Вторая ночная стража
Томас ушел доделывать погребальный дом, надеясь закончить его до утра. Остальные мужчины по очереди орудовали киркой и лопатой, выкапывая могилу в глинистой земле среди тесно переплетенных корней. На заднем плане всегда слышались звуки кирки. Удары были тонкими, странными, они раздавались в лесу и отражались от деревьев. Постепенно, по мере того как копатели погружались в землю, звук становился все глуше. Наконец мужчины отошли от костра и принялись за еду. Патрис осталась одна. Один раз у нее по спине пробежали мурашки. Она огляделась вокруг, но ничего не увидела. Она снова повернулась к костру и, уставившись на него, впала в своего рода транс, глядя на то, как поленья белеют по краям, пока огонь поедает их середину. Вдруг где-то сбоку, почти вне поля зрения, что-то опять шевельнулось. Она огляделась. На опушке, у самого начала лесной тропы, какая-то неясная тень скользнула между деревьями. Патрис видела, как та промелькнула среди ветвей и исчезла.
Третья ночная стража
И снова, в самую глухую часть ночи, Патрис осталась у костра одна. Мужчины закончили рыть могилу. Воцарилась глубокая тишина. Она положила полено в самое пламя. Затем, наблюдая, как угли втягивают воздух, а языки пламени жадно хватаются за новую пищу, она впала в состояние такого глубокого изнеможения, что ее тело завибрировало. Ее разум прояснился. И снова она заметила, как в лесу что-то шевельнулось. Она вгляделась. Видимое ускользнуло куда-то, и появилось невидимое. Существо низко наклонилось и осторожно выглянуло из кустов. Это был ее отец, глаза которого блестели в черных глазницах. Он был одет в ту же бесцветную рваную одежду, в которой его нашли. Он увидел ее. Казалось, он чего-то от нее хотел. Паранто открыл красный, скривленный в беззвучном плаче рот, словно умоляя о чем-то. Может быть, он хотел пить. Или наесться досыта. И все же было что-то неимоверно жалкое и тоскливое в том, как он смотрел на нее, теперь мертвый, внимающий зову других мертвых людей, нарушая законы потусторонней жизни так, как нарушал законы жизни земной, когда был живым человеком. Да, он хотел взять ее с собой – ведь и в реальной жизни отец всегда нуждался в ее помощи.
Патрис привстала, думая, что он может уйти, если она пошевелится, и, конечно же, он снова бросился через лес, сквозь густые черные деревья – туда, где его ждала могила. Со своего места она могла видеть эту черную щель в земле. Рядом с ней он остановился и постоял на краю тьмы, глядя вниз. Вот тогда-то и зазвучал его голос, сначала низкий, а затем становившийся все выше, пока не превратился в пронзительный фальцет. В скулящий голос, похожий на свист и приводящий воздух в движение. Она стояла, пока его струя раздувала огонь, вдруг прорезавший темноту высокими языками пламени. Их отсветы хлестали по голым ветвям и гнали облака, которые неслись, как серый дым, сквозь черноту неба. Голос пытался вытянуть из нее жизнь. Она дрожала, сердце колотилось в горле. Когда ветер закружился вокруг Патрис, сжимая ее тело, обдирая лицо, она почувствовала, что начинает парить в воздухе. Тогда она перенесла весь свой вес на ноги и начала смеяться.
– Тебе нас не достать! Сейчас тебе до нас не добраться! – взвизгнула она.
Кто-то подошел к ней сзади, и у нее перехватило дыхание. Но она медленно повернула голову и осмелилась взглянуть. Это была мать, уставившаяся на то место, где отец спускался в могилу. На мгновение лицо Жаанат озарилось яростью, но затем она медленно перевела взгляд на дочь, и Патрис показалось, что она видит свое собственное лицо, освещенное отражающим свет костра зеркалом облаков и воды. Мать всего-навсего протягивала ей миску супа, крепкого, с медвежатиной, и такого горячего, что от него шел пар.
Рассвет
Лесистая Гора помог перенести погребальный дом. Томас немного поспит, а потом они проведут похороны. Жаанат и Поки завернули Паранто в одеяло и накрыли его оттаявшей и обвитой вокруг тела корой. Джеральд прибыл ночью, и его люди расположились на полу, похожие на укрытые одеялами части огромного пазла. Три женщины спали на кровати Патрис вместе со своими детьми, поэтому она забилась в угол, натянув на себя тяжелое пальто. Милли уже спала, голова ее была замотана шарфом, из-под одеяла торчали ноги в отороченных мехом зимних ботах, странных и трогательных, почти детских.
Начали прибывать и другие люди. Целые семьи. Некоторые приносили еду, другие приходили, чтобы поесть. Появились Лабатты, каждый со своей миской, чтобы отнести домой остатки еды. Лабатт заплакал. Несколько ночей назад он пил с Паранто и Эдди, но ничего не сказал, хотя и сообщил мистеру Волду от имени Патрис, что ей нужно уйти с работы на похороны. Было все еще очень холодно. Пришел Баки, одетый в пальто и завернувшийся поверх него в одеяло. Патрис видела его с того места, где стояла. Его волосы были спутаны и свалялись, как шкура мертвого животного. Когда он вошел в дом Жаанат, волоча ногу, все замолчали. Баки с усилием подошел к Жаанат и указал на свое лицо, щеку и кожу, свисающую с одной стороны. Его рот был искривлен, не мог закрыться полностью, слюна замерзла на шее, единственный глаз сильно косил.
Баки наклонился и достал из кармана пару туфель, которые украл у Патрис. Он опустился на колени, поставил их на пол и стонуще пробормотал нечто, похожее на «снимите с меня порчу».
Жаанат посмотрела на обувь, вгляделась в него внимательно, однако без злобы.
– Твои дела довели тебя до такого состояния, так что я тут ни при чем, – сказала она.
Баки рухнул на пол:
– Тогда вылечи меня, пожалуйста, вылечи меня.
В бессвязной мешанине его слов ничего не осталось от прежнего Баки.
Он беспомощен, подумала Патрис. Такой же беспомощный, какой была я. Но если к нему вернутся силы, он причинит нам боль.
Позже, когда Джеральд стоял рядом с телом Паранто и рассказывал умершему, чего искать и что делать, когда он окажется на другой стороне, Милли подошла и встала рядом с Патрис. Когда Джеральд сделал паузу, Милли спросила, что он сказал, и кивнула, когда Патрис тихо ответила ей. На лице Милли застыло ошеломленное, восхищенное выражение. Наконец мужчины с помощью веревок опустили Паранто в могилу.
Два месяца
Томас
Дата определилась. Слушания были назначены на первую неделю марта. Это давало консультативному комитету Черепашьей горы около двух месяцев, чтобы спасти племя от исчезновения.
Милли
Милли Клауд сидела на полу в зимнем пальто. Она склонилась над тетрадью, крепко прижатой к бедру, и быстро писала заметки о своем посещении похорон Паранто. Она никогда не была на таком мероприятии, как похороны, никогда не слышала таких странно приятных, чуждых ее слуху и повторяющихся песен. Не слышала она и такого количества слов, сказанных на языке чиппева. В доме Пайпстоуна в ее присутствии на нем практически не говорили. Когда она проводила опрос, к ней почти всегда обращались по-английски. Теперь она понимала, что английский предназначался для нее одной, тогда как в реальной жизни большинство окружающих людей, включая Луиса и Грейс, говорили на оджибве. Все это очаровывало Милли, и хотя она с трудом могла делать заметки во время церемонии, она внимательно наблюдала за происходящим. Она как можно скорее взяла свою тетрадь и села в углу спальни, которую делила с Грейс Пайпстоун. Она ужасно замерзла и с трудом выводила буквы, в то время как Грейс спала на кровати под двумя тяжелыми одеялами. Как только все детали, которые она могла вспомнить, были записаны, Милли сняла пальто. Надев свои самые теплые носки и кальсоны, которые, хоть и верилось с трудом, она почти было решила не брать с собой, Милли на цыпочках пересекла комнату и скользнула под одеяло рядом с Грейс.
Барнс
В помещении, которое он привык считать своей монашеской кельей, стоял квадратный деревянный стол. На этот стол Барнс положил ранний рождественский подарок от дяди, похожий на маленький чемоданчик из отбеленной кожи аллигатора. Но, разумеется, кожа была искуственной. Он открыл крышку, и под ней взгляду открылись вертушка проигрывателя для пластинок, ручка звукоснимателя, игла и круговая шкала настройки. Он подключил электрический шнур к единственной розетке в комнате, достал из конверта пластинку, поставил ее на проигрыватель, а затем лег на продавленную кровать и закрыл глаза. Бессмертный голос Слима Уитмена[100] заполнил комнату. Эти три женщины были его богатством. Как сложится жизнь? Барнс перевернулся на другой бок, уткнулся головой в подушку. Каждая из трех кружилась у него в голове, оставляя за собой аромат и улыбку. Барнс откинулся назад и обнял вторую подушку. Для утешения ему нужны были обе. Одна для головы, другая, чтобы обнимать ее всю ночь. Какая из этих женщин создана для меня? О боже, мое сердце разбито на три части.
Джагги
Разве ее мальчик ничего не понимает? Его лицо все в ссадинах и уже никогда не будет прежним. Никто больше, кажется, этого не замечает. Это дело матери, сравнивать, каким он был и каким стал. Ее сердце сжалось. Идеальный человек, которого она родила, испорчен глупыми драками. В чем заключается смысл? Во всяком случае, какое-то мгновение в жизни он был красив, как его отец. И умен. Теперь он, похоже, утратил даже ту малую толику здравого смысла, которой обладает большинство молодых людей. Он принес ей заспинную доску, чтобы она могла на нее полюбоваться! Заставил ее прикоснуться к дереву.
– Гладкая, как шелк, – произнес он.
О, так оно и было.
Что, черт возьми, она должна была сказать?
Бетти Пай
Норберт, Норб, о, Норби! Дверная ручка впилась ей в спину, а шея болела оттого, что она пыталась держать голову ровно. В противном случае она билась затылком о заднее стекло – это было больно. Все началось, как всегда: она словно вылетает из своего тела. Но эту часть ощущений она могла принять или оставить. Когда, о, о, о, Норберт, Норб, когда, Норби, о, он собирался кончить? Через его плечо она могла видеть противоположное окно. В толстом стекле появилось чье-то лицо, размытое и голодное. Бетти открыла рот. Ее крик был заглушен жадным поцелуем. Норберт снова опустил голову, и она р