проведывают свои святые места в божественной ипостаси, например – как лучи лунного света или столп дыма, и порой они что-то говорят верным. Непонятные, странные или жуткие вещи. Темные люди зовут их богами. Но я не знаю, кто такие эти существа. Согласно нашей вере, единственным Богом является Создатель, который не появляется нигде и никогда. Этих же других мы зовем надаку – духи стихий. Они не могут наводить сушь, лично выигрывать битвы или давать чудесные силы избранникам, потому что тогда все начали бы так делать. Наступил бы конец света. Подземная Мать не может приказывать солнцу, потому как не она его создала. И потому, что оно светит и над другими странами, у которых есть свои надаку.
– Я это знаю, но полагаю, что надаку – создания из нашей страны. В Киренене у нас были различные надаку, а еще – Идущий Вверх и Создатель. Может, здесь все иначе? Впрочем, амитраи верят, что Подземная дала жизнь всем существам. А потому она не может быть надаку – поскольку те не творят. И, насколько я знаю, над другими землями солнце светит как обычно.
– А откуда ты знаешь, что она что-то сотворила? Потому что она так им сказала?
– Неважно. Вероятно, мы должны найти способ, чтобы поговорить с этой Подземной Матерью? Амитрай нынче наш.
– Во-первых, – сказал мой отец, – это не так просто. Она не служанка. Не придет по щелчку пальцев. Чтобы призвать бога, надаку или как там его назвать, нужно сделать в их честь нечто, чего они желают, и еще оставаться искренне верующим, желать им служить. Я не хочу совершать кровавое убийство в какой-то пещере, особенно если все это может оказаться зря. А во-вторых, что бы мы могли ей предложить? Что сами себя истребим, а потом введем Кодекс Земли?
– Тогда нужно попросить Идущего Вверх. Или другого кирененского надаку. Вызовем Камарассу.
– Его давным-давно никто не видел. Да и боги не могут вести войны, тохимон. Просто не могут. Уничтожили бы мир и себя.
– Согласно Книге Дороги, иногда так случилось, – заметил я.
– Да, сын. И согласно Книге, тогда был уничтожен мир.
Дни проходили, а засуха длилась. Казалось, никто не помнит, когда шел дождь. Даже озеро в Облачных Палатах сократилось, вокруг островов и на берегу появились большие языки песка, из воды теперь вырастали скалы, которых ранее не было видно. Наши ручьи превратились в ленивые, едва сочащиеся водяные нити.
Отец решил вывести армию, чтобы та обеспечивала порядок. Амитрайская тяжелая пехота, которая поколениями покоряла свет, теперь должна была установить мир в собственных городах. Дорогами всей империи, изо всех провинций тянулись ряды повозок с бочками воды и пищей. В прибрежных провинциях налоги достигли почти двадцати от сотни, а купцы впали в ярость.
В столице пока было безопасно, но везде виднелись отряды армии с большими щитами и боевыми копьями – в полном вооружении. Горожане, которые никогда не видели собственную армию в боевой готовности, смотрели на происходящее с испугом и недоверием.
Меня же пугало кое-что другое.
Мы шли с Брусом краем улицы, чуть менее забитой людьми, чем обычно. Чем дольше продолжалась засуха, тем отчетливее было видно, что город изменился. Много лавок и контор закрыто. Овощи и фрукты на прилавках были мерзкими, сморщенными и покрытыми коричневыми пятнами. Над берегом реки, под стенами с ревом горели высокие костры. На улицах, везде, где лежала тень, отдыхали изможденные люди, невзирая на мух, которые садились на их лица. Всюду можно было повстречать тех, кто выпрашивал глоток воды.
По улицам толкали повозки на высоких колесах, в них забрасывали тела тех, кто умер от жары или от жажды, поскольку случалось теперь и такое. Также забрасывали на повозки трупы тех, кого находили после восхода солнца. Лежащих на улицах, синих и одеревеневших, с перерезанными глотками и вырванными сердцами. Тех, кто нарушил один из многочисленных законов Кодекса Земли.
Тела сжигали под стенами, чтобы не допустить эпидемий. У костров постоянно кружили группки рыдающих женщин в черных повязках, выглядящих как вороны. Всюду витал смрад жженой плоти и летали мухи. Миллионы мух.
Мы с Брусом смотрели на это и молчали. Отец специальным эдиктом приказал представителям всех культов выдавать пищу и воду, опекать страждущих, но двери большинства храмов были затворены. На стенах же их охрой или сажей рисовали знак Подземного Лона.
– Напьемся чего-нибудь, – сказал Брус. – Пусть бы это и стоило дирхан. Я угощаю.
Работающую таверну мы нашли с трудом. Пальмового сока здесь не было. Мы сидели над кубками разведенного, теплого пряного пива, смотрели на стену напротив, где углем было накарябано: «Близится Огонь Пустыни».
– Если бы только пошел дождь, – процедил глухо Брус. – Обычный дождь. Лучше всего – сейчас. Еще мог бы поспеть второй летний урожай. Тогда мы сразу загнали бы голытьбу в кровавых тряпках назад, под землю, где им и место. Вместе с Подземной Сукой, огнями и пустынями. Город бы ожил. Снова заиграла бы музыка на площадях.
Он отпил теплого напитка и скривился:
– Попахивает гнилью. Мерзавец разводит его водой из реки. Если пойдет дождь, знаешь что я сделаю, Рыжая Башка?
– Что, ситар Тендзин?
– Подарю тебе золотой шекль, ситар Арджук. Да и себе возьму один.
Серединой улицы прошли шестеро солдат. «Двенадцатый тимен, „Канадирский“», – подумал я машинально, глядя на знак на их щитах.
– Что означает этот символ над знаком «черной руки», ситар Тендзин?
– Какой символ?
– Тот, что выглядит как пересекающиеся полукруги.
Брус заиграл желваками:
– Сами себе намалевали. Это «два месяца» – знак Лунных Братьев. Двоих жеребчиков Толстой Бабы, сидящих подле ее засратого подземного трона, – последние слова Брус произнес громко, словно бы прямо в лицо патруля. Раздался хруст, и солдаты остановились, а потом со стуком поставили на землю копья.
– Ты к нам обращался, селюк? – спросил командир и подошел к нашему столику. Солдаты встали кругом, заслонив нас и командира от остальной улицы.
Брус чуть улыбнулся, потянувшись под полу куртки. А потом рука его внезапно выстрелила вперед, а два пальца ухватили кадык командира, словно когтями. Брус вынул из-под куртки тяжелую железную печать и сунул под нос главному. Солдаты замерли. Брус отпустил горло командира и привстал с табурета.
– Очистить щиты, – сказал. – Сейчас же!
– Да, ситар бинхом-пахан, – прохрипел командир. – Это всего лишь чтобы проще с жителями…
– Ты был сотником, ситар Тендзин? – спросил я, когда они ушли.
– Я много чего делал, Арки. Но то, что сделал только что, было глупо. Лучше пойдем отсюда. Мы привлекаем внимание.
Прогулки в город перестали быть развлечением, разбавляющим монотонность моей жизни. Сказать честно, я бы и вовсе предпочел не смотреть на него в таком состоянии. Но мы продолжали ходить. Разговаривали с людьми, прохаживались пустынными улицами, на которых, главным образом, был слышен грохот тяжелых солдатских сапог. Под стенами все так же горели костры. Отец сумел провести большой транспорт воды речными баржами, и потому всякий житель получал ежедневно свое ведро воды. Кроме того, мы доставили воду и пищу во все храмы, кроме Красных Башен, и приказали раздавать их страждущим. Мы постарались, чтобы все об этом узнали. Благодаря этому ходу, щедрость жрецов Подземной перестала быть чем-то особенным. Нескольких жрецов и монахов, пойманных на краже еды, казнили.
Питие илистой, вонючей воды из реки вызывало жестокие болезни, горячку и вздутия, что часто заканчивались смертью. И все же, несмотря на это, ежедневно были те, кто продолжал пить из реки.
А дождь все не хотел идти. День за днем вставало раскаленное, пышущее жаром солнце, и даже безоблачное небо казалось выцветшим.
Предчувствие несчастья висело и над страной, и над Облачными Палатами. В нашем храме день напролет были слышны гонги. Непрестанно возносили молитвы к Создателю, Идущему Вверх и ко всем надаку. День и ночь горели пучки жертвенных лампадок и печально свисали в безветрии молитвенные флажки.
Единственной светлой стороной моей тогдашней жизни были уроки, которые давала мне Айина. Ночами жара донимала еще сильнее, к тому же над нами постоянно висел фатум Гнева Богини, и мы день за днем получали дурные вести. Даже Ведающие были согласны, что засуха, длящаяся так долго, противоестественна. Среди этого постоянного напряжения мы оба старались забыться в бесконечных состязаниях.
Однако однажды ночью она застала меня врасплох.
Я пришел как обычно и скользнул из сада прямо в ее спальню. Айина сидела на ковре в своем вечернем платье, а рядом скромно стояла на коленях гибкая, неизвестная мне девушка. Она держала руки на коленях и неподвижно глядела большими, темно-зелеными глазами. Была моего возраста либо чуть старше и, как и я, имела красные волосы – разве что чуть темнее.
– Это Мирах, – отозвалась Айина. – Нынче ночью ты столкнешься с настоящим противником. Самое время проверить, чему ты научился.
– Айина, – возразил я ласково, – Мирах красива, но я ведь нисколько ее не знаю. Я бы предпочел урок с тобой.
– Я сказала, – отрезала она. – Таково нынче твое задание. Это всего лишь умение. Как езда верхом или сражение. Ты не знаешь, какой конь тебе достанется, и не будешь всю жизнь сражаться со своим мастером войны. Нынче ты померяешься силами с Мирах. И победишь ее.
Она взяла в руки синтар, и через момент уже казалось, что не обращает на нас ни малейшего внимания, поглощенная тихой игрой.
Мирах взяла меня за руку и проводила на возвышение ложа Айины. А потом опустила муслиновый балдахин.
– Не обращай на нее внимания, – шепнула мне. У нее был мелодичный, приятный голос. И она чудесно пахла. – И не слушай, что она говорит о битве. Это никакая не битва, это лишь любовь. Я докажу тебе, что она не имеет ничего общего с войной. Неважно, хотела она тебя унизить или испытать. Пусть получит что желает. Может, мы никогда уже не встретимся, оттого можем оставить друг другу на память немного счастья. Обними меня, господин, и забудь обо всем, а я сделаю так, чтобы ты не забыл эту ночь.