Потом я забрал у третьего саблю. Убил его тогда – или сперва того, со сломанной ногой?
Не знаю.
Он падал, поэтому я пнул его, и падение его изменило направление: он подлетел вверх, словно поднимался, только шея у него была уже сломана, а голова гротескно покачивалась, словно шея была лишь набитым песком рукавом.
Затем поворот и удар. Тот все еще стоял, не веря собственным глазам. Смотрел на приятеля, который внезапно вырос на пути его сабли, и на собственные руки, из которых исчезло оружие.
Тогда я перерубил ему шею и сбежал, запаниковав, из боевого состояния, словно оно было в чем-то виновато.
И тогда кувшин раскололся о землю.
А теперь я стою с чужим железом в руке, а вокруг умирают люди. И я уже кто-то другой, чем пять минут назад.
Теперь я убийца.
Чувствую скверную рвущую боль, напоминающую, что я еще не труп. Это не было нападением грабителей и не было пьяной дракой. Это было покушение.
Кто-то хотел меня убить.
Тот, с разрубленной шеей, мягко валится в грязь и большую лужу собственной крови.
Здесь воняет кровью, мочой и бойней.
Я обыскиваю тела. У них нет ничего характерного. Штаны, рубахи, куртки. Амулеты.
На поясах – небольшие кошели, ножи, какие-то ложки на цепочках. А чего я ожидал?
Документы?
Может, фирменные спички из ночного клуба с вручную написанным имейлом?
У всех – геометрическая татуировка на руках. Зигзагообразные узоры, напоминающие стилизованную колючую проволоку. Из-за этого их руки кажутся змеями.
И амулеты. Все здесь носят целые коллекции украшений из металла, кости и камня. Панически боятся проклятий и холодного тумана. Эта лубочная бижутерия должна их охранять. Однако шеи моих клиентов украшают лишь одиночные серебряные висюльки. Одинаковые. Две сплетенные змеи, напоминающие спираль ДНК.
Я срываю шнурок, прячу висюльку в карман, а потом мою окровавленные руки в луже.
Чувствую, как начинает деревенеть бок, а рубаха – липнуть к телу. Под мышкой вижу крупное пятно. Погано. Теряю много крови. Она уже пропитала кожух.
Серп я вкладываю назад, в ладонь владельцу. Могли ли они поубивать друг друга? Господин номер один ломает шею господину номер два. Господин номер три благодарит его серпом через грудь, а господин номер один в ответ хлещет его ножом по шее. Скверно. Зачем сворачивал шею, если имел нож? Но придется так оставить. Здесь, надеюсь, нет следственного эксперимента. Главное, чтобы меня здесь никто не видел.
Осматриваюсь, не оставил ли я следов. Разрываю рубаху и засовываю под мышку клубок полотна, прижимаю его локтем. Не хочу оставить за собой кровавый след и закончить в сети с огненными змеями, или чем там. Выходя из переулка, ступаю по камням.
Лунф Горячий Камень открывает мне сразу, будто ждал под дверью.
– Вор! – кричит. Я чувствую, как останавливается сердце. Ядран! Вещи! Лунф аж подпрыгивает от эмоций. У него в руке короткий широкий топор. – Отравил пса и перелез через частокол! По крыше! Мы уже спали!
Вор лежит навзничь на подворье, разбросав в стороны руки. Лицо его размолочено в кашу.
Я расталкиваю группку перепуганных домашних и распахиваю дверь. Засов чем-то перерезан. Ровно и гладко, словно лазером. Внутри меня приветствует глубокое урчание Ядрана.
Я прижимаюсь к большой башке и приставляю лоб к его лбу.
– Плохой человек, – слышу в голове. – Пришел плохой человек. Ядран не пойдет. Ядран и Вуко вместе.
– Все хорошо, – глажу его по шее.
– Твоя птица выклевала ему глаза, – рассказывает хозяин. – Едва он вошел в сарай. А потом конь оборвал постромок и лягнул его в голову. Убили его твои звери, – качает головой с тревогой и недоверием.
– Прикажи дать мне воды. Лучше горячей, – говорю я со все большим трудом, и мне кажется, что сейчас упаду в обморок. Мои колени трясутся. Посттравматический шок, потеря крови и усталость от битвы. Я хватаюсь за притолоку. Бок болит дьявольски.
Пальцы не слишком желают меня слушаться, когда я вытаскиваю огниво.
Лунф кричит, чтобы принесли воды, сам зажигает лампу.
– Теперь оставь меня на минутку.
Он уходит, а мне кажется, что на его лице я вижу страх.
Роюсь в сумах, сидя посреди рассыпанных вещей, но мне страшно хочется упасть в них лицом и уснуть.
Потом стою голый над ведром и подбиваю баланс потерь. Снова колет мое ахиллесово сухожилие, ожоги на спине еще болят, но нет открытых ран, на бедре – с десяток глубоких царапин от встречи с черным плющом, плюс этот удар в бок. Он неглубокий, мышца порезана, может, на полтора сантиметра. Плевра не задета. К тому же коллекция из нескольких более мелких повреждений, потертостей и синяков в разных местах. Я снимаю заскорузлую повязку, которой перемотал мне ногу один из Людей Огня, потом беру контейнер и забрызгиваю все раны пенным бинтом, который застывает в белые кляксы. В нем – клеточный клей, обезболивающее, энзимы, помогающие заживлению, и иммуноглобулины. Но при таком темпе придется недели через две пользовать жеваный хлеб с паутиной.
Я кидаю в кубок холодной воды две таблетки регенерационного комплекса, и в воздухе разносится запах цитрусов. Свежевыжатые апельсины, лимоны и мандарины. Выпиваю пенистый напиток, в ушах звенит мелодия из рекламы «Оранджина», и я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Хочу домой.
На балке под потолком сидит огромная черная птица, похожая на ворона, и поблескивает на меня белым веком на черном, словно гагат, глазу.
– Тебя зовут Невермор, – говорю ему. – И ты остаешься со мной.
– Невермор! – каркает он. – Никогда!
– Наконец ты это сказал, – киваю довольно.
Моюсь, насколько удается, надеваю другую рубаху и штаны. Цифрал заливает меня потоком эндорфинов. Мир делается пастельно-плюшевым, тупая боль угасает, но резко и коротко простреливает при неосторожном движении. Жуткая тень в душе прячется по углам. Ну что ж. Так случилось. Такова жизнь. Не твоя вина. Могли тебя не убивать, тогда остались бы живы. Таков уж этот мир. Что поделаешь?
Исповедуешься? Позвонишь в полицию? Пойдешь на терапию?
Лунф приносит мне миску какой-то приготовленной темно-красной фасоли из крупных зерен, копченую рыбу и жбан пива. Молча смотрит на пропитанную кровью рубаху, проткнутую под рукавом, и столь же подпорченный камзол.
– Дай, – говорит. – Женщины постирают.
Я вытаскиваю отобранный у убийц амулет и показываю ему. Он сплевывает с отвращением и поднимает кулак, бормоча имя Хинда.
– Не носи это. Это знак Смейринга. Бога Змея.
– Кто это?
Он пожимает плечами.
Я высасываю зерна, выплевывая толстые шкурки, рву рыбу и стараюсь не есть как зверь.
– Бог земли Змея. Избегай Людей Змея. Это дурные люди. Нападают на всех – не только на врагов. Живут в горах. Хватают людей и отдают их Змею. Умеют свалить человека взглядом. А с того времени, как пришла война богов, говорят, их охватил холодный туман, и они обезумели. Откуда это у тебя? Они в этом году не появлялись.
– А появляются?
– Нынче мир осенней ярмарки. Все Люди Побережья тут. Но может так случиться, что в этом году стирсманы решат напасть на них. Всем уже надоело. Я слышал, что люди из страны Огня, и из страны Коней, и из Земли Соленой Травы жалуются, что смейринги крадут женщин и детей. Те отрицают и утверждают, что их забрал туман. Якобы нынче у них есть король, словно у чужеземных дикарей. Один, который над всеми и может всякому приказывать. Глупость. Помни, что я тебе скажу, чужеземец. Если пойдешь на море и увидишь черный парус с серебряным знаком танцующих Змеев, готовь катапульту и сражайся – или ставь все паруса и беги. Иначе похитят тебя и отдадут Змею. Ты кого-то убил? – спрашивает внезапно с интересом.
Я смотрю на него пустыми глазами. Молчу, а на губах моих расцветает ухмылка.
– Ты же видишь, у меня нет меча.
– Вора уже забрали, – говорит он. – Его голова окажется на копье под огненным деревом. Ради устрашения и чтобы напомнить о мире.
– О мире? – смеюсь я.
– Будут знать, что происходит с теми, кто нарушает мир.
Я криво улыбаюсь.
Рано утром я отправляюсь к Копченому Улле. На этот раз я наготове. На левой руке поблескивает браслет, нож я подвесил в шелках под мышкой, заслонив его полой кафтана. Предпочел бы прихватить и меч, но не рискую.
По дороге широкой дугой обхожу проклятущий переулок. Сомневаюсь, чтобы напавшие до сих пор лежали на улице, но неохота мне там шляться.
Двери в контору закрыты.
Копченый Улле для меня – первый подозреваемый, хоть я и понятия не имею, в чем тут дело. Приказал меня обокрасть? И только?
Непросто сориентироваться в архитектуре этих домов. Внутренние дворики, патио, одно подворье переходит в следующее, все закрыты стенами домов или палисадами из бревен. Не понять, где кончается один и начинается другой.
Подумаем. Взглянем, где заканчивается стена конторы. Каков наклон крыш.
Я сижу в той же корчме, что и до того. Дома прилегают один к другому, застройка побережья идет одной линией.
Я смотрю на кружащих по набережной людей и вижу: что-то изменилось. Исчезли все дети. Не бегают уже по набережной с деревянными мечами, не юркают меж юбок и штанинами прохожих, не сидят, замурзанные и голодные, на порогах домов. Исчезли бесследно.
Изменился и вид городских патрулей.
Кажется, их стало больше, но наверняка из-за того, что все теперь крутятся у берега. И нынче у всех в руках луки, а из-за спин торчат пучки длинных стрел. И стражники, и обычные прохожие полуукрадкой зыркают на реку.
На два «волчьи корабля», что колышутся посреди течения борт в борт. Прибыли ночью. На корме обоих вьются зубастые черные флажки, обшитые серебром, с символом, напоминающим спираль ДНК или обозначение медслужбы. Танцующие Змеи.
Похоже, никто не рад их прибытию. Ни обитатели Змеиного Горла, ни другие моряки. Между кораблями и стоящими на берегу людьми продолжаются переговоры. Но легко заметить, что все прибывшие на осеннюю ярмарку стоят на стороне обитателей порта. На кораблях не видно излишней нервозности, но отчего-то у катапульт в корзинах горит огонь, и словно невзначай рядом стоят по два человека: один при натяжном механизме, второй – возле установленных на стойке копий. Те толсты, смазаны чем-то, напоминающим смолу, и заканчиваются странными веретенообразными наконечниками, из-за чего похожи на противотанковые гранаты. На палубах все случайно одеты в кольчуги и шлемы, у всех под рукой луки и дротики.