— Так вышло. К вам выбраться с ним не мог, а вы ко мне не ехали.
— В штаб армии вызывали. Ну ничего, будем исправлять ошибки вместе. Так что же вы насчет последнего ЧП думаете? Почему неверные ориентиры даны летчикам, артиллеристам? Дешифровщики утратили способность точно работать? Может быть, Весенина вина?
— Нет, Весенин ни при чем, и дешифровщики работают точно. Я все время думаю о сургучном оттиске. Он — ключ к раскрытию преступления. Если печать осторожно срезать, вскрыть конверт, смыть верные показания, нести другие, тогда и произойдет то, что случилось сегодня.
— Что же молчал до сих пор?
— Мне эта версия пришла в голову, когда произошло ЧП. Только сегодня. Ее проверить надо. Я хочу сказать, что брать преступника надо во время совершения преступления.
— Выкладывай сбой план. Может, оперативная группа нужна?
— Нет. Сам, пожалуй, все сделаю. А план прост. Майор Спасов отругает своих подчиненных и на этом успокоится, потребует от них, конечно, впредь быть внимательней. Я вернусь в фотоотделение. Там заново отпечатают кадр с дальнобойной артбатареей и вручат мне для доставки в штаб. Я это и сделаю. По часам установлю, сколько потребуется времени…
— Зачем время?
— Вчера срочный пакет в штаб корпуса был доставлен через тридцать шесть минут. Между штабом и фотоотделением 2800 метров.
— Когда успел замерить?
— Вчера довелось раскатывать на «виллисе», так завернул и к своим в фотоотделение. Вроде чтоб пообедать. Спиртом угостили. Возвращаясь в штаб, по спидометру замерил.
— Ясно.
— Итак, 2800 метров. На преодоление этого расстояния нужно максимум двадцать пять минут. Ну пусть двадцать семь — двадцать восемь. Куда же остальные потрачены? Они и ушли на то, чтоб осторожненько срезать печать, нанести ложные данные и снова прилепить печать.
— Да… Но кругом люди. Туда-сюда машины снуют.
— Снуют. Люди кругом. Но метрах в ста от дороги дощатый сарайчик стоит. Я наведывался к нему. Там как раз мальчишки коров пасли. Я поинтересовался, что за сараюшка. Сказали, что какие-то военные в ней взрывчатку хранили. Я же думаю, что это дорожники соорудили его. Для динамита… или для тола. В карьере бутовый камень добывали взрывами. Кусок фанеры нашел там. И не просто валялся, а за тесину засунут. Чурбан в уголке лежит… Поставь его на-попа, приспособь фанерку и рисуй.
— Что-то уж очень легко, как-то несерьезно… Ну, слетали зря, сбросили бомбы не туда, куда надо. Ну и что? Укус блохи.
— Укус блохи… Согласен. Но все же — понятно на Егорова. Кому-то это было нужно…
— Да, да. У тебя все?
— Все, бегу. Митро ждет.
Старшина Игнатьев появился в фотоотделении в тот момент, когда Косушков передавал майору Спасову отпечатанный снимок.
— Отдешифрируй, — обратился к Весенину Спасов. — Ага, вот и старшина. Подготовят снимок — дойдешь до штаба и отдашь. Понятно?
— Понятно, товарищ майор, — ответил Игнатьев.
Весенин разгладил снимок о ребро столешницы, взял лупу, рейсфедер, приступил к работе. Игнатьев подсел к нему.
Старший сержант обвел кружками три точечки, расположенные посреди пестрых квадратиков. Около них обозначил условным знаком — зенитную батарею, затем подчеркнул кое-что. Через десять минут снимок был отдешифрирован. Жирной чертой Весенин обвел темное пятно, провел от него стрелу, прямо на картоне написал: «Дальнобойная артбатарея».
Игнатьев шепотом спросил:
— Слушай, Игорь, как ты определил, что это батарея дальнобойных орудий? Если не секрет, расскажи. Любопытно…
— Видишь ли, — Весенин поднял голову от снимка, повернулся к старшине. — Возьми лупу, старшина. Бери, бери, не бойся — не взорвется. Видишь — фигурные плешины? Это лес. На первый взгляд кажется — ничего подозрительного. Теперь глянь сюда. Видишь три острых угла? Как веера. В основании углов точки. Это и есть батарея. Найти ее трудно, если сноровки, конечно, нет: она здорово замаскирована. Тут такое дело… Когда из орудия, укрытого в лесу, стреляют, то струя воздуха от летящего снаряда обламывает ветки, срывает листья с деревьев, выжигает траву. Зимою этой струей воздуха, пламенем сбиваются снежные шапки с деревьев. На снимке с большой высоты эти оббитые деревья и образуют такой угол. «Огневой конус» называется.
— Интересно! — сказал старшина. — И давно ты дешифрируешь?
— Почти с самого начала войны. Товарищ майор, подпишите, — обратился Весенин к начальнику фотоотделения Спасову.
Тот взглянул на снимок, подписал и передал старшине.
— Неси в штаб, старшина.
На путь от фотоотделения до штаба ушло 24 минуты. Шел старшина нормальным шагом. Если чуточку ускорить, рассудил он, на преступление можно выкроить еще несколько минут. Следователь в штаб не зашел, помчался в разведку. Вбежал в кабинет, достал из сейфа фотосхему, что Спасов оставил, расстелил на столе, сравнил со снимком, который только что отдешифрировал Весенин. Полное несовпадение. Игнатьев взял лупу, зажег настольную лампу с двухсотсвечовой колбой, стал разглядывать место, где должна быть артбатарея противника. То, что он увидел, заставило учащенно забиться сердце. На глянцевато-темной поверхности снимка ясно видны слабые следы подтеков, точечные остатки туши и углубления от нажима пером. Стало все ясным. Артбатарея на фотосхеме указана Весениным правильно. Кто-то стер обведенный им круг и вычертил свой, указывающий ложное место огневых позиций. Тот, кто сделал это, и есть преступник.
Старшина опустился на стул, положил перед собой фотосхему и повторный снимок.
«Итак, ответ на вопрос «Кто?» — найден, — подумал Игнатьев. — Шаповал. Это он доставил схему в штаб. Это он опоздал на 12 минут. Зачем ему это было нужно? Кто он такой? Откуда взялся?».
Старшина встал, сложил схему, сунул в карман, пошел к полковнику Тарасову. Шел и думал: «Здорово получилось, что майор Спасов отвалил трое суток ареста. Не будь ареста, он был бы привязан к фотоотделению, не имел возможности прибежать к себе в кабинет; не будь ареста, о ЧП узнал бы тогда, когда майор начал разбирательство, и он, старшина Игнатьев, не смог бы помешать ему. Как говорят, «не было бы счастья, да несчастье помогло».
— У себя? — спросил старшина дежурного.
— Нет.
— Где?
— Вызвали в штаб армии.
— Жаль.
— На этой неделе уже третий раз вызывают…
— Значит, нужно.
— Конечно, нужно. Наверное, наступать будем.
Игнатьев кивнул головой, пошел к выходу.
«Черт знает что получается, — сердито думал он. — А что получается? Ничего особенного… Подполковник спрашивал же, не нужна ли группа захвата? Ты, Степан Борисович, то бишь старшина Игнатьев, ответил: «Не надо, сам справлюсь». Или что-то в этом роде. Вот и выкручивайся».
Игнатьев все шагал и шагал, и чем больше думал он о захвате, тем больше овладевало им странное беспокойство. Может быть, и не беспокойство, а какое-то неприятное чувство неуверенности.
Если бы надо было сделать это года два тому назад, тогда он легко и просто вышел бы из поединка, а сейчас… Кто знает, что осталось от когда-то хорошо освоенных приемов джиу-джитсу.
«Давай все по полочкам разложим, — сказал он сам себе. — Капитан Егоров убит из «парабеллума», возле трупа найден пистолет… Значит, у Шаповала «парабеллум». При себе он носить его не будет, хранить в своей каморке тоже не станет. После убийства он где-то его спрятал. Следовательно, надо сделать так, чтоб у этого ублюдка не было времени или возможности после получения пакета заглянуть в свой тайничок. Это раз. Второе… Подожди… Ты что-то, Степа, краски сгущаешь. Ведь тебе ничего не угрожает. От фотоотделения до штаба и трех километров нет. Значит, надо только убедиться, что у него с собой нет «парабеллума». И еще. Хорошо бы придумать какой-то ход. Сильный он, этот подлец. Если бы раньше, до ранения, автокатастрофы… Я бы увереннее чувствовал себя».
Игнатьев шел медленно. Он никак не мог представить, как же оно будет в действительности. Может, застигнутый врасплох, Шаповал бросится бежать? Или ответит нападением? Скажем, бросится с ножом? Может быть, будет просить прощения, уговаривать начнет? Или врать: дескать, показалось, Весенин что-то не так сделал, вот он, Шаповал, и решил проверить…
«Нет, не нужно гадать, — строго сказал себе Игнатьев. — Позаботься пока о том, чтобы вокруг нового задания и новой фотосхемы как можно больше шума было и срочная, и важная, и летал на фотографирование самый опытный экипаж. А там уж… Прояви свои способности — покажи, на что ты еще годен».
Старшина на цыпочках зашел в комнату, разделся, лег спать. Спал и видел себя в том дощатом ветхом сарайчике, а в углу, оскалив зубы, рычал волк. Но странно: почему-то у этого волка было обличье Шаповала. Игнатьев так и эдак пытался подобраться к оборотню, схватить за загривок, но тот все время поворачивался оскаленной пастью, свирепо щелкал зубами. — «Не тронь меня! Убью!» — «Не убьешь, я выведу тебя на чистую воду, выверну твою поганую душу!» — Волк изловчился и вдруг вонзил свои клыки в его левое бедро. Острая боль отдалась в натруженной, больше другой пострадавшей когда-то ноге. Он застонал и проснулся. Над ним стоял майор Спасов.
— Слушай, старшина, встань… ЧП!
— Что?
— Не знаю, с чего начать. Сегодня в полдень пара из эскадрильи Якубовского полетит фотографировать передовую. Я решил: заряжу фотоаппараты как можно пораньше. Стал открывать ящик с фотопленкой и вдруг вижу — крышка обмотана изолентой не так, как я обматываю. Я виток на виток накладываю, а тут — как попало залеплено. Я за другую банку — то же самое. Я отрезал полметра пленки, проявил — засвечена! Значит, не обрати я внимания на обмотку, зарядил бы аппараты дрянью, слетали б без толку…
— Понятно, — сказал Игнатьев. — Скажите, в какое время ребята узнали о завтрашнем задании?
— Не о завтрашнем, теперь уже о сегодняшнем. Около восьми вечера я сказал Косушкову, чтоб подготовил растворы, Весенину — чтоб пораньше лег, выспался получше. Штурманенок и без меня знал: он за стрелка должен будет лететь. В общем, все знали.