В этот момент мы минуем пару кораблей, стоящих рядом на якоре, кормой к скалистому берегу. Я вижу лениво развевающиеся зубастые флажки с рисунками танцующих змей и худого человека, что опирается о борт с кубком в руке, а потом бессмысленно перевожу взгляд на полосу пены, которую мы оставляем вдоль борта.
Длится это мгновение, и вдруг я понимаю, что не стыкуется в этой картинке.
Вероятно, поблескивающие синевой стекла спортивных противосолнечных очков марки Visconti Vector, господин разведчик?
Сразу перевожу на него взгляд, приближаю картинку, но вижу, что это не ван Дикен. Этот вообще не из моих. Он низкий, я вижу узкую крысиную мордочку, счесанную назад, мелкие косички открывают продолговатое узкое ухо; он щерится плотным частоколом мелких зубов, словно мятными тик-таками. Ногу упирает в рычаг аркабалисты и потягивает из оловянного кубка.
Местный.
Прыгать в воду? Обыскивать корабль?
Просить, чтобы мы задержались? Это не такси.
Атаковать в одиночку два корабля, полные Змеев?
Нереально.
Узнаю только, что очки эти он получил от кого-то, кто получил их еще от кого-то, и вероятно, когда-то их просто отобрали у одного из моих лишенцев. А скорее всего, не узнаю ничего.
Это просто очередной след, ведущий в Землю Змеев.
Миг-другой я сражаюсь с мыслями.
И думаю очень быстро.
Ответ звучит: вперед. В страну Змеев, как можно быстрее. Речь о риске, связанном с массовыми жертвами среди людей. О прославленном гуманизме его обитателей. О ненасытном аппетите бога Смейринга. О холодном тумане. Если потерявшиеся попали в руки Людей Змея, вероятно, они уже мертвы либо умрут очень скоро.
Если сейчас я выйду на берег, попытка добраться до этого конкретного персонажа займет у меня несколько дней. Мне придется за ним следить, нужно подобраться к нему незаметно, когда он окажется в одиночестве, – или создать такую ситуацию. Я узнаю что-то, а может, не узнаю и окажусь в исходной точке, на коне, отправляясь в горы. Потеряв неделю или две.
К тому времени на корабле я уже миную половину дороги.
А потому стоит взять себя в руки, не дать увлечь чувствам и спокойно сесть на свернутых канатах или подумать о завтраке. Это лишь маленький предмет, который можно носить в кармане, содрать с головы пленника одним движением, поскольку он вызывает интерес и притягивает внимание, а понять его назначение можно самому и без особого труда. Мелочовка, которая почти за два года могла десятки раз перейти из рук в руки. Могла быть отобрана силой, проиграна в досочки или камни, снята с лица мертвеца, подарена родственнику как часть долга или куплена в лавке.
Эти очки за пятьдесят евро могли бы рассказать мне захватывающую историю, но допрашивал бы я не очки, а крысоподобного Человека Змея, который носит их сейчас на носу.
И все же я знаю порядком. Знаю, что никто не любит Змей, а потому между ними и остальными не слишком много контактов. Вещи, которые переходят из рук в руки, а к таким несомненно принадлежат и противосолнечные очки с антибликовым покрытием, автоматической поляризацией и фильтром УФ Visconti Vector, странствуют от одного Змея к другому. А значит, я – в нужном месте.
На корабле, что плывет в Землю Змеев.
Как можно быстрее.
Мне дают кусок сыра и кубок скисшего овечьего молока, а еще кусок лепешки. За бортом проплывают скалистые берега фьорда, над ними встают обрывы и пуща. Снизу непрерывно доносится скрип и плеск пятнадцати пар весел. Неравномерно. Гребцы еще неловкие, наверняка некоторые впервые в жизни держат весла.
Мы плывем.
Я схожу под палубу на носу, чищу Ядрана и позволяю ему упереть свою большую башку в мое плечо. Глажу его по выгнутой шее, приговариваю успокаивающие банальности на польском и хорватском. Хорошо порой произнести несколько слов на нормальном языке.
Рулит большой лысый мужик, с которым я познакомился в доме Скифанара, сражаясь с черным плющом. Грунф Колючее Сердце.
Что за имя!
Он неразговорчив и крайне скептичен, но, похоже, меня уже принял. Сидит на деревянном релинге кормового отсека и упирается ногой в кожаных чижмах в изогнутый румпель. Это главный рулевой Атлейфа, как я слыхал. У Грюнальди был собственный корабль, но его нет. Пропал корабль и весь экипаж, кроме восьми человек. Я все еще не знаю, при каких обстоятельствах.
Я сажусь рядом с рулевым и гляжу на реку. Наш молодой капитан закрылся в кормовой каюте со своими новыми невольницами. И теперь мы слышим выразительные ритмичные девичьи стоны. И длится это с утра.
Грунт усмехается в усы и топает:
– Ну-ка, тихо там! Править невозможно!
Ради эксперимента я раскуриваю зелья, которые купил, но закашливаюсь и выбиваю все за борт. Щиплет язык и пахнет как паленый майоран. К счастью, он не ядовитый и не наркотический – просто бессмысленный.
Лодка плывет излучинами, из воды торчат белые острые скалы, над нами встают обрывы с деревцами, цепляющимися за скалу.
Невермор парит, раскинув крылья, посреди ущелья и оглушающе кричит – аж разносится эхо.
Я осматриваю свою экипировку, наполняю стрелами колчан, остальные связываю в пучок и обертываю одеялом. Делается холодно.
Невольники за веслами начинают петь что-то монотонное и печальное, сперва тихо, потом все громче.
Я забираю на палубу бутылку палинки.
Мы плывем. Скрип, плеск!
В Землю Огня.
Мимо первого трупа мы проплываем пополудни. Он плывет лицом вниз, в первый момент выглядит как кусок дерева, но вскоре оказывается, что это человек. Дрейфует по течению, широко раскинув руки, а посредине спины его вышита округлая эмблема: три эс-образные формы, вписанные в круг.
Точно такая же, как на нашем парусе.
Мы становимся на дрейфе, но проплывает он довольно далеко. Спалле Рыбий Нож бежит вдоль борта с копьем и пытается притянуть тело, но ему удается лишь перевернуть его лицом кверху.
У трупа лицо объедено до голого черепа рыбами, от остального остались лишь синие размоченные ошметки. Нельзя узнать. Никто не знает, кто это.
Минует он нас и исчезает за поворотом.
На палубе все смолкают и лишь с беспокойством глядят на нос, словно опасаясь того, что может выплыть из-за излучины.
– Никого нет, – говорит Грунф мертво и неуверенно. Он приподнимает кожаную ермолку с окованным ободком и чешет лысину. – Нет охотников, нет рыбаков. Река пуста. Мне это не нравится.
Никому это не нравится.
За час мы минуем еще два трупа, при этом один – лишенный головы и руки, другой – с тремя длинными стрелами, торчащими из спины.
Зовут Атлейфа, который все еще сидит в каюте, с самого утра не выходил даже подкрепиться глотком пива.
Он молча глядит на трупы и кусает губы с беспокойным выражением лица.
– Нехорошо выглядит, – говорит равнодушным голосом.
Все расходятся по кораблю, будто это «нехорошо» было командой или паролем. Без беготни и поспешности – это не кажется тревогой. Кто-то приносит охапку щитов и устанавливает их вдоль релинга, кто-то уже раскатывает кольчугу и помогает товарищу натянуть через голову кафтан, кто-то вынимает меч и делает несколько резких махов над головой, после чего критично поглядывает вдоль клинка, кто-то уже стоит с поясом в зубах и затягивает ремешки шлема.
Я тоже схожу под палубу и надеваю кольчугу, прихватываю наплечники и шлем. Меч перевешиваю через спину, беру еще сагайдак с луком и колчан.
Они глядят с интересом, как я сокращаю ключом тетиву и проверяю, как ведут себя тали на грифах. Кто-то примеряется к нему, но шесть тетив перед глазами их смущают – не знают, какую натягивать.
Плывем дальше почти без слов, на палубе установилось молчание. Нервозности незаметно. Это не приготовление к атаке – просто никто не знает, чего ждать. Такой вот полубоевой кураж. На корме готовят копья, щиты и топоры, один из моряков снимает веревки, которыми найтовилась аркабаллиста, и разблокирует рычаг, но потом садится у изножья машины и грызет, хрупая, какой-то фрукт. Остальные опираются о деревянные релинги и вглядываются в берега.
Вокруг пусто.
К вечеру мы вплываем в небольшую заводь, справа распахивается большой пляж, засыпанный скальным щебнем, окруженный лесом. На мысе видны небольшие каменные застройки, прикрытые низкой стрехой, да старый деревянный помост. Вокруг тихо, даже псы не брешут.
Мы причаливаем правым бортом так, чтобы нос смотрел на озеро. На помост соскакивает сперва Спалле, потом еще трое, все со щитами на спине и луками в руках. Только потом еще двое принимаются вязать причальный канат. Четверо лучников осторожно сходят на берег.
– Я с ними? – спрашиваю Атлейфа не то с предложением, не то с просьбой о приказе. Он тут стирсман, я должен его уважать.
– Иди, – отвечает он коротко.
Я перехватываю лук и соскакиваю на старые балки причала.
Они несут луки точно так же, как я. Одной рукой, стрела на тетиве, придерживаемая пальцем. На пляже они идут врассыпную: Спалле – впереди, трое остальных – широкой линией позади, я замыкаю. Готов поспорить, что они знают – это охранное построение, а потому я перевешиваю щит на спину и разворачиваюсь, как пристало замыкающему.
Тишина.
Слышен лишь скрежет камней под подошвами.
Может, это излишняя предосторожность, но я активирую цифрал.
Подходили осторожно, мягко ставя ноги, так, чтобы окатыши не скрежетали под стопами. Драккайнен, идущий последним, старался смотреть с утроенным вниманием. Не мог все время идти спиной вперед, потому зашагал боком, зыркая попеременно то в одну, то в другую сторону, с луком в опущенной руке, со стрелой на тетиве, придерживая ее пальцем. Поглядывал термозрением на край леса, но там никого не было видно.
Дом стоял на мысу, втыкающемся в озеро, в прекрасном месте для небольшой яхтовой пристани и кафешки, или хотя бы закусочной.
Было тихо.
Когда они приблизились к строениям, Спалле перевесил лук за спину, снял щит и тихо вынул меч. Вложил клинок под мышку, после щелкнул пальцами, показал два, а потом – вправо за дом.