От скуки я осмотрел посох, но мне не удалось до конца раскрыть, как он действует. Я умел вынуть меч, удалось мне также сделать так, чтобы из другого конца выскочило узкое острие, превращая посох в копье. Но больше я ничего не нашел.
Также я осмотрел свою дорожную корзину. Там можно было найти то, что люди обычно берут в путь и с чем мог бы странствовать Арджук Хатармал, синдар из Камирсара. Немного белья, теплый кафтан, плащ, сапоги – одни запасные и вторые войлочные, на зиму; сельские окованные сандалии для надевания на обувь; полотенце, одеяло, ложка, металлические щипчики для еды, маленький нож, кубок, шкатулка для письменных приборов. И мой железный шар желаний. Подарок Ремня, который Фиалла и Тахела уложили в мою корзину. На случай, когда б мне стало печально, а их не оказалось рядом, чтобы меня утешить.
И только тогда я расплакался, сидя над открытой корзиной и сжимая шар в руке, как делал это сотни раз ранее.
Даже если я вернусь во главе войска, свалю Красные Башни и положу мерзкую голову Нагель Ифрии на могилу отца, отстрою дворец и Облачные Палаты, разве вернутся они? Выйдут друг за дружкой из тумана и усядутся у меня в патио?
Встало туманное солнце, а я сидел в лодке.
Ждал.
Когда наступило утро, я внезапно услышал пение.
Какой-то селянин, может рыбак, плыл на лодке вдоль тростника. Я слышал, как скрипят его весла и как сам он напевает простую, грубую песенку о ловле рыбы и о том, как лучшую из них он отнесет домой, своей любимой. И что рыбы те прекраснее драгоценностей, которых у него нет и быть не может, потому что он беден. И еще: что рыбу можно съесть, а драгоценности холодны, тверды и не наполняют живот.
Я улыбнулся, расчувствовавшись. Там шла война, жрецы перерезали людям глотки, горели города и падали троны, ночи напролет под небеса неслась чужая песнь барабанов, а он был занят своим. Ловил рыбу. Кормить свою любимую и нести остальное на базар. Те набьют животы и примутся дальше бить, разрушать и жечь и не поймут никогда, что могут себе это позволить только потому, что он никого не убивает и не жжет, а лишь ловит рыбу.
Я чуть раздвинул тростник, вплетенный в сеть, чтобы на него взглянуть.
Он же сложил весла и вынул длинную жердь, заканчивающуюся крюком, которую погрузил в воду. Мне сделалось жаль бедного темного дурня, который ищет свои ловушки на крабов и моллюсков, хотя прошла гроза, рекой прошла вчера волна наводнения, волоча военный мусор, а те его ловушки и сети разрушены либо плывут теперь к морю.
Однако рыбак что-то нашел и теперь волок это к своей лодке, продолжая напевать сквозь стиснутые зубы.
Я присмотрелся внимательнее, и оказалось, что веселый рыбак волочет труп. Ему удалось подтянуть останки к борту и прихватить за шею, после чего он, постанывая, перевернул его и расстегнул пояс; забросил тело в лодку, обыскал одежду, ощупал шею и нашел какой-то амулет, который через миг тоже стукнул о доски лодки, а потом снял еще и сандалии – и оттолкнул труп своей жердью, отсылая его в дальнейший путь по течению.
Мне сделалось дурно. Я увидел, как он, все еще напевая, пошел на веслах к следующему дрейфующему по реке телу, увенчанному, словно мачтой, торчащей из спины длинной стрелой. Вынул складной ножик, после чего срезал стрелу и снял с мертвеца желтую куртку маранахарского тимена пехоты. В задумчивости вложил палец в дыру от стрелы, словно прикидывая, имеет ли смысл ее зашивать.
Я долго смотрел, как он плавает туда-сюда по реке, глядел на него со смешанным чувством презрения и сочувствия.
Он обворовывал трупы, но что для него какие-то сражения в городе? Что ему до того, будет ли и дальше править император, какой-то там кирененец и который желал построить лучшую страну, или же отныне над ним встанет какой-то там Кодекс Земли, подземный культ, а властью теперь станут не императорские чиновники, а жрецы в масках? И значит ли это, что дармовые сандалии и куртка должны уплыть по реке? Ни император, ни жрецы никогда не давали ему сандалий. Дал их ему мертвый солдат. Теперь он наденет их на старые полотняные сапоги и не только сделается элегантнее. Теперь сапоги эти прослужат ему намного дольше. Остальное он продаст и сумеет купить себе дурры, хлеба или мясных грибов. Или древесного угля на зиму. Или масла.
Так это выглядело, и не было никакой разницы, нравится это мне или нет. К тому же мне казалось, что знай этот славный рыбак, кто сидит в нескольких шагах от него, в тростнике, то и ловля его закончилась бы совсем по-другому. Оттого я держал в ладони свой посох путника с чуть выставленным острием.
Рыбак через какое-то время уплыл, и я снова остался в одиночестве. Чем дольше я так сидел, тем сильнее ощущал, как растет во мне беспокойство. Боялся я и за Бруса, и за себя. Не мог сказать, как долго его уже не было, но мне казалось – долговато. Но, что бы ни случилось, мне все равно пришлось бы ждать ночи, чтобы отплыть.
Только я понятия не имел, куда именно.
Через какое-то – довольно длительное – время я вновь услышал шум, плеск воды и стук шагов по палубе. На этот раз по реке плыла двухпалубная галера. Я лежал совершенно неподвижно, глядя сквозь тростник. Отчетливо был слышен барабанный бой и свист бича под палубой, ряды весел двигались ровно, как плавники какого-то морского создания, а нос резал волну, то и дело открывая направленный вперед железный таран. На верхней палубе стояли солдаты с луками, готовыми для стрельбы, и всматривались в берега. В корзинах пылал огонь, а подле двух баллист на носу и корме экипаж ждал лишь сигнала.
Я лежал, словно заяц, убежденный, что грохот моего сердца на миг заглушает их барабан.
Один из солдат внезапно натянул лук, и стрела свистнула в тростнике, попав во что-то, что показалось ему подозрительным. Стрелок указал на то место второй стрелой, удерживаемой в руке, а его сосед рассмеялся.
Еще вчера все эти галеры принадлежали моему отцу. Нынче они были кораблями врага.
Галера плыла быстро, и прошло совсем немного времени, как барабан и плеск весел стихли, а стали слышны посвистывание птах, шелест тростника и плеск воды.
Может, Брус бросил меня одного?
Моя важность самому мне казалась смехотворной. Имелась она, пока стоял Тигриный Дворец и вокруг меня крутились сотни верных людей. Были у меня гвардейцы, кодексы старых мастеров, советников. Но теперь?
Я был лишь недорослем. В действительности мог стать писарем в храме. Как мне не допустить случившегося? Кого я мог увлечь с собой и к чему повести?
В одиночку Брус сумел бы где-то спрятаться и выжить. Я же был для него обузой.
Я долго сидел, погруженный в состояние душевного упадка, а потом мне стало стыдно. Стыдно от того, что сказал бы отец, услышь он мои мысли.
Что сказал бы Ремень? Неужто десять лет в Доме Стали ни на что не пригодились?
Нагель Ифрия тоже не имела ничего. Вышла из пустыни, где не смог бы выжить ни человек, ни зверь. И за полгода развалила тысячелетнюю империю в пыль, победила нас всех, скрытых за стенами дворцов, богатых знанием сотен кирененских мудрецов, окруженных вооруженными до зубов солдатами.
А было у нее меньше, чем нынче у меня.
Быть может, она умела деять. Быть может, отыскала утраченные имена богов. Была у нее эта ее Подземная Мать. Но у меня тоже были мои надаку. Была у меня и мудрость неизвестного Творца и Дорога Вверх. Там, на севере, где некогда был я кирененцем.
Я решил, что Брус не вернется. Значит, я пойду его искать. Я – кирененец. Я – из клана Журавля, а потому не оставлю его. Так велит мне честь воина. Если он погиб, вернусь сюда, взойду на лодку и поплыву дальше. А потом брошу ее и пойду на север. Ночами, как он советовал. Через Острые горы. Увижу собственными глазами долину Черных Слез. Найду место, где некогда стоял замок Журавля – Владыки Огня, поместье моего рода. Даже если нет там уже кирененцев, духи местности уцелели. Дремлют в горах, скалах и ущельях. Призову наших надаку и от них почерпну силу. Скроюсь в горах и стану искать имена богов. А потом вернусь и уничтожу Ифрию.
Я решил ждать до сумерек, а потом отправиться следом за Брусом.
После полудня я услыхал голос барабанов. Снова ничего не понял, кроме трех искаженных слов, которые показались мне похожими на «река», «три» и «цепь».
Я настолько убедил себя, что Брус погиб, что, когда тот вернулся, не мог поверить, что это он. Тем более что проскользнул он между тростником почти бесшумно. Внезапно у носа лодки выросла темная фигура, и я подхватил посох, выдвигая клинок, ударил его в шею и под подбородок.
Он отбил удар собственным посохом и плашмя упал в воду. Тотчас вскочил, поймал уплывающую шляпу и с яростью воззрился на меня:
– Это лишь я! Будь у меня дурные намерения, ты наверняка уже был бы мертв. Меня ведь было слышно шагов за десять!
Забросил в лодку мокрый узелок, который нес в другой руке, и залез внутрь.
– Ты слышал барабаны?
– Да. В сумерках я хотел идти за тобой.
Он замер со штанами в руках.
– А как ты собирался меня искать? И зачем? Если я не вернулся, значит, я мертв или – что хуже – предал. Вероятно, меня схватили, а это значит, что через какое-то время я все расскажу под пытками. В любом случае, ты должен был тотчас убегать.
– Отчего ты говоришь, что предал бы?
– Ты не видел пыток, а я – видел. Люди могут продержаться дольше или меньше, но глупо ставить свою жизнь против того, что они останутся несломленными. Когда некто близкий тебе попадает в руки врага, сразу принимай мысль, что он расскажет все, что знает. Так безопаснее. Будут они стараться, если сумеют, погибнуть, но ставить на это невозможно. А теперь попробуй поспать. Впереди целая ночь. Что хуже, она последняя, которую мы проведем в лодке.
– Почему?
– Куда ушел доклад, если его шлют?
– Мог быть общим. «Всем ушам». Если Нагель Ифрия захватила власть, она разошлет множество таких приказов.
– Он был для этого слишком коротким. Другой вариант?
– Значит, ушел к устью. К форту в Ченджабаде.