Взгляните на маленькие сбитые из толстых досок тяжелые двери, покрытые полосами железа и бляхами оковки. Они подперты колышком, а значит – закрываются сами по себе, достаточно пнуть деревяху. Мощные крюки монструозного засова.
Ибо здесь продают целые стада животных, торгуют вывезенными с другого конца мира принцессами, продают регалии и магические мечи. Здесь меняют владельцев целые корабли и фургоны товаров.
Там, на площади, свои дела проворачивают моряки и рулевые. Сюда приходят торговать стирсманы.
Оттого он сидит неподвижно, пока остальной город крутится в поте лица, желая использовать эту единственную в году страду. Осенняя ярмарка. Время, когда «волчьи корабли», наполненные добычей, возвращаются и когда приезжают истосковавшиеся, голодные моряки с поясами, набитыми серебром. Весь город закатывает рукава и бросается зарабатывать. Кто чем сумеет. Котелком, бочкой пива, руками, ртом, дыркой. Всем можно заработать в осеннюю ярмарку.
Лишь эти несколько десятков человек сидят в лучах дневного светила и ждут, пока клиенты сами к ним придут.
Здесь нет отрядов полиции, нет и короля. Высшая власть – именно они, сидящие под стенами на резных табуретах из благовонного дерева. Если кто-то и вправду знает что-то об этом месте – именно они.
Я нахожу корчму. Мрачную будку, перед которой стоит несколько лавок. Они почти пустые. Там, у устья, можно присосаться к бочке пива, размахивая рогом и звеня монетами.
Здесь жбан пива стоит двенадцать «рубленых». Заградительная цена. Равноценна четырем жбанам пива и нескольким бараньим бокам там, подальше.
Наконец: «Хозяин, пива!» Бросаю целую марку.
Покупаю и сажусь, как они, глядя на движущиеся по реке корабли, которые обгоняют друг друга, стараясь не сталкиваться с плывущими на якорную стоянку подле другого берега весельными лодками, полными моряков, и со все большим трудом ищут место для причаливания.
Пиво здесь и вправду намного лучше, но все же это не «Карловацкое», не «Хайнекен», не «Тысское».
Не видно, чем занимаются отдельные купцы. Я сижу и пытаюсь вычислить, кто из них самый богатый. С которым я захотел бы поговорить, будь брошенным в чужую культуру ученым.
Ученые не забрали всех денег со станции. Забыли? Не нуждались в них? Убегали слишком поспешно? Посчитали, что у них достаточно много, и не захотели вспомнить о сундучке нумизматов в лаборатории?
Эти сидящие на побережье люди – элита. Даже если мои лишенцы не искали у них помощи, любая значимая весть должна была до них дойти. А это товар, который я хочу купить.
Попиваю пиво и кривлюсь. Набиваю трубку и поигрываю тяжелым золотым гвихтом. Он размером с пять евро, только раза в три толще. Где-то тридцать граммов золота. Продай я его на mjenjačnicy на Хваре, мог бы на вырученные деньги позволить себе хороший ужин. Или даже два.
Здесь на это можно прожить полгода.
Погано обработанная монета мало пригодна для жонглирования. Я вращаю ее между костяшками пальцев и приказываю ей кувыркаться к мизинцу и назад. Это одно из упражнений, которое, повторяемое до изнеможения, по мнению Левиссона, готовило меня к обучению драке на ножах.
Я обращаю на себя внимание. Это-то мне и нужно.
Никто на меня здесь не нападет. Не на этом берегу, не между изысканными «бутиками» уважаемых купцов.
Корабли крутятся по фьорду все беспомощнее. Крики, нервные маневры на парусах и веслах, проклятия.
Беда, парни, тут – жопа. Придется вытягивать корабли на пляж. Тяжелая работа, но она – ничто по сравнению с тем, как придется их подкапывать и буксировать назад в море. Можете пойти дальше, вверх по реке, но течение там сильнее, а дно – мельче и каменистее. Но это ничего, «волчьи корабли» умеют плавать по мелкой воде и по рекам.
У нас причаливание в сезон – бизнес. Здесь – сплошная партизанщина, наверняка они даже не придумали портовый сбор.
У меня есть время.
Играю с золотой монетой.
Потом оставляю дорогое пиво в жбане и вхожу в одну из контор.
– Да благословят тебя боги, и да не увидят тебя притом, добрый человек, – кричу я и продолжаю поигрывать гвихтом. Оглядываю оригинальное оружие, висящее на стенах; тюки ценных шкурок кажутся призраками снежных лисиц.
В воздухе витает запах каких-то экзотических благовоний и смол.
Он встает и легонько улыбается, пряча ладони в подмышках. Стоит в дверях, загораживая мне путь. В глубине комнаты, за грудой окованных сундуков, два потных и пахнущих свежевыпитым пивом мужика встают с табуретов и стискивают короткие, удобные в тесном бою топоры. Я их вижу. У одного изжога, второй прихрамывает на левую ногу – может, тесный сапог.
– Хорошо сказано, пришелец, – говорит купец ласково. – Хочешь что-то купить у Копченого Улле?
– Кое-кто говорил мне, что у тебя есть деющие предметы. Но я говорю об истинных. Тех, что прибыли издалека и вправду что-то делают.
– Ступай на площадь. Там полно тех, кто их продает. Спроси у моряков. Они привозят разные вещи и даже не знают, что оно такое. Я в такое говно не играю.
– Мне нужно кое-что особенное. А площадь я уже видел. Прибыл издалека, но даже я знаю, что стоящие вещи не продаются на прилавках. Ищу то, что появилось уже давно.
– Тогда ступай двумя домами дальше, где обитает Груль Соломенный Пес. Может, у него что-то найдется. Это золотой гвихт?
Я делаю простенький фокус с монетой и дую себе в кулак. Показываю ему пустую ладонь.
– Нет торговли – нет золота.
Поворачиваюсь к дверям, но на самом пороге останавливаюсь:
– А может, Копченый Улле, кто-то продает невольников, но – особенных? Я ищу двух чужеземных женщин: одна – повыше рослого мужа, но худая, с волосами как солома, а вторая – нормального роста, но с волосами цвета сажи и кудрявыми, будто овечье руно…
Я описываю других оставшихся в живых членов экспедиции, не забыв упомянуть о «слепых» рыбьих глазах, которые, однако, видят, и о шершавом языке. А еще о том, что они могут сойти за безумцев или Песенников.
Он придвигает табурет и садится передо мной, смотрит глазами, похожими на капли смолы, в которых я ничего не в силах прочесть.
Я присаживаюсь на столе, на котором высятся рассортированные в деревянные коробочки безделушки.
– Есть и еще одна вещь, которой обладает всякий хороший купец и за которую я тоже отдал бы золото. Это известия. Известия о людях, которых я описал. Может, они появлялись здесь или в каком другом месте? Может, продали или совершили нечто странное? А может, это их продали? Знаешь что, Копченый Улле? Я дам тебе этот гвихт. Как аванс. Если не узнаешь ничего, отдашь его мне, – я улыбаюсь так сладко, всеми зубами, словно волк. А потом мечу монету в бревенчатую стену.
На самом деле это несложно. Вопрос стабилизации броска и начальной скорости. Ну и запястье. Еще нужно знать, что золото – мягкий металл. Монета никоим образом не перерубит древесные волокна. Просто нужно метнуть в горизонтальную балку – тогда она войдет между волокнами.
Однако произвожу впечатление. Добрые люди из другой комнаты сталкиваются в дверях, но замирают при виде повелительно воздетой руки владельца конторы.
– Пряного пива, – говорит Копченый Улле. – Холодного. Прямо из колодца.
Значит, мы уже друзья. Попиваем напиток, в котором драгоценные приправы перебивают сивушный дух.
Улле вынимает нож, и через некоторое время ему удается выковырять гвихт из балки. Внимательно осматривает его, после чего бросает на чашку весов и постукивает базальтовыми гирьками.
– Если в будущем станешь мне платить, не втыкай всего в стены, – бормочет.
Потом ведет меня узким проходом между избами. Здесь смердит мочой, прогнившие доски под ногами чавкают в грязи.
Потом он приказывает ждать. Я стою на маленькой улочке, слушаю псов, что лают за частоколом двора, и меланхолически раздумываю, происходит что-то или Копченый просто пытается меня надуть.
Наконец открывается одна из створок, и меня приглашают внутрь.
На подворье растет несколько плодовых деревьев, на траве поставлены стулья и столик. Копченый ждет вместе с приятелем – сморщенным дедуганом с кадыком, так сильно торчащим из обвисшей шеи, что на нем можно повесить шляпу. Это Мальфаст Летящий Камень. Честной муж, который знает все о странных невольниках.
Я сажусь с ними, получаю зеленоватую чару из толстого, пузырчатого стекла, мне торжественно наливают что-то отчаянно зеленое и пахнущее, как сироп от кашля.
Мальфаст хлопает в ладоши, и двое слуг отворяют врата дома, который я сперва принял за исключительно длинный сарай. Выводят довольно высокую женщину, по самую макушку закутанную в красный плащ с глубоким капюшоном.
Я молчу.
С нее снимают плащ. Под ним – девушка голая; у нее совершенно белая кожа, покрытая сложной геометрической татуировкой, черной и красной. Длинные волосы цвета снега, завязанные узлом. Она открывает татуированные веки, и я вижу белые глаза; сквозь белизну просвечивает красная радужка. Ровный хребет узкого носа тянется почти вертикально, девушка выглядит совсем как змея.
– Она слепа, – отзывается хриплым, очень громким голосом Мальфаст. – Как ты и хотел. Слепа, но видит, как ты и говорил. Ее свет – тьма. Днем едва видит, однако ее стихия – прикосновение. Не переносит света, даже кожа ее этого не любит. Нужно держать ее в темноте и закрывать от света. Происходит из далекой страны. Она – жрица чужеземной богини, которая зовется Иррханна. Храмы ее – темные пещеры, а культ состоит в общении с мужчинами и женщинами. Ей все едино. Видит в темноте и видит прикосновением. А прикосновение ее – нечто, что невозможно забыть. Мало ест и поет своей богине, но это безопасно, потому что она очень издалека. Зато совершенно не говорит. Пять гвихтов золотом. Истинное сокровище.
Я делаю глоток напитка и понимаю, что его – при определенной жалости – можно посчитать вином. Пахнет как жидкость для ванны.
Качаю головой.
Молча. О чем тут говорить? Теперь я – богатый извращенец, любитель странностей.