Она пригладила блестящие пряди волос, свисавшие на уши, и расправила украшенный бахромой лиф своего цветастого зеленого платья.
– Я в это не верю, – возразила Валентайн. – Ты пердишь сразу после того, как съедаешь яйцо.
Бетти щелкнула пальцами:
– Вот так.
Патрис заглянула в свое ведерко с ланчем, как будто его содержимое могло предсказать ей судьбу. Она вздохнула. Морковь и вареная картошка. Может, добавить немного соли? Она попросила ее у Бетти. Та передала щепотку, завернутую в газетную бумагу, и жадно проглотила еще одно яйцо.
– Как же ты их ешь, если от них тебе становится так плохо? – спросила Кудряшка Джей.
– Что такое небольшой пердеж? – бросила Бетти. – Я люблю яйца. Вы подписали петицию?
– Я ее подписала.
– Я думаю, вручать должна Патрис.
– Валентайн сделает это лучше, – возразила Патрис. – Или Дорис Лаудер.
– Дорис этого не сделает, – проговорила Валентайн. – Она не хочет… ты знаешь, чего она не хочет.
– Сока Кузнечика, – подсказала Бетти.
Патрис поперхнулась. Сколько раз кузнечики брызгали своим коричневым соком ей на руки? Ее посетила мысль о Волде. Она снова закрыла крышкой ведерко для ланча.
– Это сделаю я, – вызвалась Валентайн. – Мне нужен перерыв на кофе. К тому времени, как я заканчиваю работу, я едва могу пошевелить руками.
– Предполагалось, что перерыв отменили временно, и нам должны были его вернуть, – сказала Бетти, снова пукнула и подняла палец. – Вы можете это процитировать.
После работы, когда она ехала на заднем сиденье сквозь моросящий весенний дождь, Патрис думала о деньгах. Их требовалось все больше. Она работала очень усердно, потому что планировала попросить прибавку к жалованью. Мысль о том, что Вера сейчас пойдет на работу, казалась абсурдной – сестра была не в той форме, чтобы ходить на работу, и она не хотела оставлять ребенка. Патрис теперь кормила четверых вместо двух. Но был и сюрприз. Лесистая Гора устроился на работу водителем школьных автобусов. Это была хорошая работа, федеральная. И вместе с пониманием, которого достигли они с Патрис, эта работа расчищала ему путь к женитьбе на Вере. Но Вера и Лесистая Гора думали не только об этом. Они планировали восстановить хижину за домом. Они постоянно говорили о том, как починят ее летом. Как только они переедут в хижину, Патрис придется отвечать только за Поки и мать – но тут снова произошло нечто неожиданное. Милли вернулась в университет и написала, что сменила программу. Она решила стать антропологом и приедет изучать жизнь Жаанат. Милли запросила дополнительное финансирование, чтобы платить ей как информатору.
«Деньги небольшие, – предупредила она в своем письме, – но если приплюсовать то, что Патрис накопит, возможно, она сможет продолжить учебу».
Дорис и Валентайн высадили Патрис, и большая машина тронулась с места. Патрис начала спускаться по тропинке. Почва была рыхлой. Снег таял и уходил в землю. Воздух стал влажным и насыщенным запахами весны. Деревья начали оживать, и Жаанат теперь ходила собирать березовый сок. Зимой она вырезала металлические желобки, чтобы забивать их в стволы деревьев, и скопила консервные банки. Холодный сок был весенним тонизирующим напитком. Выпивая его, вы ощущали причастность духу леса. Когда Патрис приблизилась к дому, она увидела, что мать сидит на пне у костра, держа в руке чайник с соком. Патрис вошла внутрь и переоделась. Когда девушка вышла, мать протянула ей банку, которой зачерпнула сок из ведра. Патрис села рядом на другой пень. Жаанат ткнула палкой, чтобы поправить горящие поленья, а затем подняла свою банку.
– Милли собирается сделать тебя знаменитой, – улыбнулась Патрис, поднимая свою банку с соком. – Когда-нибудь с твоей помощью появится книга.
– Меня это не волнует, – возразила Жаанат, – но мы можем потратить шуния.
Усмехнувшись, она подняла банку, как мичифы поднимают бокалы с вином.
– À ta santé.
Патрис чокнулась с матерью.
– À ta santé.
Вместе они выпили ледяного березового сока, который проник в них так, как жизнь проникает в деревья, заставляя почки набухать на ветвях. Патрис наклонилась и приложила ухо к стволу березы. Она услышала легкий гул дерева, тянущего из земли свое питье. Она закрыла глаза, проникла, как вода, сквозь кору, перетекла вверх, до самых кончиков почек, после чего поднялась в облако. Она посмотрела вниз на себя и на мать, сидящих у небольшого костра в весеннем лесу. Жаанат откинула голову и улыбнулась. Она жестом велела дочери вернуться, как делала это в детстве, когда Патрис сбивалась с пути.
– Амбе би-ижаан омаа акиинг миинава, – поманила она, и Патрис вернулась.
Родерик
И снова он опоздал на поезд. Но в Вашингтоне было так много индейских призраков, что он решил остаться. Некоторое время Родерик кружил по станции. Достаточно послонявшись, он вернулся в центр города, чтобы осмотреть достопримечательности, которые в конце концов он едва не прозевал, будучи слишком внимательным к живым людям. Родерик видел памятники, статуи, дома. В одном из зданий звучало так много голосов, что даже снаружи он мог слышать смех и перебранки. Он ворвался внутрь, полетал по коридорам, проник в зону хранения. О боже! Ящики и шкафы с людьми его народа! Одни индейские призраки обитали там, прильнув к костям, прядям волос на головах или кусочкам кожи. Другие шумно играли в азартные игры своими собственными костями. Некоторые из священных трубок монотонно гудели. Там были также рубашки для пляски духов[121], жужжащие боевые щиты, детские макизинан и священные свитки, все полные призраков. Индейцев привозили с разных концов света в качестве живых экспонатов, а затем сразу же превращали в призраков. На протяжении веков индейцы приезжали в Вашингтон по тем же причинам, что и маленькая делегация Черепашьей горы. Они хотели защитить свои семьи и свою землю. Для индейцев это было рискованным путешествием. Их могли запросто, ради пьяной шутки, линчевать на уличном фонаре. В результате появлялись призраки с веревочными ожерельями на шее. Оказалось, что Вашингтон полон призраков. У Родерика никогда не было такой многочисленной компании. И все были рады появлению нового товарища. Рады, что он остался. Они отговаривали его возвращаться домой. Зачем? Кто там тебя ждет?
Томас
Он вытащил зажатый под мышкой термос и поставил на стальной стол рядом со своим потертым, но уже не набитым бумагами портфелем. Его легкая рабочая куртка и потрепанная старая фетровая шляпа покоились на стуле, а ланч-бокс лежал на холодном подоконнике. Он пробил свою карточку табельного учета. Полночь. Томас взял связку ключей, фирменный фонарик и обошел главный этаж по периметру.
Он осмотрел сверлильный цех, проверив каждый замок, включил и выключил свет. Прошел через стальные двери помещения для промывки изделий кислотой, посветил фонариком на циферблаты и шланги. Проверил кабинеты, туалеты и вернулся за свой стол. Ему выдали новую лампу. Теперь на стол падал более яркий свет. Томас сел. Он пропустил несколько дней рождения, которые были отмечены в его крошечной желтой записной книжке. Теперь он за ними следил, купив стопку открыток с тиснением и цветочным рисунком в «Рексолле»[122], и посылал их всем друзьям и родственникам.
Внизу каждой почтовой открытки он подписывался «Ондатра» и рисовал маленького гибкого зверька, плывущего в воде, или чистящего лапы, согнувшись, или просто лежащего на бревне, греясь на солнце. Томас время от времени увлекался рисованием. Это началось, когда у него возникли некоторые проблемы с подбором слов. Он был признан выздоровевшим и готовым к работе после инсульта, который перенес на вокзале. Но иногда мозг отказывал. Нужное слово пряталось в извилинах, словно дразня Томаса. Приходилось расслаблять мозг и подкрадываться к слову. Рисунки, словно сами собой появляющиеся из-под пера, были способом победить в игре в прятки, в которую он теперь был вынужден играть со своей памятью. Картинка иногда выгоняла из укрытия скрывающееся слово. Кроме того, если какое-то слово не находилось во время разговора, Томас заменял его описательной фразой и улыбался. Получалось комично. Буквально на днях он забыл слово, обозначающее багажник автомобиля, и сказал: «Автомобильная пещера на петлях», что было воспринято как проявление остроумия. Как и в тот раз, когда он попросил Роуз надеть «платье-тезку», потому что не мог подобрать слово «красный». «Румяный», «алый», «карминный», «розовый». Так много слов вспомнилось позже. А у Шарло он попросил «книгу с извилистым сюжетом», когда имел в виду детектив. Ей понравилось такое описание. Казалось, никто не понимал, в чем заключалась его проблема, и он, конечно же, никому не собирался о ней сообщать. Но он понимал, в особенности когда начинал думать на чиппева, языке своего детства. Намеревался ли он в него вернуться? Иногда, как, например, тогда, когда он сидел в круге света и рисовал маленьких ондатр, его охватывал дикий страх перед будущим. Разум был для него всем, но он не имел ни малейшего представления о том, как его спасти. Он просто продолжал нырять, хвататься за слово и выныривать обратно. Битва с расторжением договоров и с Артуром В. Уоткинсом была, как он опасался, битвой, которая будет стоить всего, что ему дорого.
Позже, дремля при свете лампы, он повсюду видел ондатр. Их маленькие гибкие силуэты деловито скользили по полу в сумерках, постоянно углубляя свои норки. Он видел, как они срывали мягкие сорняки и держали в крошечных лапках сочные корни, поедая их.
– Как меня зовут? – спросил он у одного из этих маленьких созданий.
– Важашк гидижиникааз, – пискнул зверек.
Его имя. Придет ли время, когда он не узнает самого себя? Не был ли этот клочок бумаги дан ему для того, чтобы в крайнем случае он смог хотя бы восстановить свое имя? Он сунул клочок бумаги в рот. Внезапно он и Бибун оказались сидящими возле отцовской хижины. Томас уставился на красочные листья, дрожащие и вспыхивающие, когда они, кружась, падали с ветвей. Ярко желтые, золотисто-красные и оранжевые листья затмевали все кругом. «Но сейчас весна, – подумал он. – Я не должен быть здесь. Со мной снова что-то происходит». Он огляделся и увидел, что дикие прерии, насколько хватало глаз, усеяны толстыми белыми костями.