, подогнал ее прямо к стене здания. Конечно, все будет в порядке. Все будет хорошо. Он направил воздушную струю обогревателя на себя, думая об источнике барабанящих звуков. Он все еще слышал их, слабое гудение, доносящееся откуда-то сверху. Барабанный бой вселил в него надежду, и вскоре ему удалось открутить кусок проволоки. Думая о том, как работает оконная задвижка, он сделал на конце проволоки петлю. Он подденет маленькую ручку, удерживающую окно в опущенном положении, затянет петлю и поднимет раму. Чтобы сделать это, он вышел из машины.
Двадцать минут спустя, с замерзшими руками, он слез вниз. «Нужно согреться и попробовать снова», – подумал он, но на этот раз, когда он включил зажигание, ничего не произошло. Снова и снова. Ничего. Он подождал. Попробовал еще раз. Ничего. Ничего. Ничего. Ему становилось очень холодно. Так холодно, что течение мыслей в мозгу замедлилось. Даже подмышки онемели и не согревали пальцы. Ему было так холодно, что он понял: придется сдаться и идти на огни поселка. Нет, даже не идти, а бежать, если ему дорога жизнь.
Он вышел из машины на открытое место, свернув с гравийной дороги на кочковатое пастбище, поблескивающее инеем. Он упал, тяжело рухнув на землю, и лежал, оглушенный. Словно его швырнули, как игрушку. Без предупреждения. Вот каково с ними жить. О, не то слово! Томас хорошо их изучил. Он всеми силами стремился быть похожим на своих учителей. Походить на боссов. Он пытался подражать им во всем. Даже если их обычаи ему не нравились, он к этому стремился. Он пытался зарабатывать деньги, как они. Томас думал, что, если он будет работать достаточно усердно и следовать их правилам, это будет означать, что он сможет защитить свою семью, своих людей от худшего вреда, но все это оказалось неправдой. В его мозг просочилось, словно зловонная жижа, осознание того, что люди сделали с Верой.
Он не мог прогнать из головы стоящие перед его мысленным взором картины. Знание того, что произошло в Городах, будоражило разум. То, что с ней сделали, было невыносимо. Как и то, что с ней еще сделают, если она до сих пор жива и находится во власти этих мерзавцев. Он закричал и почувствовал, что теперь прикован холодом к траве, как бедняга Паранто – к железному столбу.
Барабанный бой становился все громче и громче. Подняв глаза, он увидел призрачных существ. Прозрачных, ярких, расплывчатых. Как милостиво с их стороны спуститься теперь к нему с небес. Они выглядели как обычные люди и были одеты в обычную одежду – рубашки, брюки, платья из светящейся ткани. Хотя он мог видеть сквозь них, они были не совсем прозрачными. И они выглядели так, словно усердно трудились. У него было ощущение, что звезды всегда усердно трудятся, ведь сиять там, наверху, конечно же, нелегко. Одним из сияющих людей был Иисус Христос, но он выглядел точно так же, как и другие. Они странно кивнули Томасу, понимая его удивление, и внезапно боль исчезла. Сияние наполнило его, и он поднялся на ноги, зная, что небесные барабанщики хотят, чтобы он танцевал. Высоко в облаках и внизу, на земле, они плясали, поворачиваясь в танце против часовой стрелки, как это делают духи в стране мертвых, и хотели, чтобы он присоединился к ним. Поэтому он принялся танцевать. Каждый раз, когда он ступал по жесткой траве, его ноги поднимали в воздух брызги яркого света. На нем был воображаемый индейский головной убор, с которого проливался свет всякий раз, когда он наклонял голову. Он посмотрел вниз и увидел, что держит танцевальную палочку[80] из подрагивающего северного сияния. Кровь прилила к кончикам его пальцев. Сверкая глазами, с бешено колотящимся сердцем, он начал петь песню, которую они ему подарили.
Когда барабанный бой прекратился, Томас забрался на крышу машины, вытащил из кармана проволоку и открыл задвижку на окне туалета. Он влез в него и зашагал по лежащему на полу зеленому линолеуму. Затем вышел из туалета, направился к своему столу, схватил ключи, пробил время на карточке и помчался к машине. Она завелась с пол-оборота. Томас заехал на свое парковочное место и побежал обратно к заводскому зданию. Вошел. Сел. Он опоздал отметить обход всего на две минуты. Томас налил себе кофе из термоса и приветствовал наступление рассвета.
Агония – ее имя
От мужчин пахло маслом, алкоголем и потом, а еще тухлым мясом и миллионами выкуренных сигарет, и говорили они на диалекте, который в ходу у жителей Мичигана. Их бороды терлись о ее лицо, пока щеки не начинало саднить. Если бы она хотела сбежать, ей пришлось бы пройти через их ножи. Если бы она прошла через ножи, у нее не осталось бы кожи, чтобы ее защитить. Она стала бы сырой плотью. Она стала бы чем-то особенным. Она стала бы агонией. За стеной скрежетали гигантские двигатели. Время от времени, словно удары гулкого гонга, она слышала звуки своего имени. Ее звала мать.
Школьный бал
Листья, золото на зелени, такие яркие под проливным дождем, устилали в лесу все тропинки. Все Важашки усердно трудились. На болотах их маленькие тезки запасали зеленые веточки. На полях люди выкапывали вилами последнюю морковь. Груды тыкв, бородавчато-зеленых, оранжевых, светло-коричневых, твердых и маленьких, заполнили подвал и выстроились по бокам дома. Косы из лука. Бледные кочаны капусты. Ящики с кремовой и фиолетовой репой. Бушели картофеля. Томас едва успевал перевозить урожай. Уэйд и Мартин, споря о чем-то, устроились позади него, зарывшись в овощи. Все еще споря, они выгружали их в кафе, в школе и, наконец, в столовой для учителей. Джагги Блу распоряжалась, указывая им, где что сваливать в кучи или складывать штабелями. Завтра должны были состояться парад, общинный обед, футбольный матч и коронация короля с королевой бала. Шарло была в школе, готовилась к празднику.
– Участвуешь в параде? – спросила Джагги у Томаса.
– Не в этот раз. Мой старик будет сидеть в машине и смотреть оттуда. Я собираюсь посидеть рядом с ним.
– А Роуз?
– Она шьет платье Шарло.
– О! И какое оно?
Лицо Джагги осветилось улыбкой. Она любила платья, хотя в жизни предпочитала комбинезоны.
– Длинное, я думаю. Может быть… голубое?
Джагги прищурилась:
– Длинное и, может быть, голубое? И это все, что ты можешь сказать?
– На нем где-то есть оборка.
– Ты безнадежен!
Томас внимательно наблюдал за Джагги, пока они разговаривали. Когда он уходил, ее недовольство его успокоило. Похоже, она не относилась к нему так, будто с ним произошло что-то странное. Он также внимательно наблюдал за Роуз. Не изменился ли он после случившегося на морозном поле? Не вел ли себя неестественно накануне? Мог ли человек судить, ведет он себя странно или нет? Томас никому не рассказал о случившемся, ни словом не обмолвился о сияющих людях. Он откроется Бибуну, когда придет время, но больше рассказать о посетившем его видении Томас не посмел бы никому. Что именно он поведал бы тому, кто не был его отцом? Я был на звездном пау-вау? Я встретил Иисуса Христа, и он оказался хорошим парнем? Все бы смеялись, думали, будто он слетел с катушек, беспокоились, что его разум отказывает от непосильного напряжения. И еще, может быть, самое главное: Томас не хотел, чтобы кто-то нарушал покой, который снизошел на него после того визита. Хотя он все еще был усталым и встревоженным, его страх отступил. Призрачные гости оставили в нем частичку своего успокаивающего присутствия.
Каждый вечер, дважды проверив, есть ли у него ключи, он выходил на улицу и смотрел в небеса. Он тихо напевал, пытаясь вспомнить песню, под которую они танцевали. Что касается Иисуса Христа, он подумал, что слишком давно не был на святой мессе.
Дождь прекратился, субботнее утро выдалось ясным и прохладным. Все участники парада собрались около церкви, затем беспорядочным строем двинулись по поселку. Шествие закончилось у ступеней средней школы. Шарло, приколовшая к пальто букет желтых бархатцев, сидела с подругами на заднем сиденье кабриолета, принадлежащего учителю английского языка. Фи участвовала в параде в качестве трубача. Поки тоже присутствовал. Он прыгал в боксерской стойке в кузове грузовика, оформленном так, чтобы походить на ринг, и хмурился, притворяясь, что ведет тренировочный бой с другими парнями. Младшие хотели снять рубашки, но Барнс заставил их надеть куртки. Зато он разрешил им надеть новые боксерские перчатки, а еще у них был колокол для оповещения о начале и окончании раундов, позаимствованный из почтового отделения. Три старика, исполнители традиционных танцев, щеголявшие в расшитых бисером черных бархатных одеждах, ехали в кузове пикапа Луиса. Молодые танцоры следовали за ним. Уэйд, позаимствовавший танцевальный костюм у своего деда, подпрыгивал и рыскал по земле глазами. Несколько девушек были одеты в коричневые хлопчатобумажные платья с бахромой, имитирующие одежду из оленьей кожи. Женщины с короткими стрижками носили накладные косы, сделанные из нейлоновых чулок, набитых конским волосом. На головах у них были повязки из бисера и блестящие медальоны. Два исполнителя фэнси-данса[81] были одеты в костюмы из красных длинных нижних рубах с расшитыми бисером набедренными повязками и носили украшенные перьями головные уборы. Они подныривали и кружились, ходили и смеялись, размахивали руками и шутили с толпой. Танцоры раздавали карандаши, по одному на несколько детей, благоговейно вытаскиваемые из матерчатого мешка.