– У вас хорошие зубы, – отметила она.
Потом заглянула Патрис в уши, пощупала пульс. Наконец она осмотрела глаза Патрис, сосредоточившись сначала на одном, затем на другом. Затем она положила свои чистые прохладные пальцы ниже и выше слезящихся глаз Патрис. Вблизи кожа на лице медсестры была тонкая, как бумага, изрезанная крошечными морщинками, почти прозрачная. Даже сквозь слезы Патрис видела это. Медсестра опустила нижние веки и подняла верхние.
– Хорошо, что вы пришли вовремя. Вы могли ослепнуть, – сказала она.
Медсестра оставила Патрис сидеть в крошечной комнате, выкрашенной в характерный зеленый цвет. На полках стояли стеклянные банки, полные ватных шариков и тонких деревянных палочек. Ослепнуть! Ослепнуть! В ушах Патрис продолжали звучать слова медсестры. Вернувшись, та дала Патрис маленькую баночку с лечебной мазью.
– Это нужно понемногу втирать в глаза.
После Патрис должна тщательно вымыть руки, объяснила медсестра. Она должна также следить за членами семьи, не появятся ли у них похожие симптомы. Ее голос был суров.
– Слепота возникает из-за плохой гигиены. Где вы живете?
– В Миннеаполисе, – солгала Патрис.
Плохая гигиена, подумала она. Почему бы медсестре не прийти в наш дом, не провести официальную оценку гигиены и не сообщить обо всем, чем наша жизнь не соответствует ее стандартам? Она вполне может это сделать. Чиновники из службы здравоохранения даже могут попытаться забрать нашего ребенка. Такое случалось с другими детьми. И все же, слава богу, слава богу, я не стану слепой! У нее зачесалась шея – верный признак того, что ей лучше убираться восвояси. Она поблагодарила медсестру.
Перед уходом Патрис медсестра предложила ей вернуться, когда будет принимать окулист, и назвала дату посещения глазного кабинета.
– Зачем? – удивилась Патрис.
Медсестра взяла с нее слово, что она придет.
Снаружи Лесистая Гора все еще ждал ее с Дейзи Чейн.
– Тебе не обязательно провожать меня домой, – сказала Патрис. – Я могу пройти к магазину и поймать там попутку.
– Мы вернемся домой тем же путем, каким пришли, – принялся настаивать Лесистая Гора. – Тебе вылечили глаза?
– Я не ослепну, – успокоила его Патрис.
– Не ослепнешь! – повторил за ней Лесистая Гора. – Моя бабушка ослепла.
– Это ужасно. Я бы потеряла работу. Не смогла бы колоть дрова. Я не знаю, что еще бы произошло. Я бы так скучала по всему… на свете.
Патрис не решалась даже подумать о том, чтобы сказать ему, что именно имела в виду.
– По всей красоте мира, – продолжила она.
– Я думаю, ты имеешь в виду не меня, – проворчал Лесистая Гора. – Вся красота мира.
Но его слова прозвучали так, будто он надеялся, что она имела в виду и его.
– Конечно, я имела в виду и тебя тоже, – сказала Патрис, все еще потрясенная этой мыслью.
Потерять все… Она по-настоящему не задумывалась об этом раньше, а потом узнала, что это могло случиться.
– Моя бабушка научилась очень хорошо ориентироваться, – пожал плечами Лесистая Гора. – Она утверждала, что у нее открылись другие чувства. Она могла слышать все и везде, понимаешь? И даже распознавать запахи. Она чувствовала мой запах, даже если я не издавал ни звука.
Он говорил быстро, пытаясь скрыть удовольствие, которое доставили ее слова.
– Я этого не знала, – сказала Патрис.
Ее глаза уже не так жгло, а свет казался более мягким. Холодный свежий воздух взбудоражил ее. «Я не ослепну», – думала она. Солнце стояло на небе низко, бросая на землю косые лучи царственного света. По мере того как они продвигались вперед, золотое сияние усиливалось, пока, казалось, не стало исходить от каждой детали местности. Деревья, кустарник, снег, холмы. Она не могла насмотреться. Дорога вела мимо замерзших болот, поросших опаленным морозами тростником. Горели ветви красного ивняка. Причудливые сплетения ветвей светились как живые. Зимние облака образовывали узоры на фоне сурового серого неба. Чешуя, петли, рыбьи кости. Мир был наполнен значимыми образами.
– Онижишин, как красиво, – пробормотала Патрис.
Она спешилась и пошла рядом с лошадью. Лесистая Гора наклонился и поцеловал ее. Он не хотел этого и совершенно растерялся, когда она вскочила на лошадь, хлопнула ее по крупу и ускакала вперед. Он стоял и смотрел, как лошадь несется по дороге. Нет, Дейзи Чейн долго не выдержит такого аллюра. Вскоре кобыла перешла на шаг, достаточно медленный, чтобы он мог догнать ее без особых усилий. На самом деле он старался не догонять Патрис, но они двигались в одном и том же темпе, так что это было неизбежно. Некоторое время никто не произносил ни слова.
– Я бы хотел забрать поцелуй обратно, – сказал, наконец, Лесистая Гора.
– Все в порядке, – отозвалась Патрис. – Я просто была удивлена.
– Как ты могла удивиться? Я все время торчу у тебя дома. Люди говорят, что мы пара.
– Они даже считают, что ребенок, живущий у меня дома, наш, – сообщила Патрис.
Она рассмеялась, хотя смех прозвучал тревожно.
– Хотел бы я, чтобы он и на самом деле был нашим, – выпалил Лесистая Гора во внезапном порыве откровенности. – Я бы хотел, чтобы ты была со мной.
Как только он произнес это, он почувствовал, что, сказав правду, снял груз с души. Он нуждался в ней. Хотел ее. Для него все было ясно. Она была его единственной и неповторимой любовью. В безумном порыве уверенности он схватил Дейзи Чейн за поводья, останавливая ее, и почти в исступлении выкрикнул:
– Ты создана для меня! Моя единственная и неповторимая! Ты нужна мне, о Пикси! В смысле, Патрис! Пожалуйста, ради бога, выходи за меня замуж!
Он смотрел на нее снизу вверх безумными глазами. Ее лицо плыло перед ним на фоне облаков. Она посмотрела вниз, мягкий взгляд ее больных глаз наполнял его душу самыми восхитительными ощущениями, хотя она ничего не ответила. Они продолжили медленный путь домой, думая каждый о своем. Она испытывала облегчение, потому что ничего не пообещала, а он испытывал облегчение, потому что она не сказала «нет».
На самом деле в тот момент Патрис хотела выкрикнуть: «Я тоже хочу тебя, ты мой мужчина! Ты тоже мне нужен, мой дорогой! Да!» Она не хотела говорить «Я тебя люблю». Он тоже этого не сказал. Даже в самый критический момент, когда он объяснялся так чудесно, от всего сердца, какая-то часть Патрис это заметила. Часть ее мозга думала, даже почти вслух, о ней самой: «Она чувствует это, ее сердце бьется так быстро, что у нее кружится голова, смотри, она так счастлива, она так безумно счастлива, она влюблена, она влюблена в него, влюблена». Как только Патрис вернулась домой, она сразу направилась к поленнице дров и принялась за работу, но все тот же голос продолжал разговаривать с ней. Некоторые из прежних подруг, с которыми она ходила в школу, были замужем уже много лет. Некоторые из них имели по трое, четверо, пятеро детей. Они выглядели как женщины средних лет. Стирка одежды в талой воде для всей семьи, сушка ее на морозе, простыни, развевающиеся на солнце. И ее мать никогда не делала ни малейшего намека на то, что она может выйти замуж за Лесистую Гору. Так почему же Патрис должна выходить замуж? В голову пришла неутешительная мысль. Теперь, когда Лесистая Гора рассказал ей о своих тайных чувствах, он тоже стал «прилипчивым». Она не сможет попробовать с ним, каково заниматься сексом. Она пошла бы против одной из немногих вещей, которые мать говорила о любви: «Никогда не играй с сердцем мужчины. Ты не знаешь, каков он на самом деле». Жаанат имела в виду, что он может владеть колдовской силой, которая может причинить вред, если он полюбил ее и был отвергнут. И Патрис подумала, что еще одна вещь, которую сказала мать, определенно была правдой – ты никогда не узнаешь по-настоящему, что представляет собой мужчина, пока не скажешь ему, что не любишь его. Вот тогда его истинное уродство, скрытое, чтобы очаровать тебя, может всплыть на поверхность. В конце концов, это произошло с Баки.
Названия
По мнению Жаанат, все пошло наперекосяк, когда места повсюду стали называть в честь людей – политических деятелей, священников, исследователей, – а не в честь реальных событий, которые происходили в этих краях, – таких как сновидения, еда, смерть, появление животных. Эта неразбериха, царящая в мозгах чимукомаанег, то есть белых людей, не способных понять разницу между безвременьем земли и коротким сроком пребывания на ней смертных, была типичной для их высокомерия. Но Жаанат казалось, что такое поведение белых вызывало разлад в жизни земного края. Животные не приходили в места, запятнанные именами людей. Травы начинали тянуться ввысь судорожно, урывками. Самые чувствительные из ее растительных лекарств вымирали или, возможно, вырывали себя с корнем, чтобы утащить свои плоды и листья в укромные уголки, где Жаанат не могла их найти. А теперь даже эти разоренные места, носящие имена святых, хозяев ферм и священников, собирались занять. По ее опыту, как только белые люди заговаривали о захвате индейской земли, пиши пропало.
Эльнат и Вернон
Их тошнило от общества друг друга. Поэтому, когда Милда Хансон предложила каждому из них по комнате в своем фермерском доме, да, именно по отдельной комнате, слезы тоски навернулись на глаза Эльната. Его горло сжалось так сильно, что он не мог вымолвить ни слова. Вернону пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы отказаться от предложения. Миссионерские правила и президент всегда настаивали на общей комнате. Они не могли покидать компанию друг друга на срок больший, чем того требовало пребывание в туалете. Ибо, если бы один из них поддался искушению, другой оказался бы рядом, чтобы засвидетельствовать проступок, а затем написать о нем президенту своего района или даже позвонить ему в случае экстренной ситуации.
Тем не менее в одной из комнат стояло две кровати, и местоположение дома было идеальным – он находился вне резервации и всего в миле от поселка. Господь предусмотрел кровати, стоящие не рядом, а в разных концах комнаты. Миссис Хансон была вдовой, которая сдавала свои поля в аренду и теперь жила одна. Она сказала, что накормит их. При этих словах оба склонили головы. Помимо того, что они испытывали благодарность, у них кружилась голова от голода. В т