1
Мюллеру часто и подолгу приходилось бывать в одиночестве. При заключении первого брачного контракта он настаивал о включении в него параграфа о разлуке — разлуке классической и типичной. Лорэйн не выдвинула возражений, так как знала, что его работа может время от времени потребовать поездок туда, куда она или не сможет, или не захочет с ним отправиться. На протяжении восьми лет его супружества он воспользовался этим параграфом три раза, причем в сумме время его отсутствия равнялось четырем годам.
Периоды отсутствия Мюллера, однако, не были на самом деле решающим фактором. Супружеский контракт они не возобновили. В те годы Мюллер убедился, что способен выносить одиночество, и что оно идет ему даже на пользу. В одиночестве мы развиваем все, кроме характера, писал Стендаль. По этим высказыванием Мюллер, может, и не подписался бы, но ведь его характер был уже полностью сформирован до того, как ему стали поручать задания, требующие одиночного пребывания на безлюдных, опасных планетах. Он добровольно изъявлял желание. Так же добровольно, но в другом смысле, он отправился на Лемнос, но изгнание досаждало ему здесь гораздо больше, чем во время предыдущих отшельнических странствий. И все же он держал себя в руках Его прямо-таки удивляла и поражала собственная способность к приспособлению. До этого он не мог и предположить, что так легко сбросит узы, связывающие его с обществом людей. Только сексуальные вопросы заключали в себе трудности, да и то не такие серьезные, как он себе воображал, а остальное — возбуждающие интеллект дискуссии, перемена обстановки, взаимовлияние личностей — как-то очень быстро стало неважным. У него было достаточно много развлекательных кубиков, и достаточно много задач ставила перед ним жизнь в лабиринте. Недостатка в воспоминаниях он тоже не ощущал.
Он мог вспомнить пейзажи сотен планет. Человечество протянулось повсюду, посеяло зерно Земли в колониях тысячи звезд. На Дельте Павониса VI, к примеру, отстоящей на двадцать световых лет: эта планета внезапно стала возбуждать удивление. Ее окрестили именем Локи, совершенно здесь не подходящим, так как Локи был хитрым, вертким и худощавым, а переселенцы на Локи после пятидесятилетнего пребывания вдали от Земли неожиданно сделались поклонниками культа чрезмерной полноты, достигающейся путем задержки сахара в организме. За десять лет до своей неудачной экспедиции к гидрянам Мюллер побывал на Локи. По сути дела, это была хлопотная миссия для колонии, не поддерживающей связи со своим родным миром. Он помнил эту горячую планету, где люди могли жить лишь в узком поясе умеренной температуры. Продирался сквозь стену зеленых джунглей вдоль черной реки, на болотистых берегах которой обитали животные с клыками словно из драгоценностей, пока не добрался до поселка пропотевших толстяков, весящих, наверное, по полтонны каждый. У порогов хижин, крытых сухими листьями, сидели люди, истинно по-буддийски погруженные в торжественную медитацию. Никогда прежде он не видел столько плоти на один кубический метр. Действенными должны были быть снадобья, используемые локитянами, чтобы соответствующим образом усваивать глюкозу и толстеть. Это не было порождено какой-либо необходимостью, вытекающей из условий местной жизни, им просто захотелось быть толстыми. Мюллер на Лемносе вспоминал предплечья, выглядящие как бедра, и бедра, напоминающие колонны, округлые и еще раз округлые торжествующе-огромные животы.
Невероятно гостеприимные, они подыскали прибывшему с Земли шпиону даму для времяпровождения. Тогда Мюллер и понял, в какой степени относительны все понятия. В этой деревушке была пара женщин, которые будучи весьма и весьма упитанными, расценивались согласно местным критериям как худые, хотя и превышали в несколько раз норму, принятую у него на родине. Локитяне не представили ему ни одну из них — этих жалких недоразвитых стокилограммовых пышек. Вероятнее всего, принципы гостеприимства не позволяли этого. Они наградили Мюллера светловолосой исполиншей с грудями как арбузы и ягодицами, напоминающими горы подрагивающего мяса.
В любом случае это было незабываемым впечатлением.
Сколько же существует самых разных миров! Мюллеру никогда не надоедали путешествия. Занятия хитрыми политическими махинациями он оставлял таким людям, как Бордман, он сам, если возникала в том необходимость, тоже мог быть достаточно хитрым в той степени, в какой это пристойно государственному деятелю. Самого себя он воспринимал скорее как исследователя-путешественника, чем как дипломата. Он дрожал от холода в метановых озерах, задыхался от жары в пустынях — Сахара им слабо соответствовала — пересекал с кочевыми повозками фиолетовые равнины в поисках отбившихся от стада одомашненных членистоногих животных. Он счастливо выкарабкался из крушения звездолета в одном из безвоздушных миров — даже такое с ним приключилось, поскольку и компьютеры иногда ошибаются. Он видел медные обрывы планеты Дамбалла высотой девяносто километров, плавал в озере гравитации на планете Мордред. Спал на берегу ручья, радужно меняющего свой цвет, под небом с тремя яркими солнцами и ходил по мостам из хрусталя на планете Процион XIV. Он мало о чем сожалел.
И теперь, притаившись в центре лабиринта, он смотрел на экран и ждал, пока этот чужак не приблизится к нему. Оружие, маленькое и холодное, притаилось в его руке.
2
Полдень наступил быстро. Раулинс подумал, что поступил бы вернее, если бы послушался Бордмана и переночевал в лагере, а не отправлялся бы сразу на поиски Мюллера. Достаточно трех часов глубокого сна, чтобы мозг отдохнул, и ему было бы совсем хорошо. Теперь же у него не было возможности вздремнуть. Сенсорные устройства сообщили ему, что Мюллер где-то неподалеку.
Неожиданно к мучившим его проблемам морального характера прибавилось отсутствие обыкновенного мужества.
До сих пор ему не приходилось заниматься ничем столь ответственным. Он получал образование, выполнял свои повседневные обязанности в бюро Бордмана, время от времени улаживал кой-какие деликатные делишки. Он думал, что еще и не приступил к настоящей карьере, что все это лишь вступление. Ощущение, что он все еще стоит на пороге будущего, оставалось и сейчас, и все же он знал, что наконец-то этот порог переступил. Это уже не стажировка. Высокий, светловолосый, молодой Нед Раулинс, сообразительный и честолюбивый, приступил к операции, которая — вот здесь Чарльз Бордман не так уж и преувеличивал — могла в определенной степени повлиять на ход истории!
Дзинь!
Он огляделся. Сенсорные устройства не подвели. Из тени перед ним выступил силуэт мужчины — Мюллер.
Они остановились друг против друга на расстоянии двадцати метров. Раулинсу Мюллер запомнился гигантом, и он поразился, увидев, что этот мужчина немногим выше двух метров, а значит, чуть выше его. Одет он был в темный поблескивающий комбинезон. Лицо его в освещении начинающихся сумерек напоминало чередование плоскостей и выступов, сплошные горы и долины. На его ладони лежал аппаратик размером не больше яблока, при помощи которого он уничтожил робота.
Раулинс услышал тихий, звенящий голос Бордмана:
— Подойди поближе. Делай вид, что ты робкий, неуверенный, дружелюбный и очень проголодавшийся. И держи руки так, чтобы он все время мог их видеть.
Раулинс послушно шагнул вперед. Остановлюсь, когда увижу результаты своего приближения к Мюллеру, подумал он. До чего сияет и притягивает взгляд этот шарик, который Мюллер держит на манер гранаты. Когда расстояние уменьшилось до десяти метров, он ощутил эманацию. Да, вне сомнения. В конце концов выдержать можно, если расстояние между ними не уменьшится.
Мюллер заговорил:
— Чего вы…
Это прозвучало хрипло, напряженно.
Он замолчал и залился краской, явно силясь заставить свою гортань работать как следует. Раулинс прикусил губу. Одна его щека еле заметно подергивалась.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил Мюллер голосом глубоким, естественным, полным сдерживаемого раздражения.
— Я хочу просто поговорить. Правда. Я не хочу причинить вам никаких хлопот, мистер Мюллер.
— Ты меня знаешь?
— Разумеется. Ричарда Мюллера знают все. Ну, понимаете, вы были героем Галактики, когда я ходил в школу. Мы писали сочинения о вас. Рефераты. А мы…
— Вон отсюда! — Мюллер снова кричал.
— …я и мой отец, его звали Стивен Раулинс. Я вас знаю давным-давно…
Черное яблоко в руке Мюллера поднялось выше. Маленькое квадратное окошечко было перед ним. Раулинс вдруг вспомнил, как внезапно прервалась связь с тем роботом.
— Стивен Раулинс? — рука Мюллера опустилась.
— Это мой отец. — Пот тек у Раулинса по спине. Испаряясь, он образовывал облачко над его плечами. А значит, эманация все сильнее: как будто за пару минут произошла настройка на нужную длину волны. Какая мука, печаль, ощущение, что уютная лужайка превращается неожиданно в зияющую пасть.
— Я давно познакомился с вами, — повторил Раулинс. — Вы тогда как раз вернулись с… сейчас, сейчас… вроде бы с планеты 82 Эридана… Вы были сильно загоревший, чуть ли не обгоревший. Мне тогда было, кажется, лет восемь, вы меня подняли и подбросили к потолку. Правда, вы тогда отвыкли от земного притяжения и подбросили меня слишком сильно, так что я стукнулся об потолок головой и расплакался, и вы мне дали игрушку, чтобы я успокоился… Маленький такой коралл, меняющий цвет…
Мюллер опустил руку. Яблоко исчезло в складках его комбинезона.
— Как же тебя зовут? — произнес он сдавленным голосом. Фред, Тэд, Эд… Ну да, Эд. Эдвард Раулинс.
— Позже меня стали называть Нэдом. Так вы меня помните?
— Немножко. Твоего отца я помню значительно лучше. — Мюллер отвернулся и раскашлялся. Затем сунул руку в карман и подставил голову свету заходящего солнца, который неприятно задрожал на его лице, окрасив его в темно-оранжевый цвет. Потом нервно погрозил пальцем: — Уходи, Нед! Передай своим приятелям, что я не желаю, чтобы они мешали мне тут. Я тяжело болен и должен находиться один.
— Больны?
— Это какая-то таинственная гангрена души. Послушай, Нед, ты чудный, симпатичный мальчик. Я от всего сердца люблю твоего отца, если ты не соврал мне, говоря, что он — твой отец. И поэтому я не хочу, чтобы ты был рядом со мной. Ты сам об этом пожалеешь. Я тебе не угрожаю, я просто констатирую факты. Так что уходи. И как можно дальше.
— Не уступай, — сказал Раулинсу Бордман. — Подойди поближе. Прямо туда, где уже ощущается действие.
Раулинс сделал осторожный шаг вперед, думая о шарике в кармане Мюллера, тем более, что голова этого человека явно не свидетельствовала о личности в поступках. Он сократил расстояние между ними. И ощутил эманацию чуть ли не в два раза сильнее.
— Прошу вас, — произнес он, — не прогоняйте меня. У меня самые добрые намерения. Если бы отец мог узнать, что я вас видел и ничем не мог помочь вам, он бы мне этого не простил.
— Если бы мог узнать? А что с ним?
— Он умер.
— Когда он умер? Где?
— Четыре года назад. На Ригеле XXII. Он помогал при устройстве сети связи между планетами Ригеля. И произошла катастрофа с амплификаторами. Источник был не изолирован. Весь луч ударил в отца.
— Господи! Он же был молодой!
— Через месяц ему исполнилось бы пятьдесят. Мы хотели устроить ему сюрприз на день рождения, навестив его на Ригеле и устроить шумное торжество. А вместо этого я полетел на Ригель один, чтобы доставить его тело на Землю.
Лицо Мюллера стало более ласковым. Глаза сделались спокойнее, несколько расслабились губы. Так бывает, когда чужая боль временно избавляет от собственной.
— Подойди поближе, — посоветовал Бордман.
Еще один шаг. Мюллер вроде и не заметил этого. И неожиданно Раулинс ощутил жар, но не физический, а психологический. Он вздрогнул, переполненный страхом. До сих пор он не особенно верил в реальность дара, которым гидряне наделили Ричарда Мюллера. Разве может быть реально что-то такое, что невозможно обнаружить в лаборатории? Разве может быть реально нечто, не поддающееся объяснению? Да и вообще, возможно ли перестроить человеческое существо настолько, что оно начинает транслировать свои эмоции? Никакой электрический контур не мог бы исполнить такую функцию. И все же Раулинс ощущал эту выделяемую Мюллером эманацию.
Мюллер спросил:
— Что ты делаешь на Лемносе, парень?
— Я археолог. Это моя первая полевая экспедиция. Мы пытаемся провести детальное обследование этого лабиринта.
— Но получилось так, что лабиринт является чьим-то домом. Вы вломились в этот дом, нарушили покой.
Раулинс смутился.
— Скажи ему, что вы не могли знать о его пребывании тут, — подсказал Бордман.
— Мы понятия не имели, что здесь кто-то есть. А другого способа, чтобы исследовать лабиринт, не было.
— И послали сюда эти автоматы? Но с той минуты, как вы установили здесь присутствие кого-то, кто, как вы хорошо убедились, не желает принимать никаких гостей…
— Я вас не понимаю, — сказал Раулинс. — Мы предположили, что вы уцелели после катастрофы какого-то звездолета. Мы хотели оказать помощь.
Мюллер посмотрел грозно.
— Ты не знаешь, почему я здесь?
— Не знаю.
— Ты можешь и не знать. Ты был тогда слишком молод. Но те… когда они увидели мое лицо, должны были предостеречь тебя. Почему они ничего не сказали тебе? Твой робот передал изображение моего лица. Ты знал, что это я. И они тебе ничего не сказали обо мне?
— Я в самом деле не понимаю…
— Подойди ближе! — рявкнул Мюллер.
Раулинс пошел вперед, уже не подсчитывая шагов. Неожиданно он оказался лицом к лицу с Мюллером и ощутил огромную ладонь на своем плече. Ошеломленный прикосновением, он качнулся, падая в какие-то бездны отчаяния. Однако он все же исхитрился не потерять равновесия.
— А теперь убирайся от меня! — рявкнул Мюллер. — Ну, быстро! Вон отсюда! Прочь!
Раулинс не тронулся с места.
Мюллер выматерился от души и неловко вбежал в невысокий домик со стеклянными стенами и матовыми окнами, напоминающими чьи-то незрячие глаза. Двери закрылись так плотно, что даже следа не осталось от них на стене. Раулинс вдохнул поглубже, стараясь вернуть самообладание. Лоб его набухал, словно что-то лезло наружу из-под кожи.
— Оставайся на месте, — сказал Бордман. — Пусть у него пройдет приступ ярости. Все идет, как мы задумали.
3
Мюллер притаился за дверью. По его телу катились потоки пота. Его трясло. Он же не хотел приветствовать пришельца таким способом.
Обмен парой фраз, резкое требование, чтобы его оставили в покое, а потом, если этот парень не уберется, смертоносное оружие. Но я заколебался. Я слишком много говорил и слишком много услыхал. Сын Стивена Раулинса? Группа археологов? Парнишка подвергся действию облучения с очень близкого расстояния. Может быть, излучение со временем начало терять силу?
Он взял себя в руки и попытался проанализировать свою враждебность. Откуда во мне страх? Почему я так стремлюсь к одиночеству? Ведь нет же причин, чтобы мне следовало бояться людей с Земли: это они, а не я, страдают от общения со мной. Но если я убегаю от них, то причиной тому паническая трусость.
Мюллер медленно поднялся и открыл дверь. Вышел из дома Уже настала ночь, быстро, как всегда зимой. Небо стало черным. Парнишка все еще стоял на площади, явно растерянный. Самый большой спутник Клотто заливал его светом, в котором его волосы как бы светились изнутри. Лицо его казалось очень бледным. Голубые глаза поблескивали от испытанного шока.
Мюллер подошел, не зная, какую тактику избрать. Он почти ощущал, как какая-то заржавевшая машина начала в нем работу.
— Нед? — начал он. — Послушай, Нед. Я хотел бы извиниться. Ты должен понять, что я отвык от людей.
— Все в порядке, мистер Мюллер. Я понимаю, что вам тяжело.
— Дик. Зови меня Дик. — Мюллер поднял обе руки и развел их. — Я уже полюбил мое одиночество. Можно научиться ценить даже собственный рак. Я прибыл сюда сознательно. Это не была катастрофа корабля. Я выбрал себе то единственное место во Вселенной, где одиночество до конца жизни казалось обеспеченным.
— Дик, если тебе не хочется, чтобы я был здесь, я уйду! — выкрикнул Раулинс.
— Наверно, это было бы самым лучшим для нас обоих. Подожди, останься! Ты очень паршиво чувствуешь себя в моем присутствии?
— Как-то невесело, — немного слукавил Раулинс. — Но не настолько плохо, чтобы не сознавать этого. Не знаю почему, но на таком расстоянии мне просто печально.
— Почему не знаешь? — спросил Мюллер. — Судя по твоим ответам, Нед, я думаю, что ты знаешь. Ты только делаешь вид, будто не знаешь, как меня обработали на Бете Гидры IV.
Раулинс покраснел.
— Что-то такое припоминаю. Они повлияли на твое сознание.
— Именно. Ты чувствуешь, Нед, как моя душа растекается в воздухе. Ты принимаешь нервные волны прямо из моей макушки. Попробуй, подойди поближе.
Раулинс приблизился.
— Ну, — сказал Мюллер, — теперь посильнее, когда стоишь здесь? Жуткое удовольствие, верно? На расстоянии в один метр это делается непереносимым. Ты можешь представить себе, что ты держишь в объятиях женщину? А ласкать женщину на расстоянии в десять метров трудновато. Присядем, Нед. Нам здесь ничего не грозит. У меня есть детекторы массы, а ловушек тут никаких нет. Садись.
— Нед, — поинтересовался Мюллер, когда они сели, — сколько тебе лет?
— Двадцать три.
— Ты женат?
— Нет.
— А девушка у тебя есть?
— Была одна. Контракт на свободную связь был расторгнут нами, когда я согласился на эту работу.
— В вашей экспедиции есть женщины?
— Только сексаторы, — ответил Раулинс.
— Не очень-то они помогают, правда, Нед?
— Мы могли бы взять с собой несколько женщин, но…
— Что, но?
— Это слишком опасно. Лабиринт…
— Сколько смельчаков вы потеряли?
— Пятерых. Я бы хотел познакомиться с людьми, которые догадались что-то такое выстроить.
Мюллер сказал:
— Это был величайший триумф созидания их расы. Их сверхтворение, их памятник. Какими же изощренными были они при создании этой фабрики убийств. Это в первую очередь квинтэссенция.
— Ты высказываешь только предположения, или какие-то следы свидетельствуют об их культурных горизонтах?
— Единственный след, говорящий об их горизонтах, это то, что нас окружает. Но я знаю эту психику. Я знаю больше любого другого человека потому что я единственный из людей сталкивался с неизвестным видом разумных существ. Убей чужого — это закон Вселенной. И если не убьешь, то хоть придуши немного.
— Но мы не таковы! — ужаснулся Раулинс. — Мы же не проявляем инстинктивной враждебности против…
— Ерунда!
— Но…
Мюллер сказал:
— Если бы как-нибудь на одной из наших планет опустился какой-нибудь незнакомый звездолет, мы бы поставили его на карантин, посадили бы экипаж за решетку и допрашивали его до тех пор, пока бы они не умерли. Может быть, мы нарушили свой душевный покой, но от этого пострадали бы только наша изысканность и самолюбование. Мы делаем вид, что слишком воспитанны, чтобы ненавидеть других, но доброта наша вытекает из слабости. Возьмем, к примеру, гидрян. Некая влиятельная фракция в Совете Земли настаивала на том, чтобы прежде чем мы вышлем к ним эмиссара для знакомства, рассеять слой облаков, которые окружают их планету, и дать им дополнительное солнце…
— Да?!
— Проект был отклонен, а эмиссара, который был выслан, гидряне приняли слишком хорошо. Меня. — Неожиданно что-то пришло Мюллеру в голову. — Вы имели дело с гидрянами за последние девять лет? Были какие-нибудь контакты? Война?
— Нет, — ответил Раулинс — Мы держимся подальше от них.
— Ты мне говоришь правду, или может быть, мы избавили Вселенную от этих сукиных сынов? Господь свидетель, что я не имел бы ничего против, хотя это вовсе не их вина в том, что они сотворили со мной. Просто они реагировали своим, типично неофобическим способом. Нед, мы с ними не воевали?
— Нет, могу поклясться, что нет.
Мюллер успокоился. Чуть погодя он сказал:
— Ладно. Я не буду просить тебя, чтобы ты информировал меня исчерпывающе о новых событиях в остальных областях. Меня, по сути дела, Земля не интересует. Долго вы собираетесь оставаться на Лемносе?
— Еще не знаем. Я полагаю, несколько недель. Собственно, мы даже еще не приступили к исследованиям в лабиринте. И в дополнение еще эта внешняя территория. Мы хотим скорректировать наши исследования с работами предшествующих археологов и…
— Это значит, что какое-то время вы будете тут. Твои коллеги тоже собираются навестить центр лабиринта?
Раулинс облизал губы.
— Они послали меня вперед, чтобы я установил с тобой отношения. Сейчас мы еще не строим никаких планов. Все это зависит от тебя Мы не хотим быть помехой. Так что если тебе не хочется, чтобы мы тут работали…
— Не хочу, — быстро сказал Мюллер. — Повтори это своим коллегам. Лет через пятьдесят-шестьдесят меня уже не будет в живых, тогда пусть и копаются. Ко пока я здесь, я не хочу видеть никаких посетителей Они могут работать в нескольких внешних зонах. Но если кто-нибудь из них ступит ногой в зоны «А», «Б» или «С», я убью его. Я способен на это, Нед.
— А я… меня ты можешь принимать?
— Время от времени. Мне трудно предвидеть свои настроения. Если тебе захочется поболтать со мной — приходи, но если я при этом скажу: «Нед, убирайся к дьяволу!» — немедленно уходи. Ясно?
Раулинс радужно улыбнулся.
— Ясно!
Он встал с мостовой. Мюллер, видя это, поднялся тоже. Раулинс сделал несколько шагов к нему.
— Куда ты, Нед?
— Я предпочитаю разговаривать нормально, а не кричать на расстоянии. Могу я подойти к тебе поближе?
Мюллер подозрительно спросил:
— Ты, случаем, не какой-нибудь там мазохист?
— Ну, что ты! Нет.
— А я со своей стороны не имею никакой склонности к садизму. И предпочитаю, чтобы ты не приближался.
— Это в самом деле не так уж и тяжело, Дик.
— Ты лжешь. Ты также не выносишь этой эманации, как и все остальные. Скажем, меня гложет проказа, приятель. Если уж ты извращенец и испытываешь тягу к прокаженным, то я тебе очень сочувствую, но не подходи ко мне слишком близко. Меня попросту из себя выводит вид кого-либо, страдающего из-за меня.
Раулинс остановился.
— Хорошо, раз уж ты так говоришь. Слушай, Дик, я не хочу причинить тебе хлопоты. Я просто предлагаю тебе дружбу и помощь. Может быть, я это делаю способом, который тебя раздражает… скажи тогда. Я попробую как-нибудь по-другому. У меня нет никаких причин к тому, чтобы ухудшать твое положение.
— Это звучит весьма невнятно, сынок. Чего ты, собственно, хочешь от меня?
— Ничего.
— Так зачем тогда ты пачкаешь мне мозги?
— Ты — человек, и уже столько времени сидишь тут в одиночестве. С моей стороны вполне естественно, что я хочу составить тебе компанию, по крайней мере сейчас. Или это тоже глупо звучит?
Мюллер пожал плечами.
— Никудышный из тебя товарищ, — сказал он. — Было бы лучше, если бы ты со своими естественными христианскими побуждениями шел бы куда подальше. Ты можешь только растравить рану, напоминая мне о том, чего для меня больше не существует или чего я не знаю, — Мюллер, теперь холодный и далекий, смотрел мимо Раулинса туда, где на стенах дрожали тени животных. Ему хотелось есть, и как раз приближалось время охоты для ужина. Он резко закончил: — Сынок, мое терпение вроде бы подходит к концу. Самое время тебе убраться.
— Хорошо. А я могу придти завтра?
— Кто знает. Кто знает.
Теперь улыбка парнишки стала искренней:
— Спасибо, что ты согласился поговорить со мной, Дик. До свидания!
4
В неспокойном свете лун Раулинс выбрался из зоны «А». Голос мозга корабля вел его назад тем же самым путем, причем, порой в самых опасных местах на эти указания накладывался голос Бордмана.
— Хорошо начал, — говорил Бордман, — это уже плюс, что он вообще терпит тебя. Как ты себя чувствуешь?
— Паршиво, Чарльз.
— Потому что был так близко от него?
— Потому что поступаю как свинья.
— Перестань бредить, Нед. Если мне придется читать тебе нотации каждый раз, как ты туда отправляешься…
— Свое задание я выполню, — заявил Раулинс. — Но это не значит, что мне оно нравится.
Он осторожно прошел по каменной плите с пружиной, которая сбросила бы его в пропасть, если бы он ступил на нее в непредусмотренное время. Какой-то некрупный, невероятно зубастый зверек запищал, словно смеялся над ним. По ту сторону плиты он ткнул стену в соответствующем месте, и стена разошлась. Он вошел в зону «В». Поглядев наверх, на притолоку, он заметил глаз в углублении, который вне сомнения был видеофоном. Он улыбнулся ему на тот случай, если Мюллер следит за его уходом.
Теперь понятно, думал он, почему Мюллер решил изолироваться от мира В подобных условиях я поступил бы точно так же. Мюллер, благодаря гидрянам, получил духовное увечье, причем в эпоху, когда любое увечье воспринимается как достойный сожаления пережиток прошлого. С точки зрения эстетики считалось преступлением отсутствие конечностей, глаза или носа, но эти недостатки можно легко исправить, хотя бы из-за заботы о ближних. Демонстрация своего уродства перед человечеством — антисоциальный поступок, вне сомнения.
Однако, ни один из специалистов не смог бы излечить уродство Мюллера. Такому оставалось лишь отъединиться от общества. Кто-то слабый избрал бы смерть. Мюллер предпочел изгнание.
Раулинс все еще дрожал от недолгого прямого контакта с Мюллером. Ведь он чуть ли не минуту воспринимал эманацию незащищенных, обнаженных эмоций, действующих без слов. Эта волна, бьющая из глубин человеческой души, пробуждала страх, угнетение.
То, чем гидряне наделили его, не было телепатическим даром. Из него непроизвольно излучалась его личность: ревущий поток дичайшего отчаяния, река печали, сожаления, вся грязь души. И он не мог сдержать это. В то короткое время Раулинс буквально был залит этим водопадом эмоций, а сперва и позже его охватывала лишь жалость.
Он осознавал это по-своему. Печаль Мюллера не была лишь его личной печалью, он транслировал не больше и не меньше, а лишь сознание тех наказаний, какие изобрел космос для живущих в нем. В те мгновения Раулинс ощущал себя настроенным на каждый из диссонансов — упущенные возможности, растоптанная любовь, торопливые слова, неоправданные сожаления, голод, чванство и жажда, стилет зависти, яд разочарования, смертоносные клыки времени, гибель на зиму крохотных насекомых, слезы отчаяния, слезы созданий божьих. В то мгновение он познал старение, утраты, ярость, беспомощность, одиночество, опустошение, самоуверенность и безумие. Услышал немой рев космического гнева.
Неужели все мы таковы? — поразился он. И то же самое излучаем и я, и Бордман, и моя мать, и та девушка, которую я любил когда-то? Неужели все мы, блуждая по миру, издаем такие же сигналы, разве что не способны воспринимать волны такой частоты?
Настоящее счастье. Слушать такую песню было бы невероятно болезненно.
Бордман сказал:
— Очнись, Нед. Перестань предаваться печальным размышлениям и следи за тем, чтобы тебя что-либо не убило. Ты уже почти в зоне «С».
— Чарльз, что ты чувствовал, когда был рядом с Мюллером после его возвращения с Беты Гидры?
— Об этом поговорим попозже.
— Ты чувствовал себя так, словно внезапно понял, что такое человеческие существа?
— Я же сказал — попозже…
— Позволь мне говорить о том, о чем мне хочется говорить, Чарльз. Дорога здесь безопасна. Сегодня я заглянул в душу человека… Ошеломляюще! Но послушай… Не может быть, что он на самом деле такой. Он же хороший человек. От него бьет мерзостью, но это только фон. Какие-то отвратительные помехи, которые не говорят нам правды о Дике Мюллере. Что-то, чего мы не должны слышать… искаженные сигналы, как тогда, когда ты нацеливаешь открытый амплификатор на звезды и слышишь завывание призраков, знаешь… тогда даже от самых прекрасных звезд доносятся гнусные вопли, но это только реакция амплификатора… и не имеет ничего общего с самой природой той звезды, это… это…
— Нед!
— Прости, Чарльз!
— Возвращайся в лагерь! Мы все согласны, что Дик — превосходный человек. Именно поэтому он и необходим нам. И ты нам необходим тоже, так что заткнись, наконец, и смотри, куда идешь.
Будь осторожней! Спокойней! Спокойней! Спокойней! Что это за зверюга там слева? Прибавь шаг, Нед. Но спокойно. Это единственный способ, сынок! Сохраняй спокойствие.