Петрочелли всего трясло. Бордман попросил мозг корабля сделать ему укол успокоительного, и аппаратура в ранце проделала это. Почувствовав облегчение, Петрочелли просто стоял и ждал, стараясь не желая смотреть в сторону погибшего товарища.
Уолкеру и Честерфильду потребовался почти час, чтобы добраться до места, где находилось дезориентирующее поле. А затем еще пятнадцать минут, чтобы пройти ту небольшую дорожку, которую накрывало поле. Они шли с закрытыми глазами, хотя это им совсем не нравилось; но призраки лабиринта не способны поразить людей с закрытыми глазами, и они были вне их власти. Петрочелли к этому времени заметно успокоился, и все трое двинулись дальше.
«Надо будет извлечь оттуда останки Маршалла, – подумал Бордман. – Но это позже, в другой раз…»
Неду Раулинсу казалось, что самые длинные дни в своей жизни он пережил четыре года назад, когда летел на Ригель, чтобы забрать тело отца на Землю. Однако сейчас он убедился, что время на Лемносе тянется для него куда медленнее. Жутко стоять просто так перед экраном и наблюдать, как отважные люди гибнут один за другим.
Но они выиграли битву за лабиринт. К этому моменту в него вошли четырнадцать человек. Четверо погибли. Уолкер и Петрочелли разбили лагерь в зоне Е, пятеро других основали базу в зоне F, трое проходили сейчас дезориентирующее поле в зоне G, чтобы добраться до этой базы. Для них самое худшее было уже позади. Роботы выяснили, что кривая опасности резко падает за зоной F и что в трех центральных зонах ловушек почти нет. Раз уж зоны Е и F были практически покорены, то добраться туда, где затаился безразличный, привыкший ко всему Мюллер, не должно было составлять особого труда.
Раулинс считал, что знает лабиринт уже в совершенстве. Он входил в него сотни раз, хотя и не лично; он видел его сначала глазами роботов, затем при помощи видеоглаза на ранце каждого члена экипажа, пытавшегося пройти лабиринт. Ночью в лихорадочных снах он бродил по улицам и переулкам лабиринта, мимо изогнутых стен и высоких башен, играя со смертью. Он и Бордман должны были стать наследниками с таким трудом приобретенного опыта, когда придет их черед идти через лабиринт.
Эта минута приближалась.
И вот одним холодным утром под словно бы стальным небом Раулинс стоял рядом с Бордманом возле крутой песчаной насыпи, окружавшей лабиринт. За две недели их пребывания на Лемносе наступила пора туманов, означавшая, вероятно, местную зиму. Солнце теперь светило только шесть часов, потом наступали бледные двухчасовые сумерки, рассвет после долгой ночи тоже был слабым и долгим. Луны неустанно кружились по небу, играя стремительно изменяющимися тенями.
Раулинс уже изнывал от нетерпения, стремился опробовать свои силы в опасностях лабиринта. Из-за душевного смятения и горячности в животе у него ощущалась пустота. Ему доводилось только смотреть на экраны, в то время как другие, столь же молодые, как и он, так рисковали, чтобы добраться до центра таинственного города. Ему казалось, что он тратит всю свою жизнь за кулисами, ожидая сигнала выхода на сцену.
На экранах они наблюдали, как перемещается Мюллер по центру лабиринта. Находящиеся там роботы постоянно следили за ним, отмечая на карте его маршруты. После встречи с роботом Мюллер не покидал зоны А, но ежедневно менял место ночлега, переезжал из дома в дом, будто не желая дважды спать в одном и том же месте. Бордман побеспокоился о том, чтобы ему больше не попадались никакие роботы. Раулинсу зачастую казалось, что этот старый хитрец руководит охотой на какое-то редкое и очень чуткое животное.
– Мы войдем туда сегодня после полудня, Нед, – сказал Бордман, постучав по экрану терминала. – Переночуем в главном лагере. Завтра ты двинешься дальше, к Уолкеру и Петрочелли в зоне Е. На следующий день один отправишься к центру и отыщешь Мюллера.
– А зачем идете в лабиринт вы, Чарльз?
– Чтобы помогать тебе.
– Вы и отсюда можете поддерживать связь со мной. Не надо напрасно рисковать.
Бордман задумчиво потер подбородок.
– Я делаю это для того, чтобы уменьшить риск до минимума, – сообщил он.
– Почему он уменьшается?
– В случае каких-либо трудностей мне придется спешить с помощью. Я предпочитаю на всякий случай ждать в зоне F, а не добираться до тебя от самого входа через самую опасную часть лабиринта. Понимаешь? Из зоны F я смогу добраться до тебя быстрее и сравнительно безопаснее.
– А что за трудности у меня могут возникнуть?
– Упрямство Мюллера. Нет никакой причины и резона ему сотрудничать с нами. Он не тот человек, с которым можно легко договориться. Я помню, каким он вернулся с беты Гидры IV. Он не давал нам покоя. Он и прежде не был особенно уравновешенным, но после возвращения стал просто невыносимым, бушевал, как вулкан. Я не осуждаю его за это, Нед. Он имел право быть злым на весь мир. Но он доставлял слишком много хлопот. Как знак дурного предзнаменования. Даже просто пребывание рядом с ним приносит несчастье. Тебе предстоит немало помучиться.
– В таком случае, может, вам лучше пойти со мной?
– Исключено. Если Мюллер даже просто узнает, что я здесь, это все испортит. Ведь это я послал его к гидрянам, не забывай об этом. Поэтому я в конечном итоге виноват в том, что он стал изгоем и очутился здесь, на Лемносе. Думаю, он может даже убить меня, если увидит.
Раулинс содрогнулся от этой мысли:
– Нет! Не смог же он до такой степени одичать!
– Ты его не знаешь. Не знаешь, каким он был. И каким он стал.
– Если Мюллер действительно такой дикий и невменяемый, то как мне завоевать его доверие?
– Ты пойдешь к нему. Искренне, открыто, нисколько не притворяясь. У тебя от природы заслуживающий доверия вид. Скажешь, что ты здесь в качестве археолога. Не дай ему понять, что мы с самого начала знали о том, что он здесь. Случайно узнали, когда на него наткнулся наш робот, – и ты узнал его, вспомнил, поскольку он дружил с твоим отцом.
– Так мне следует упомянуть об отце?
– Обязательно. Представишься, чтобы он знал, кто ты. Это единственный способ. Скажешь, что твой отец умер, что это твоя первая космическая экспедиция. Надо пробудить в нем сочувствие, Нед. Чтобы он стал относиться к тебе по-отцовски.
Раулинс покачал головой:
– Не сердитесь на меня, Чарльз, но должен признаться, что все это мне совсем не нравится. Ведь это ложь.
– Ложь? – Глаза Бордмана запылали. – Ложь то, что ты сын своего отца? И что это твоя первая экспедиция?
– Но я не археолог.
Бордман пожал плечами:
– Так ты хочешь ему сказать, что прибыл сюда на поиски Ричарда Мюллера? И надеешься, что он будет тебе доверять? Подумай о нашей цели, Нед.
– Ладно. Цель оправдывает средства, я знаю.
– Ты серьезно?
– Мы прилетели сюда, чтобы уговорить Мюллера сотрудничать с нами, ибо считаем, что только он может спасти от грозящей нам страшной опасности, – сказал Раулинс безразличным голосом. – Поэтому следует применить методы, какие потребуются, чтобы вынудить его сотрудничать с нами.
– Вот именно. И не надо глупо улыбаться при этом.
– Простите, Чарльз. Но мне неприятно, что придется врать Мюллеру.
– Он нам нужен.
– Я понимаю, Чарльз. Но человек, столько выстрадавший…
– Он нам нужен.
– Хорошо, Чарльз.
– Ты нам тоже нужен, – сказал Бордман. – Сам я, увы, не смогу этого сделать. Если он увидит меня, то наверняка прикончит. В его глазах я наверняка чудовище, как, впрочем, и все, кто имел отношение к этому делу. Но ты совсем другое дело. Тебе он поверит. Ты молодой. Сын его друга. И выглядишь дьявольски добродетельным. Ты можешь достучаться до него.
– Наврать ему, чтобы он дал согласие.
– Прекрати, Нед.
– Продолжай. Что мне делать дальше, после того, как мы познакомимся?
– Постарайся с ним подружиться. Не торопись. Пусть он начнет хотеть, чтобы ты навещал его.
– Но если мне будет плохо рядом с ним?
– Постарайся это скрыть от него. Эта самая трудная часть твоего задания, я вполне отдаю себе в этом отчет.
– Самая трудная – это ложь, Чарльз!
– Это ты так считаешь. Приложи все усилия, разговори его. Дай ему понять, что ты тратишь время, которое должен был бы посвятить научной работе, и что эти болваны, эти сукины сыны, руководители экспедиции, не хотят, чтобы ты имел с ним контакт, но ты его любишь, сочувствуешь ему и для них же будет лучше не вмешиваться. Рассказывай ему как можно больше о себе. Болтай и болтай. Старайся произвести впечатление наивного подростка.
– А надо ли говорить о той враждебной галактике?
– Невзначай. Стоит упомянуть о них, вводя его в курс событий. Но не говори много. Во всяком случае, не сообщай о той угрозе, которую они для нас представляют. И, главное, не проболтайся, что мы в нем нуждаемся, понимаешь? Если он поймет, что мы хотим его использовать, то всему делу конец.
– Но как же я смогу уговорить его выйти из лабиринта, не объясняя, почему мы хотим, чтобы он вышел?
– Об этом я еще не думал, – признался Бордман. – Я дам тебе указания позже, когда ты обретешь его доверие.
– Я понимаю, что вы подразумеваете. Вы хотите вложить в мои уста такую отвратительную ложь, что сейчас даже не решаетесь об этом говорить. Боитесь, что я сразу же откажусь от всего этого дела.
– Нед…
– Извиняюсь. Извини, но почему мы выманиваем его оттуда хитростью? Почему нельзя ему попросту сказать, что человечество нуждается в нем?
– Ты думаешь, это будет более нравственно, чем выманивать хитростью?
– Это как-то чище. Ненавижу все эти грязные заговоры и интриги. Я бы лучше помог провести стремительную операцию и вытащить его отсюда силой, чем проходить через то, что вы задумали. Я готов помочь вытащить его силой. У нас хватит людей, чтобы сделать это.
– Не сможем, – заявил Бордман. – Мы не сможем взять его силой, в том-то, собственно, и вся соль. Слишком уж это опасно. Он может покончить с собой, если мы попытаемся его похитить.