а она начала работать на подшипниковом заводе. На карточке стояла печать Министерства обороны. Охранник вернул документы и одарил ее натянутой, мрачной улыбкой.
– Вы что-нибудь видели? – спросил он.
– Я сидела рядом с ней, с этой женщиной.
– Позвольте мне записать вашу информацию.
– Она целилась в воздух. Она не стреляла ни в одного конгрессмена.
– О, правда? Тем лучше для нее.
В его голосе прозвучал сарказм.
Патрис вышла на улицу, спустилась по самой длинной и широкой лестнице, которую когда-либо видела, и огляделась в поисках членов своего племени. Везде были патрульные машины, воющие сирены, толпы полицейских. На прилегающих улицах толпились туристы и репортеры. Патрис направили подальше от Капитолия, и она легко нашла Томаса и Джагги, которые ее ждали. Мозес вернулся в отель. Она не испугалась этой женщины. На самом деле, хотя это было ужасно, Патрис знала, что пришла в восторг, когда женщина встала и закричала. Что заставило ее так поступить? И что такое «Пуэрто Рико»?
– Ты видела, как это произошло? – спросила Джагги.
Когда Патрис не смогла ответить, она вдруг поняла, что здесь, в Вашингтоне, она стала свидетельницей того, как стреляли в людей, чего никогда раньше не видела, даже в резервации, в месте, которое остальная часть страны считала диким. У нее не было никаких эмоций. Мужчины в зале падали на пол, возможно, кричали, а она даже не отреагировала. Вместо этого все ее внимание было уделено женщине в светло-коричневом костюме, ее соколиным глазам, ее бесстрашным крикам, тому, как она держала пистолет обеими руками, как пыталась вытащить кусок ткани, красно-бело-синий, чтобы его развернуть. Это было так трудно сделать, держа пистолет. Первым импульсом Патрис было сказать: «Эй, позволь мне помочь». И развернуть ее флаг. Да, это определенно был флаг, флаг ее страны. Но почему?
Все вдруг стало ошеломляюще массивным: Капитолий, памятники, интерьеры зданий, лестница, ведущая вниз, кровь – на полированном дереве и на подушках стульев определенно была кровь. Патрис слегка пошатнулась и сказала, что ей нужно вернуться в номер, чтобы прилечь, свернувшись калачиком в постели. Она дрожала. Джагги поддержала ее за локоть.
– Я все это видела. Да, видела, – пробормотала Патрис. – Там была женщина.
Расторжение федеральных договоров, заключенных с некоторыми племенами индейцев, и аннулирование связанных с ними обещаний
СОВМЕСТНОЕ
СЛУШАНИЕ
В ПОДКОМИТЕТАХ
КОМИТЕТА ПО ВНУТРЕННИМ ДЕЛАМ
И ДЕЛАМ ИНКОРПОРИРОВАННЫХ ТЕРРИТОРИЙ
КОНГРЕССА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ
ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕГО СОЗЫВА,
ВТОРАЯ СЕССИЯ
_______
ЧАСТЬ 12
ИНДЕЙЦЫ ЧЕРЕПАШЬЕЙ ГОРЫ, СЕВЕРНАЯ ДАКОТА
2 И 3 МАРТА 1954 ГОДА
_______
ЗАЯВЛЕНИЕ ТОМАСА ВАЖАШКА,
ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОНСУЛЬТАТИВНОГО КОМИТЕТА
ГРУППЫ ИНДЕЙЦЕВ ЧИППЕВА ЧЕРЕПАШЬЕЙ ГОРЫ,
СЕВЕРНАЯ ДАКОТА,
А ТАКЖЕ ЗАЯВЛЕНИЯ
ДРУГИХ ЧЛЕНОВ ДЕЛЕГАЦИИ,
СОТРУДНИКОВ ПОДШИПНИКОВОГО ЗАВОДА
ПРИЗРАКА, СОИСКАТЕЛЬНИЦЫ СТЕПЕНИ
ДОКТОРА ФИЛОСОФИИ И СТЕНОГРАФИСТКИ.
Они вошли в большое помещение, обшитое деревянными панелями медового цвета. Внушительная полукруглая скамья из резного дерева, разделенная на отсеки, напоминающие парты, занимала один конец зала. Приглушенный свет лился на нее через огромное окно. В центре стоял длинный прямоугольный стол, обращенный в сторону этой большой парты. Все члены делегации пожали руку сенатору Милтону Р. Янгу, мягкому и вдумчивому, с гранитным подбородком боксера. Всю дорогу от Форт-Бертольда Мартин Кросс, дружелюбный, морщинистый и сообразительный, болтал с сенатором. Томас остался у стола, разговаривая с ними, в то время как остальные участники слушаний сели за стол. Мозес и Джагги что-то пробормотали друг другу. Патрис сложила руки на коленях. Рядом с ней сидела Милли, глядя прямо перед собой. Она находилась в трансе от ужаса.
Милли смотрела на утопленную в стене панель за местами, которые должны были занять сенаторы. Возможно, это был дверной проем. Панель украшали линии, пересекающиеся под острыми углами. «Такой узор явно к удаче, – подумала она. – Повезло, повезло, повезло. И я не суеверна». Как Милли делала всегда, оказываясь в затруднительном положении, она принялась оценивать расположение всего, что находилось в зале. Дверной проем, если это был действительно он, находился идеально по центру, что вселяло уверенность. Но тяжелые портьеры, отчасти перекрывающие поток света, льющегося через окно, висели слегка кривовато. От этого Милли захотелось плакать. А она никогда не плакала. Она собралась с духом и нашла утешение в огромных бронзовых бра по обе стороны от нее – те буквально бросали вызов геометрии. Светильники выглядели как уличные фонари. От них исходило сияние, почти незаметное в залитой светом комнате. Зажженные светильники отвлекли внимание Милли, но потом ее кровь забурлила в тревоге, когда раздалась просьба встать. Она принесла присягу вместе с остальными и села слева от Томаса. Раздались шорохи и приглушенные разговоры – сенаторы совещались. Милли успокаивала себя, проверяя и перепроверяя порядок страниц своего заявления. Сенатор Уоткинс начал говорить. Милли сперва запаниковала, но потом взглянула на лежащие перед ним бумаги и поняла, что он всего-навсего еще один мужчина, который не умеет печатать.
Сбоку, рядом с гигантской партой, села женщина в строгом костюме. Она положила пальцы на клавиши своего степотипа[116] и начала печатать. Ага. Вот оно что. Милли вдруг пришло в голову, что эта женщина, стенографистка, сидящая за красивой машинкой, будет выслушивать и печатать ее слова. Милли позволила этой мысли постепенно наполнить себя тайной уверенностью.
Сенатор Янг говорил хорошо и сказал именно то, что члены племенной делегации втайне надеялись от него услышать. Он настаивал на том, что штат не может вмешаться и взять на себя ответственность федерального правительства. Что, во всяком случае, правительство должно финансировать дорогостоящую программу профессиональной подготовки в резервации.
Томас взял слово.
Начал он с того, что представился, произнес несколько подобающих случаю учтивых фраз, а затем высказал настойчивую просьбу, чтобы в стенограмме было указано: поездка представителей резервации в Вашингтон оплачена щедростью ее жителей, а не правительством. О боксерском поединке не было сказано ни слова.
Сидя позади Томаса на одном из мест, предназначенных для сторонников и заинтересованных лиц, Патрис моргнула и вспомнила рассеченную бровь Лесистой Горы. На мгновение в тот снежный день ее очки скользнули на кончик носа, и Патрис увидела на его лице свежий, все еще заживающий шрам. Как быть с ним?
Вместо того чтобы оспаривать само предложение о прекращении действия договоров, делегация племени решила выиграть время. Пятилетний план правительства несостоятелен, поскольку резервация в настоящее время не в состоянии выжить без посторонней поддержки. Просьба это учесть. Потом, чтобы сдержать возмущение, от правительства потребуется еще больше денег.
Описание резервации Черепашья гора.
Сперва заявление о решительном несогласии. Затем половник кукурузного сиропа – благодарность правительству за приложенные усилия и потраченное время, после которого еще одна ложка меда сенатору Уоткинсу и помощнику комиссара по делам индейцев Х. Рексу Ли[117], авторам двух предложенных мероприятий, которые лишат людей всего, что они имеют.
Уоткинс прервал выступающего и заговорил сам.
Томас подумал: о черт, не сдавайся! Не сдавайся! Продолжай, как начал. Не позволяй ему смотреть на тебя учительским взглядом, не позволяй бросаться в тебя восьмидолларовыми словами, не позволяй ему…
…и вдруг в комнате возник Родерик.
Родерик
В тот миг, когда Родерик увидел сенатора Артура В. Уоткинса, он уже точно знал, кто это такой. Уоткинс был учителем, преподававшим метод Палмера, маленьким человечком, который бил его по рукам ребром линейки, дергал за уши, кричал на него, называл безнадежным, наказывал за то, что он говорил по-индейски. Уоткинс был тем человеком, который потащил Родерика к лестнице в подвал и сказал Томасу: «Не хочешь ли присоединиться к своему другу?»
Сенатор Уоткинс: В моем штате белые получили в резервации бедную землю. Однако в течение года индейцы сдали им свои наделы в аренду. Они просто не хотели заниматься сельским хозяйством. Это верно и сегодня. Я думаю, большая часть индейских наделов сдается в аренду белым фермерам. Вот почему я серьезно сомневаюсь, что индейцы любят заниматься сельским хозяйством.
Мысли Патрис
Вот еще один белый фермер, такой же, как отец Дорис Лаудер, который купил дешевую землю индейцев после того, как за их наделы понадобилось платить налоги. Я чертовски хорошо знаю, что он не получил бедную землю, потому что ни один белый человек ее бы не купил. Белым досталась только та земля, которая пригодна для фермерства.
Сенатор Уоткинс: Могу я спросить, работаете ли вы, мистер Важашк?
Томас Важашк: Да. Я занимаюсь сельским хозяйством.
Сенатор Уоткинс: Очень жаль, что у нас крайне мало таких, как вы, в племенах.
Томас Важашк: Те пригодные для сельского хозяйства земли, которые есть в резервации, в основном обрабатываются индейцами.
Сенатор Уоткинс: Где бы я их ни видел, я замечал, что они заняты в основном на механических работах, на местах, требующих умения что-то делать руками. Похоже, им это нравится.
Патрис
Им это нравится? Похоже, что так. Похоже, что так.
Милли