– У нас есть парализующее ружье, – подсказал Раулинс. – Я даже сам могу в него выстрелить. Нужно только подобраться к нему поближе, а потом, когда он уснет, вынести из лабиринта. Когда же он проснется, мы объясним ему…
Бордман покачал головой:
– Нет. У него было девять лет на изучение этого лабиринта. Мы не знаем, каким штучкам он научился здесь и какие ловушки расставил для нас. Пока он там, я не рискну предпринять какие-либо недружественные действия против него. Этот человек слишком ценен. Насколько нам известно, Мюллер мог запрограммировать взрыв всего этого города-лабиринта, если кто-нибудь наведет на него оружие. Он должен выйти отсюда добровольно, Нед, и это означает, что нам следует выманить его ложью и обещаниями. Я знаю, что это дурно пахнет. Вся Вселенная иногда дурно пахнет. Разве ты всего этого до сих пор не понял?
– А оно не должно дурно пахнуть! – сказал Раулинс резко, повышая голос. – Вот тот урок, который вы усвоили за все эти годы? Вселенная не пахнет дурно. Дурно пахнет человек! Делает он это по собственному желанию и потому чаще пахнет дурно, чем сладко! Мы не должны лгать. Мы не должны обманывать. Мы должны выбирать честь и порядочность… – Раулинс резко остановился. Затем продолжил другим тоном: – Я для вас чертовски недозревший, так, Чарльз?
– Тебе позволительно совершать ошибки, – ответил Бордман. – Ты для этого достаточно молод.
– Вы действительно верите, что есть какое-то космическое зло во всех проявлениях Вселенной?
Бордман сложил кончики пальцев своих коротких тяжелых рук.
Вселенная – это большая бездушная машина, отдельные небольшие части машины часто изнашиваются, перегруженные работой, но Вселенная не заботится об этом ни секунды, потому что легко сможет заменить их. В использовании отдельных частей нет ничего безнравственного. Но нужно признаться, что с их точки зрения это дело не совсем чистое. Так уж получилось, что две маленькие части Вселенной столкнулись, когда мы высадили Дика Мюллера на планету гидрян. Мы не могли не послать его туда, потому что одна из основ нашего характера – любопытство, а они сделали так, что Дик Мюллер улетел с беты Гидры IV уже не таким, каким был. Его затянула и перемолола машина Вселенной. Теперь наступает новое столкновение частей Вселенной, тоже неизбежное, и нам требуется пропустить Мюллера через эту машину во второй раз. Вероятно, он снова будет изуродован – это дурно пахнет, – и чтобы подтолкнуть его в такое положение, в котором это может произойти, нам нужно немного испачкать наши души – это тоже дурно пахнет, – однако у нас нет выбора. Если мы отступимся и не получим Мюллера, может случиться, что этим мы запустим в ход какие-то новые части машины, которые уничтожат все человечество, а это будет пахнуть еще более дурно. Я прошу тебя сделать кое-что непорядочное, но с благородной целью. Ты не хочешь этого делать, и я понимаю, что ты чувствуешь, но пытаюсь убедить тебя, что твои личные моральные принципы необязательно являются главным и наиболее важным обстоятельством. В военное время солдат стреляет, потому что Вселенная навязывает ему эту ситуацию. Это может быть несправедливой войной, и, возможно, его брат на том корабле, в который он стреляет, но тем не менее она реальна, и каждый должен сыграть свою роль.
– Но где же тогда место для свободы воли в вашей механизированной Вселенной, Чарльз?
– Для нее нет места. Поэтому я и говорю, что Вселенная дурно пахнет.
– И у нас нет никакой свободы?
– У нас достаточно свободы, чтобы повертеться на крючке.
– И вы всегда так воспринимали это?
– Почти всю жизнь.
– Даже когда были в моем возрасте?
– Даже раньше.
Раулинс отвел взгляд.
– Наверное, вы полностью заблуждаетесь, – сказал он, – но не буду зря тратить силы, пытаясь вам это объяснить. Мне не хватает слов, доказательств, аргументов. Впрочем, даже если и хватит, вы не станете меня слушать.
– Боюсь, я стану тебя слушать, Нед. Но мы подискутируем как-нибудь в другой раз. Скажем, лет через двадцать. Договорились?
Раулинс попытался улыбнуться:
– Конечно. Если я не покончу жизнь самоубийством от тяжести вины за содеянное.
– Не покончишь.
– Но как мне жить в гармонии с самим собой, если я заставлю Мюллера покинуть свою раковину?
– Сам увидишь. Ты решишь в конце концов, что поступил правильно. Или что выбрал меньшее зло. Можешь мне поверить, Нед, в эту минуту тебе кажется, что твоя душа будет проклята раз и навсегда. Но ты не прав.
– Посмотрим, – тихо сказал Раулинс.
Бордман казался более скользким, чем когда-либо, когда применял такой вот отеческий тон. Раулинс подумал, что умереть в лабиринте – единственный способ сохранить свою совесть. Однако едва эта мысль проявилась у Раулинса в голове, как он прогнал ее, ужаснувшись. Затем посмотрел на экран.
– Ну что ж, пойдем туда, – сказал он. – Мне уже тошно от этого ожидания.
Глава пятая
Мюллер видел, как они приближаются, и сам не понимал, почему чувствует себя так спокойно. Впрочем, он уничтожил одного робота, и с тех пор они роботов сюда больше не посылали. Но на экранах он видел людей, разбивших два лагеря во внешних зонах лабиринта. Он не мог различить их лица, не мог также понять, чем они там занимаются. Несколько человек разбили лагерь в зоне Е, другая группа – в зоне F. Перед этим Мюллер видел, как несколько человек погибли во внешних зонах.
Конечно, у него были свои способы борьбы. Можно, например, затопить зону Е водой из акведука. Он однажды сделал это совершенно случайно. И город почти целый день был вынужден устранять последствия этого наводнения. Он припомнил, как во время того наводнения зона Е оказалась изолирована перегородкой, чтобы вода не разлилась дальше. Если эти люди не утонут в первом потоке, то, уж конечно, в панике попадутся в какие-нибудь ловушки. Были и другие способы не дать им добраться до центра города.
Но ничего такого он не стал делать. И знал, что причина его бездействия кроется в желании избавиться от этого многолетнего заключения. Он ненавидел и опасался их, его приводило в ужас это вторжение, однако позволял им пробираться к себе. Встреча была уже неизбежной. Они уже знают, где он. (Но знают ли они, кто он?) А значит, найдут его, к своему или его сожалению. Ведь может оказаться, что за время своего долгого изгнания он исцелился от своего недуга и снова сможет пребывать среди людей. Хотя в глубине души он знал, что это не так.
Среди гидрян он провел несколько месяцев, а потом, поняв, что все его усилия тщетны, сел в свою капсулу и стартовал к кораблю, оставшемуся на орбите. Если у гидрян есть своя мифология, то он стал ее частью.
На корабле он совершил все операции для возвращения на Землю. Когда он уведомил электронный мозг корабля о своем присутствии, то внезапно увидел свое отражение на блестящей стальной пластине входного шлюза и испугался. Гидряне не пользовались зеркалами. Мюллер обнаружил на своем лице новые морщины, но обеспокоило его не это, а странные, какие-то чужие глаза. «Мышцы слишком напряжены», – подумал он. Закончив вводить программу своего возвращения, он лег в диагностическую кабину и заказал снижение нервного беспокойства на 40 децибел, горячую ванну и массаж. Но когда он вышел оттуда, глаза остались такими же странными. А кроме того, начался нервный тик. От тика он легко избавился, но с глазами ничего поделать не мог.
«Сами глаза не несут никакого выражения, – сказал он себе. – Такое впечатление производят веки. Они были долго перенапряжены, поскольку мне приходилось дышать замкнутым воздухом в скафандре. Это пройдет. У меня было несколько трудных месяцев, но теперь все позади».
Корабль впитывал энергию ближайшей из предназначенных для таких целей звезд. Запустился двигатель, создал прокол в пространстве, и Мюллер в своем пластиково-металлическом контейнере прошил Вселенную одним из самых коротких маршрутов. Но, несмотря на перемещение за счет искривления пространства, все равно проходило какое-то время, пока корабль, как игла, пронзал бесконечность. Мюллер читал, спал, слушал музыку и забавлялся сексатором, когда становилось невмоготу. Он говорил себе, что лицо его только кажется застывшим, но тем не менее после возвращения на Землю ему, наверное, не помешает небольшая косметическая операция. Эта экспедиция состарила его на несколько лет.
Делать ему было нечего. Корабль вышел из искривления пространства на расстоянии ста тысяч километров от Земли. Зажглись контрольные огоньки на пульте связи. Ближайшая станция космического слежения требовала, чтобы он сообщил свои координаты. Он приказал мозгу корабля передать надлежащие сведения.
– Уравняйте скорость с нами, господин Мюллер, – попросил дежурный по контролю движения. – Мы вышлем вам пилота, чтобы он сопровождал ваш корабль до Земли.
Корабль Мюллера все это выполнил. Мюллер увидел напоминающую медный шар станцию космического слежения. Довольно долго она росла перед ним, пока корабль не достиг ее.
– У нас запрос на ретрансляционную связь с вами с Земли, – сообщил дежурный. – От Чарльза Бордмана.
– Давайте, – сказал Мюллер.
Экран заполнило лицо Бордмана, розовое, свежевыбритое, пышущее здоровьем. Лицо хорошо отдохнувшего человека. Бордман улыбнулся.
– Дик, – сказал он. – Господи, какая радость, что я тебя вижу!
Мюллер включил тактильные функции и сквозь экран стиснул руку Бордмана.
– Привет, Чарльз. Один шанс из шестидесяти пяти, верно? Ну, вот, я вернулся.
– Что мне передать Марте?
– Марте? – Мюллер задумался. Ага, это та девушка с голубыми волосами, узенькими бедрами и острыми грудками. – Да, передай ей привет. Скажи, мне было бы приятно увидеться с ней сразу после посадки. Сексаторы не доводят до такого безумия, как она.
Бордман фыркнул от смеха, словно услышал шикарную шутку. Потом резко изменил тон и спросил:
– Как все прошло?
– Так себе.
– Но ты наладил контакт?
– Пожил среди гидрян, конечно же. Они меня не убили.