Ночные крылья. Человек в лабиринте — страница 2 из 40

Среди летописцев

1

Странствовать с поверженным принцем нелегко. Он лишился глаз, но не гордости; слепота не научила его смирению. Он носил плащ и маску Пилигрима, но в его душе не было ни благодати, ни благочестия. Под маской он все еще оставался принцем Роума.

Теперь весь его двор составлял лишь я один. Стояла ранняя весна, и мы шагали по дороге, ведущей к Перрису. Я вел его правильными дорогами. Я по его приказу развлекал его рассказами о моих странствиях. Я поддерживал его дух в моменты мрачного настроения. Взамен я почти ничего не получал, кроме гарантии не остаться голодным. Пилигриму никто не отказывает в еде, и в каждой деревне на нашем пути, где мы останавливались на постоялых дворах, его кормили, а мне, как его спутнику, также давали поесть. Однажды, в начале нашего пути, он забылся и надменно велел трактирщику:

– Смотри, накорми и моего слугу!

Ослепленный принц не мог видеть недоумения на его лице – зачем Пилигриму понадобился слуга? – но я улыбнулся трактирщику, подмигнул и постучал себя по лбу. Трактирщик все понял и без всяких возражений обслужил нас обоих. Позже я объяснил принцу его ошибку, и после этого он всегда называл меня своим спутником. И все же я знал: для него я всего лишь слуга.

Погода была хорошей. С наступлением весны в Эйропе потеплело. Вдоль дороги зеленели тонкие ивы и тополя, хотя большая часть пути из Роума была усажена пышными инопланетными деревьями, привезенными в экстравагантные дни Второго Цикла. Их сине-голубая листва сопротивлялась нашей жалкой эйропской зиме. Птицы тоже возвращались со своего зимовья в Африке. Они порхали над головой, пели, обсуждали между собой смену хозяев в мире.

– Они издеваются надо мной, – сказал принц как-то раз на рассвете. – Они поют мне, зная, что я не могу видеть их яркое оперение!

О, он был ожесточен, и на то имелись веские причины! Он, кто имел все и все потерял, – ему было что оплакивать. Для меня поражение Земли означало лишь конец моим привычкам. В остальном все осталось прежним: хотя необходимость в моих Наблюдениях отпала, я по-прежнему бродил по белу свету в одиночестве, даже когда, как сейчас, у меня был спутник. Мне не давал покоя вопрос, знал ли принц, почему его ослепили? Что, если в момент своего триумфа Гормон объяснил принцу, что ему стоила глаз такая банальная вещь, как ревность?

– Ты взял Авлуэлу, – мог сказать ему Гормон. – Ты увидел маленькую Воздухоплавательницу и решил с ней развлечься. И ты сказал, девочка, иди-ка ко мне в постель. Ты не видел в ней человека. Не думал о том, что она может предпочесть других. Ты думал так, как мог думать принц Роума, – что все обязаны выполнять твои прихоти. Так получай! – И длинные, острые пальцы вонзаются тебе в глаза.

Но я не осмелился спросить. Во мне еще сохранялся трепет перед этим низвергнутым монархом. Вторгнуться в его личную жизнь, завязать с ним разговор о его несчастьях, как если бы он был обычным спутником, – на это я не решался. Я говорил, лишь когда он обращался ко мне. Я начинал разговор по команде. Все остальное время я молчал, как то положено доброму простолюдину в присутствии венценосной особы.

Но каждый день напоминал нам, что принц Роума венценосной особой больше не был.

Над головой пролетали захватчики, иногда на летающих платформах или колесницах, иногда сами по себе. Их было много. Они проводили инвентаризацию своего нового мира. Их тени мелькали над нами, словно крошечные затмения. Я поднял глаза, чтобы увидеть наших новых хозяев, и, как ни странно, не ощутил к ним злости, лишь облегчение от того, что долгое бдение землян позади. Для принца все было иначе. Казалось, он всегда знал, что над нами пролетел захватчик. В таких случаях он сжимал кулаки, хмурился и шептал черные проклятия. Неужели его зрительные нервы все еще неким образом улавливали движения теней? Или же его остальные чувства были настолько обострены потерей одного, что его уши улавливали едва слышное жужжание летящей платформы, а его ноздри – запах кожи парящих в небе захватчиков? Я не спрашивал. Я старался ничего не спрашивать.

Иногда ночью, думая, что я сплю, он рыдал. В эти минуты мне было его жаль. В конце концов, он был так молод и уже потерял все, что имел. В те мрачные часы я узнал, что даже рыдания принца не такие, как у обычных людей. В его рыданиях слышался вызов, воинственность, злость. И все же он рыдал.

Большую часть времени он проявлял стойкость, как будто смирившись с потерями. Он ставил одну ногу перед другой и бодро шел рядом со мной, и каждый шаг уводил его все дальше от его великого города Роума и все больше приближал к Перрису. В иные моменты, когда мне удавалось заглянуть под бронзовую решетку его маски, мне казалось, будто я вижу под ней его свернувшуюся душу. Его с трудом сдерживаемая ярость находила свой выход. Он срывал ее на мне – высмеивал мой возраст, мой низкий ранг, пустоту моей жизни, ее никчемность после вторжения захватчиков. Он играл со мной.

– Скажи мне свое имя, Наблюдатель!

– Это запрещено, ваше величество.

– Старые законы теперь не действуют. Давай, приятель, нам ведь идти вместе еще несколько месяцев. Нежели все это время я должен называть тебя Наблюдателем?

– Это правило моей гильдии.

– Мое правило, – сердито бросил он, – отдавать приказы и требовать их исполнения. Твое имя?!

– Даже Доминаторы без уважительной причины и письменного разрешения главы гильдии не могут требовать от Наблюдателя назвать свое имя.

Принц плюнул с досады.

– Шакал, как ты смеешь перечить мне, когда я в таком положении! Будь мы сейчас во дворце, ты бы никогда не посмел так вести себя!

– В вашем дворце, ваше величество, вы не стали бы предъявлять мне это несправедливое требование в присутствии вашего двора. У Доминаторов тоже есть обязательства. Одно из них – уважать правила низших гильдий.

– Он еще читает мне нотации, – раздраженно буркнул принц и улегся рядом с дорогой.

Растянувшись на поросшем травой склоне, он откинулся назад, нащупал одно из звездных деревьев, оторвал несколько острых листьев и сжал их в кулаке. Я подозревал, что они больно впились ему в ладони. Я стоял рядом с ним. Мимо нас прогромыхала тяжелая наземная колесница, первая на пустой дороге за все утро. В ней сидели захватчики. Некоторые даже помахали нам.

– Мое имя Энрик, – спустя какое-то время сказал принц, уже без злости, а скорее заискивающим тоном. – А теперь скажи мне свое.

– Оставьте меня в покое, ваше величество.

– Но теперь ты знаешь мое имя! Мне, как и тебе, строжайше запрещено называть его!

– Я не просил его называть, – парировал я. В конце концов я так и не назвал ему свое имя. Это была довольно жалкая победа – отказать в просьбе бессильному принцу, но он тысячью мелких способов заставил меня заплатить за нее.

Он унижал, дразнил, высмеивал, проклинал, ругал меня. Он с презрением отзывался о моей гильдии. Он требовал от меня унизительных услуг. Я смазывал его металлическую маску. Я губкой закладывал мазь в его пустые глазницы, я делал другие вещи, слишком унизительные, чтобы о них вспоминать. И так мы брели по дороге, ведущей к Перрису, опустошенный старик и опустошенный юноша, полные ненависти друг к другу и одновременно скованные нуждами и обязанностями спутников.

Это было трудное время. Я был вынужден терпеть перепады его настроения: он то взлетал до космического восторга по поводу своих планов освобождения покоренной Земли, то, осознав, что завоевание окончательно, погружался в бездну уныния. Я был вынужден защищать моего спутника от его гордыни и вспыльчивости в деревнях, где он порой вел себя так, словно все еще оставался принцем Роума, – грубо приказывал людям и даже распускал руки, что было совершенно не к лицу святому Пилигриму.

Хуже того, мне приходилось потакать его похоти, покупая ему женщин, которые приходили к нему в темноте, не подозревая, что они имеют дело с тем, кто выдавал себя за Пилигрима. По большому счету он был мошенником, ибо у него не было звездного камня, с помощью которого Пилигримы общаются с Волей. Я каким-то чудом помогал ему преодолевать все эти кризисы, даже в тот момент, когда на дороге нам повстречался другой Пилигрим, настоящий. Это был внушительного вида, назойливый старик, склонный к богословским спорам.

– Давай поговорим об имманентности Воли, – сказал он принцу, и тот, пребывая в тот день в дурном настроении, непристойно ему ответил.

Я незаметно пнул царственную голень, а шокированному Пилигриму сказал:

– Наш друг сегодня нездоров. Прошлой ночью он общался с Волей и получил откровение, которое взволновало его разум. Прошу тебя, давай продолжим наш путь и не будем говорить о святости, пока он вновь не станет самим собой.

Благодаря таким импровизациям мы и проделали наше путешествие.

Между тем дни становились теплее, и настроение принца улучшилось. Возможно, он примирился с постигшей его катастрофой или же, замкнутый в темнице своего черепа, обучал себя новой тактике выживания. Он почти легкомысленно говорил о себе, своем падении, своем унижении. Он говорил об утраченной им власти в выражениях, что безошибочно свидетельствовали о том, что он не питал иллюзий по поводу того, что когда-либо вернет ее назад. Он рассуждал о своих богатствах, о женщинах, о драгоценностях, о диковинных машинах, о Перерожденцах и Музыкантах, Сервиторах и Мастерах и даже о других Доминаторах, преклонявших перед ним колени. Не скажу, что он был мне симпатичен, но, по крайней мере, в такие моменты я видел за бесстрастной маской страдающего человека.

Он даже признал во мне человека. Представляю, чего ему это стоило.

– Проблема с властью в том, Наблюдатель, – изрек он, – что она отсекает тебя от людей. Люди становятся вещами. Возьмем тебя. Для меня ты был не чем иным, как ходячей машиной, наблюдавшей за небесами на случай вторжения захватчиков. А ведь у тебя наверняка имелись мечты, амбиции, обиды и все остальное, но я воспринимал тебя как дряхлого старика, не имеющего самостоятельного существования вне функции твой гильдии. Теперь, будучи слеп, я вижу гораздо больше.

– И что ты видишь?

– Когда-то ты был молод, Наблюдатель. У тебя был город, который ты любил. Семья. Даже девушка. Ты выбрал сам – или же за тебя выбрали – гильдию, ты пошел в ученичество, ты старался. У тебя болела голова, у тебя болел живот, ты пережил немало тяжелых минут, терзаясь вопросом, для чего все это нужно. И ты видел, как мы гордо ехали мимо, Мастера, Доминаторы, и это было похоже на пролетавшие мимо кометы. И вот теперь мы вместе, заброшенные превратностями судьбы на дорогу в Перрис. А кто из нас сейчас счастливее?

– Я выше счастья или печали, – сказал я.

– Неужели? Неужели? Или это черта, за которой ты прячешься? Скажи мне, Наблюдатель: я знаю, что твоя гильдия запрещает тебе жениться, но любил ли ты когда-нибудь?

– Иногда.

– И ты сейчас выше любви?

– Я стар, – уклончиво ответил я.

– Но ты мог бы полюбить. Ты вполне мог бы полюбить. Ведь теперь ты свободен от обетов своей гильдии, верно? Ты можешь взять себе жену.

– Кому я нужен? – рассмеялся я.

– Не говори так. Ты еще не стар. У тебя есть сильные стороны. Ты видел мир, ты понимаешь жизнь. В Перрисе найдешь себе девку, которая… – Он на миг умолк. – Ты когда-нибудь испытывал искушение, хотя и был связан своими обетами?

В этот момент над нами пролетела Воздухоплавательница. Это была женщина средних лет, и ей стоило трудов оставаться в воздухе, так как дневной свет все еще давил на ее крылья. Я тотчас испытал острую боль. Мне хотелось сказать принцу: да, да, я познал искушение, недавно была юная Воздухоплавательница, почти ребенок, по имени Авлуэла, и я по-своему любил ее, хотя ни разу не прикоснулся к ней, и я люблю ее до сих пор.

Но я ничего не сказал принцу Энрику.

Зато я с завистью посмотрел на эту Воздухоплавательницу, куда более свободную, нежели я, ведь у нее имелись крылья, и в этот теплый весенний вечер я ощутил холод одиночества и печали.

– Далеко еще до Перриса? – спросил принц.

– Мы продолжим наш путь и однажды доберемся туда.

– А потом?

– Для меня – ученичество в гильдии Летописцев и новая жизнь. А для тебя?

– Я надеюсь найти там друзей, – ответил он.

И мы пошли дальше, шагая по много часов каждый день. Случалось, нас кто-то обгонял, кто-то предлагал подвезти нас, но мы отказывались. Захватчики на заставах наверняка будут выискивать таких странствующих представителей бывшей знати, как принц. Мы долго шли туннелем длиной в несколько миль под высокими горами, покрытыми шапками льда, и вышли на плоскую равнину, где жили крестьяне. Мы делали остановки на берегах рек, чтобы охладить наши натруженные стопы. Вскоре на нас обрушилось солнечное лето.

Мы шли по миру, но не принадлежали ему. Мы не слышали никаких новостей о завоевании, хотя было очевидно, что захватчики теперь здесь полноправные хозяева. В своих небольших воздушных колесницах они парили повсюду, глядя сверху на наш мир, который теперь принадлежал им.

Я выполнял все прихоти принца, включая самые неприятные. Я пытался сделать его жизнь менее тягостной. Я дарил ему ощущение того, что он по-прежнему повелитель, пусть даже лишь одного бесполезного старого Наблюдателя. Я также научил его, как лучше маскироваться под Пилигрима. Из того, что я знал, я обучил его позам, фразам, молитвам. Было очевидно, что в бытность владыкой Роума он провел не слишком много времени в общении с Волей. Теперь он исповедовал веру, но та была неискренней, частью его камуфляжа.

В городе под названием Дижон он сказал:

– Здесь я куплю глаза.

Разумеется, не настоящие. Секрет создания таких протезов был утрачен во Втором Цикле.

Обитателям более удачливых звезд доступно любое чудо, были бы деньги, но наша Земля – убогий, несчастный мир на задворках вселенной. До завоевания принц мог отправиться туда, чтобы купить себе новое зрение, но теперь самое большее, что было ему доступно, – это способность отличить свет от тьмы. Даже это дало бы ему зачаток зрения; в настоящее время его единственным поводырем кроме меня был ревербератор, предупреждавший о препятствиях на его пути. Но откуда ему известно, что в Дижоне он найдет мастера с необходимыми умениями? И чем он с ним расплатится?

– Этот человек, – сказал он, – брат одного из моих Писцов. Он из гильдии Ремесленников, и я часто покупал его работы в Роуме. Он изготовит для меня глаза.

– А цена?

– Я не совсем безденежный.

Мы остановились посреди поля искривленных пробковых деревьев, и принц распахнул свои одежды.

– Я несу резерв на случай чрезвычайных ситуаций, – сказал он, похлопав себя по в мясистой части бедра. – Дай мне твой нож!

Я протянул ему нож. Схватив рукоятку, он нажал кнопку, включавшую холодный острый луч света. Ощупав левой рукой бедро, чтобы найти нужное ему место, он зажал между двумя пальцами кожу и сделал хирургически точный разрез длиной два дюйма. Крови не было, как не было никаких признаков того, что ему больно. Я стоял, разинув рот. У меня на глазах он сунул в разрез пальцы, раздвинул края и что-то нащупал, словно в мешке. Затем бросил мне назад мой нож.

Из разреза посыпались драгоценности.

– Следи, чтобы ничего не пропало, – велел он мне.

На траву упали семь сверкающих драгоценных камней инопланетного происхождения, небольшой, мастерски сделанный небесный глобус, пять золотых монет Имперского Роума прошедших циклов, кольцо с пылающей вставкой квазижизни, флакон неизвестных духов, набор миниатюрных музыкальных инструментов из ценных пород дерева и металлов, восемь статуэток царственного вида мужчин и многое другое. Я сгреб эти диковинки в ослепительную груду.

– Кожный карман, – спокойно пояснил принц, – который опытный хирург вживил в мою плоть. Я предвидел, что в один прекрасный день мне придется поспешно покинуть дворец. Я сложил в него все, что мог. Там осталось еще гораздо больше всего. Скажи мне, скажи мне, что я вынул!

Я перечислил ему. Он внимательно выслушал до конца, и я знал: он вел счет всего, что высыпалось наружу, и проверял мою честность. Когда я закончил, он довольно кивнул.

– Возьми глобус, – сказал он, – и кольцо, и два самых ярких камня. Спрячь их в своей сумке. Все остальное положи назад, – с этими словами он раздвинул края разреза, и я одну за другой опустил драгоценности внутрь, где они пополнили тайник других великолепных вещей, хранившихся в другом измерении, выход из которого был встроен в ногу принца.

В его бедре вполне могла храниться половина всех сокровищ дворца. Когда я закончил, он сжал разрез, и тот у меня на глазах зажил без следа. Принц вновь облачился в одежды Пилигрима.

В городе мы быстро нашли мастерскую Ремесленника Бордо. Это был коренастый мужчина с веснушчатым лицом, седой бородой, тиком в одном глазу и плоским грубым носом, но его пальцы были столь же тонки, как у женщины. Его мастерская была темной, с пыльными деревянными полками и крошечными окнами. Этому зданию могло быть тысяч десять лет. На витрине было выставлено несколько элегантных изделий. Большинство же были довольно грубыми. Он настороженно посмотрел на нас, явно сбитый с толку тем, что к нему пожаловали Наблюдатель и Пилигрим.

Принц толкнул меня в бок.

– Моему другу нужны глаза, – сказал я.

– Да, я делаю такое устройство. Но оно стоит больших денег, и его изготовление требует много месяцев. Пилигриму оно явно не по карману.

Я положил на старый прилавок одну драгоценность.

– У нас есть средства.

Потрясенный Бордо схватил драгоценный камень, повертел его так и сяк и увидел инопланетные огни, пылающие в его сердце.

– Если вы вернетесь, когда будут падать листья…

– У тебя нет глаз в наличии? – спросил я.

Ремесленник осклабился:

– Мне редко заказывают такие вещи. Поэтому я почти не держу запасов.

Я положил рядом небесный глобус. Бордо тотчас признал в нем работу мастера, и челюсть его отвисла. Взяв глобус в одну руку, другой он потянул себя за бороду. Я дал ему налюбоваться глобусом, затем взял его обратно и сказал:

– До осени слишком долго ждать. Боюсь, нам придется попытать счастья в другом месте. Возможно, в Перрисе. – Я схватил принца за локоть, и мы побрели к двери.

– Стой! – окликнул меня Бордо. – По крайней мере, дай мне проверить! Возможно, у меня найдется пара… – И он начал яростно рыться в ящиках на дальней стене его лавки.

Разумеется, у него имелись в наличии глаза, и я немного поторговался с ним. В конце концов, мы сошлись на глобусе, кольце и одном драгоценном камне. Пока мы торговались, принц молчал. Я настоял, чтобы глаза были установлены немедленно. Бордо, взволнованно кивая, закрыл свою лавку, нахлобучил нейрошлем и вызвал Хирурга с желтым лицом. Вскоре предварительные этапы операции уже шли полным ходом. Принц лежал на столе в закрытой стерильной комнате. Он снял ревербератор, а затем и маску, обнажив острые черты лица. Бордо, который бывал при дворе принца Роума, изумленно ахнул и открыл было рот, чтобы что-то сказать. Моя нога тяжело опустилась на его ногу. Бордо тотчас прикусил язык, и Хирург, ни о чем не подозревая, приступил к обработке пустых глазниц.

Глаза были жемчужно-серыми сферами, меньше, чем настоящие, и с поперечными разрезами. Какой механизм был внутри, этого я не знаю, но из их задней части торчали крошечные золотые нити, которые подсоединяются к нервам. Большую часть операции принц спал, а я стоял рядом. Бордо помогал Хирургу. Затем оперируемого пришлось разбудить. Его лицо тотчас исказила гримаса боли, но он так быстро овладел собой, что, видя такую стойкость, Бордо пробормотал слова молитвы.

– Немного света сюда, – сказал хирург.

Бордо подтолкнул парящий шар ближе.

– Да, да, я вижу разницу, – сказал Принц.

– Нужно еще раз проверить. И отрегулировать, – сказал Хирург.

Бордо вышел на улицу. Я – за ним следом. Он дрожал, лицо его позеленело от страха.

– Ты сейчас нас убьешь? – спросил он.

– Конечно, нет.

– Я узнал…

– Ты узнал бедного Пилигрима, – сказал я, – на которого во время его странствий обрушилась ужасное несчастье. Вот и все. Ничего больше.

Я некоторое время осматривал товары Бордо. Затем появились Хирург и его пациент. Теперь в глазницах принца блестели жемчужные сферы с мениском ложной плоти вокруг них, чтобы они как можно плотнее сидели в глазницах. С этими мертвыми шариками вместо глаз он выглядел скорее как машина, а не как человек, и, когда он двигал головой, зрачки-щели то расширялись, то сужались, то снова расширялись, тихо и незаметно.

– Взгляни, – сказал он и прошел через комнату, указывая на предметы и даже называя их. Я знал: он видел их как будто сквозь толстую пелену, но, по крайней мере, ему были видны их очертания.

Он снова надел маску, и к вечеру мы покинули Дижон.

Похоже, принц воспрянул духом. Увы, шары в его глазницах были жалкой заменой того, что отнял у него Гормон, и довольно скоро он сам это понял. Той ночью, когда мы лежали на несвежих простынях на кроватях гостиницы Пилигримов, Принц разразился бессловесными криками ярости. В неверном свете истинной луны и двух ложных я увидел, как он вскинул руки, как острыми ногтями впился в лицо воображаемому врагу, а затем повторял это снова, и снова, и снова…

2

Когда мы наконец достигли Перриса, лето уже было на исходе. Мы вошли в город с юга, шагая по широкой дороге, обсаженной с обеих сторон старыми деревьями, под мелким, моросящим дождем. Порывы ветра носили вокруг нас высохшие листья. Та полная ужаса ночь, когда мы оба бежали из покоренного Роума, теперь казалась почти сном. Весна и лето закалили наш дух, а серые башни Перриса как будто таили в себе обещание новой жизни. Я подозревал, что мы обманываем самих себя, ибо что мог дать мир поверженному принцу, который видел лишь тени, и Наблюдателю, давно пережившему свои лучшие годы?

Это был куда более мрачный город, чем Роум. Даже в конце зимы над Роумом всегда было ясное небо и яркий солнечный свет. Перрис же казался вечно затянутым тучами, а здания и улицы выглядели серыми унылыми. Даже городские стены были пепельно-серыми, без всякого блеска. Ворота города были распахнуты настежь.

Рядом с ними стоял маленький угрюмый человек в форме гильдии Стражей, который, когда мы подошли ближе, даже не поинтересовался, что привело нас в город. Я вопросительно посмотрел на него. Он покачал головой.

– Проходи, Наблюдатель.

– Без всякой проверки?

– Разве ты не слышал? Все города шесть ночей назад были объявлены свободными. Приказ захватчиков. Ворота теперь никогда не закрываются. У половины Стражей нет работы.

– Я думал, захватчики ищут врагов, – сказал я. – Бывшую знать.

– У них есть свои заставы в других местах, и в Стражах нет нужды. Город свободен. Входите. Входите.

– Тогда почему ты здесь? – спросил я, проходя внутрь.

– Это был мой пост в течение сорока лет, – ответил Страж. – Куда мне пойти?

Я жестом выразил ему сочувствие, и мы с Принцем вошли в Перрис.

– Пять раз я входил в Перрис через южные ворота, – сказал Принц. – Вернее, въезжал на колеснице, а впереди шли мои Перерожденцы, издавая горлом хвалебные гимны. Мы шли к реке, мимо древних зданий и памятников, во дворец графа Перриса. А вечером мы танцевали на гравитационных платформах высоко над городом и любовались балетом Воздухоплавателей, а с Башни Перриса в мою честь было устроено небесное сияние. А вино! Красное вино Перриса. А женщины в откровенных платьях, их груди с красными сосками, их сладкие бедра! Мы купались в вине, Наблюдатель. – Он указал куда-то вперед. – Это Башня Перриса?

– Думаю, что это руины погодной машины этого города, – сказал я.

– Погодная машина была бы вертикальной колонной. То, что я вижу, сужается от широкого основания к тонкой вершине, как и Башня Перриса.

– То, что я вижу, – мягко сказал я, – это вертикальная колонна, высотой не менее чем в тридцать раз выше человеческого роста, и заканчивается грубыми краями. Башня вряд ли расположена так близко к южным воротам?

– Нет, – сказал принц и грязно выругался себе под нос. – Значит, погодная машина. От глаз Бордо почти никакого толку. Я обольщаю себя, Наблюдатель. Я обольщаю себя. Найди нейрошлем и проверь, убежал ли из города граф.

Я еще пару секунд смотрел на усеченную колонну метеорологической машины, фантастического устройства, навлекшего столько бедствий на наш мир во Втором цикле. Я попытался проникнуть в ее гладкие, почти маслянистые мраморные бока, чтобы увидеть переплетенные кишки таинственных устройств, способных потопить целые континенты, – те самые, что когда-то давно превратили мою родину на западе из горной страны в цепочку островов.

Затем я отвернулся, надел общественный нейрошлем и спросил про графа. Услышав ответ, который и ожидал, я потребовал назвать мне места, где мы могли бы получить крышу над головой.

– И что? – спросил принц.

– Граф Перриса вместе со всеми его сыновьями был убит во время завоевания. Его династия уничтожена, его титул упразднен, его дворец превращен захватчиками в музей. Остальная часть местной знати мертва или сбежала. Я найду для тебя место в приюте Пилигримов.

– Нет. Возьми меня с собой к Летописцам!

– Теперь ты предпочитаешь их гильдию?

Принц сделал нетерпеливый жест.

– Нет, глупец! Но как я могу остаться в чужом городе один, без друзей? Что бы я сказал истинным Пилигримам в их общежитии? Я останусь с тобой. Летописцы вряд ли отправят восвояси слепого Пилигрима.

Он лишил меня выбора. И мы направили наши стопы в Зал Летописцев.

Нам пришлось пересечь полгорода, и это отняло у нас почти целый день. На мой взгляд, в Перрисе царила неразбериха. Приход захватчиков нарушил структуру нашего общества, освободив от их дел большие группы людей, в ряде случаев целые гильдии. Я видел на улицах десятки моих товарищей-Наблюдателей. Некоторые из них все еще тащили с собой свои ящики с инструментами, другие, как я, сбросили с себя это бремя и вряд ли знали, чем занять свои руки. Мои собратья по гильдии выглядели подавленными и неприкаянными. Теперь, когда от дисциплины ничего не осталось, многие из них явно пустились в загул. Потом были Стражи, тоже никому не нужные и озлобленные, ведь охранять было больше нечего, и Защитники, растерянные и ошеломленные поражением. Я не заметил ни Мастеров, ни Доминаторов, зато увидел много безработных Клоунов, Музыкантов, Писцов и прочей придворной челяди, слонявшейся без дела.

Мне также встречались полчища тупых Кастратов, их почти безмозглые тела стали еще более дряблыми от безделья. Лишь Торговцы и Сомнамбулисты, похоже, не остались без работы.

Присутствие захватчиков бросалось в глаза на каждом шагу. По двое или по трое они разгуливали по каждой улице. Их длинные верхние конечности болтались почти до колен, их веки были тяжелы, их ноздри спрятаны за фильтрационными масками, их губы – полны, а когда их рот бывал закрыт, то почти не был виден. Большинство из них были облачены в одинаковые одежды темно-зеленого цвета, возможно, в военную форму. Некоторые имели при себе оружие неожиданно примитивного вида – какие-то большие тяжелые штуковины, переброшенные за спину, вероятно, скорее, для устрашения аборигенов, нежели для самообороны. Разгуливая среди нас, они казались в целом спокойными – добродушные завоеватели, уверенные в себе и гордые, которым нет причин опасаться покоренного населения. И все же тот факт, что они никогда не ходили поодиночке, говорил сам за себя: внутри ими владела настороженность. Но лично меня их присутствие не возмущало и не коробило, даже когда они как хозяева разглядывали древние памятники Перриса. А вот принц Роума, для которого все фигуры были лишь вертикальными темно-серыми полосами на фоне светло-серого поля, инстинктивно ощущал их близость и всякий раз шумно втягивал в себя воздух, как будто столкнулся с врагом.

В городе также было гораздо больше инопланетных гостей, чем обычно, несколько сот видов существ с далеких звезд. Некоторые могли дышать нашим воздухом, другие расхаживали в герметичных глобусах или небольших пирамидальных дыхательных коробках или контурных костюмах. Конечно, в самом присутствии пришельцев из далеких миров не было ничего необычного. Поражало другое – их огромное количество. Они были повсюду: бродили по храмам старых религий Земли, покупали у Торговцев на углах улиц блестящие модели Башни Перриса, неуклюже забирались на верхние уровни пешеходных галерей, заглядывали в окна домов, щелкали камерами, обменивали у фарцовщиков в темных закоулках валюту, заигрывали с Воздухоплавательницами и Сомнамбулистками, рисковали жизнью в наших ресторанах, передвигались, как стало баранов, от одной достопримечательности к другой. Казалось, будто наши захватчики бросили через все галактики клич: «ПОСМОТРИТЕ НА СТАРУЮ ЗЕМЛЮ СЕЙЧАС! ПОД НОВЫМ УПРАВЛЕНИЕМ!»

По крайней мере, местные нищие процветали. Инопланетным звездные туристы подавали плохо, зато исконные земляне преуспевали, за исключением Перерожденцев, ибо в них было трудно узнать аборигенов. Я видел, как некоторые из этих мутантов, недовольные тем, что им отказали, вымещали свою злобу на других нищих, которым повезло больше, набрасывались на них с кулаками, а тем временем зеваки из числа пришельцев спешили запечатлеть эту сцену, чтобы потом, вернувшись домой, позабавить своих собратьев-домоседов.

В конце концов, мы добрели до Зала Летописцев.

Как и следовало ожидать, это было внушительное здание, хранившее в себе все прошлое нашей планеты.

Его громада вздымалась на южном берегу Сенна, прямо напротив столь же внушительного графского дворца. Но резиденция свергнутого графа была древним зданием, поистине древним, еще из Первого Цикла, – длинное закругленное сооружение из серого камня с зеленой металлической крышей в традиционном перрисском стиле, в то время как Зал Летописцев являл собой отполированную белую колонну, чью поверхность не нарушали никакие окна. Вокруг этой колонны от вершины и до основания вилась, сверкая золотом, спираль из полированного металла, на которой была начертана история человечества. Верхние витки спирали были пусты. С расстояния я ничего не мог прочесть. Мне стало интересно, нанесли ли на нее Летописцы надписи об окончательном поражении Земли? Позже я узнал, что они этого не сделали, – что история фактически завершалась концом Второго Цикла и многое из того, о чем было неприятно вспоминать, не вошло в анналы истории.

– Мы уже у Зала Летописцев? – раздраженно спросил Принц Энрик.

– Да, это Зал, – ответил я. – Белая башня.

– Я знаю, как он выглядит, идиот! Это… после наступления темноты я почти ничего не вижу… вон то здание, там?

– Вы указываете на дворец графа, величество.

– Тогда вот это.

– Да.

– Тогда почему мы не вошли в него?

– Я любуюсь Перрисом, – ответил я. – Никогда еще я не видел такой красоты. Роум тоже красив, но по-другому. Роум – император, Перрис – куртизанка.

– Ты говоришь стихами, дряхлый старик!

– Я чувствую, как годы спадают с моих плеч. Клянусь, я даже мог бы пуститься на улице в пляс. Этот город поет мне.

– Входи. Входи. Мы здесь для того, чтобы увидеть Летописцев. Пусть он споет тебе позже.

Я вздохнул и повел его ко входу в огромный зал. Мы поднялись по ступеням из черного блестящего камня, и лучи света падали на нас, сканируя и учитывая. Громадная черная дверь, в пять человек в ширину и десять в высоту, оказалась лишь проецированной иллюзией, ибо, когда мы приблизились к ней, я ощутил ее глубину, увидел сводчатый зал и понял, что она обман зрения. А проходя через нее, я также ощутил смутное тепло и странный аромат.

Внутри был гигантский вестибюль, почти такой же огромный, как и внутреннее пространство дворца принца Роума. Все было белым, камень источал внутреннее сияние, омывавшее все вокруг своим блеском. Справа и слева массивные дверные проемы вели к внутренним крыльям зала. Хотя уже наступила ночь, у терминалов возле задней стены вестибюля толпились люди – экраны и шлемы позволяли им получить доступ к основным файлам гильдии Летописцев. Я с интересом отметил, что многие из тех, кто пришел сюда с вопросами о прошлом человечества, были захватчиками.

Мы шли через зал, и наши шаги отдавались на каменном полу гулким эхом. Никаких Летописцев я не увидел. Поэтому я подошел к терминалу, надел нейрошлем и уведомил забальзамированный мозг, с которым тот был связан, что я ищу Базиля-Летописца, с которым я кратко пересекся в Роуме.

– Какое у тебя к нему дело?

– Я принес его шаль, которую он оставил на мое попечении, когда бежал из Роума.

– Летописец Базиль вернулся в Роум, чтобы с разрешения победителей завершить свои исследования. Я пришлю тебе еще одного члена гильдии. Он заберет у тебя шаль.

Нам не пришлось ждать долго. Мы стояли вместе в задней части вестибюля. Я созерцал странную картину – толпы пришедших обрести знания. Вскоре к нам подошел толстый мужчина с неприветливым лицом, на несколько лет моложе меня, но все же не молодой. На его широкие плечи был наброшен платок его гильдии.

– Я Летописец Элегро, – объявил он.

– Я принес тебе шаль Базиля.

– Следуй за мной.

Как оказалось, он появился из незаметной двери в стене, где скользящий блок поворачивался на шарнирах. Теперь он снова сдвинул его и быстро зашагал по коридору. Я крикнул ему, что мой собеседник слеп и не может угнаться за ним, и тогда Летописец Элегро остановился, явно недовольный. Его рот и губы неприветливо скривились, и он сунул короткие пальцы в свою пышную курчавую бороду. Когда мы догнали его, он зашагал уже не так быстро. Миновав бесконечное количество проходов, мы наконец оказались в кабинете Элегро, где-то высоко в башне.

Комната была темной, зато набита экранами, шлемами, оборудованием для записи, голосовыми коробками и другими научными приборами. Стены были задрапированы пурпурно-черной тканью, по всей видимости, живой, поскольку ее складки подрагивали в пульсирующем ритме. Три парящих шара испускали приглушенный свет.

– Шаль, – сказал Элегро.

Я вынул из сумки шаль. Я забавы ради носил ее какое-то время в те первые смутные дни завоевания – в конце концов, я не вырывал ее у Базиля. Тот сам оставил ее в моих руках, когда бежал по улице, и явно не заботился о своей потере. Но вскоре я убрал шаль, ибо это приводило многих в замешательство: человека в одежде Наблюдателя, который носил шаль Летописца. Элегро взял ее у меня и, развернув, придирчиво осмотрел, как будто искал вшей.

– Откуда она у тебя?

– Мы с Базилем встретили друг друга на улице во время вторжения. Он был очень взволнован. Я попытался удержать его, но он пробежал мимо меня, и платок остался в моих руках.

– Он рассказал другую историю.

– Мне жаль, если я скомпрометировал его, – сказал я.

– В любом случае ты вернул его шаль. Сегодня вечером я сообщу об этом в Роум. Ты надеешься получить вознаграждение?

– Да.

– Какое именно? – недовольно спросил Элегро.

– Быть принятым в ряды Летописцев в качестве ученика.

Мой ответ привел его в замешательство:

– Но у тебя есть гильдия!

– Быть Наблюдателем в эти дни – значит быть без гильдии. За чем мне наблюдать? Я свободен от моих обетов.

– Может быть. Но ты стар, чтобы попробовать себя в новой гильдии.

– Стар, но не слишком.

– Наше ремесло весьма сложное.

– Я готов много работать. Я жажду учиться. В старости во мне проснулась любознательность.

– Стань Пилигримом, как твой друг. Посмотри на окружающий мир.

– Я видел мир. Теперь я хочу вступить в ряды Летописцев и изучать прошлое.

– Ты можешь получить нужную тебе информацию внизу. Наши терминалы открыты для тебя, Наблюдатель.

– Это не то же самое. Возьмите меня.

– Обратись лучше к Индексаторам, – предложил Элегро. – Работа похожая, но не такая сложная.

– И все же я настаиваю… хочу, чтобы меня приняли в ваши ряды.

Элегро тяжело вздохнул. Он сложил пальцы домиком, наклонил голову, изогнул губы. Он явно ни разу не сталкивался с чем-то подобным. Пока он размышлял, внутренняя дверь открылась и в комнату вошла женщина-Летописец с маленькой бирюзовой музыкальной сферой в руках. Сделав четыре шага, она резко остановилась. Она явно не ожидала застать у Элегро посетителей.

– Я вернусь позже, – сказала она, кивнув в знак извинения.

– Останься, – сказал Элегро и, повернувшись ко мне и принцу, добавил: – Моя жена. Летописец Олмейн. – Затем он повернулся к ней и сказал: – Это путники, только что прибывшие из Роума. Они доставили шаль Базиля. Наблюдатель просит принять его учеником в нашу гильдии. Что ты посоветуешь?

Олмейн нахмурила белый лоб и положила свою музыкальную сферу в темную хрустальную вазу. При этом она нечаянно активировала ее, и та, прежде чем Олмейн ее выключила, произвела дюжину мерцающих нот. Потом она взялась рассматривать нас, а я – ее. Она была заметно младше своего мужа, который был уже далеко не молод, в то время как она пребывала в расцвете лет. И все же чувствовалась в ней сила, которая говорила о ее большей зрелости. Возможно, подумал я, она побывала в Джорслеме, где прошла процедуру омоложения, но в таком случае было странно, что ее муж не сделал то же самое, если только он не ценил свой возраст. Она, безусловно, была хороша собой, широкое лицо с высоким лбом, красиво очерченные скулы, широкий чувственный рот и сильный подбородок. Ее черные как смоль волосы блестели, резко контрастируя со странной бледностью ее кожи. Такая белая кожа – редкость среди нас, хотя теперь я знаю, что в древние времена, когда наша порода была другой, эта белизна была обычным явлением. Авлуэла, моя милая маленькая Воздухоплавательница, являла собой ту же самую комбинацию черного и белого, но на этом сходство заканчивалось, потому что Авлуэла была хрупкой, а Летописец Олмейн – воплощение силы. Длинная стройная шея переходила в прямые, гордые плечи, далее следовала высокая грудь, крепкие ноги. Ее осанка была царственной.

Она долго рассматривала нас, и меня в конце концов начал раздражать пристальный взгляд ее широко расставленных темных глаз.

– То есть Наблюдатель считает себя способным стать одним из нас? – спросила она спустя минуту.

Похоже, ее вопрос был адресован любому, кто был готов на него ответить. Я медлил с ответом. Элегро тоже. Наконец, принц Роума произнес властным голосом:

– Наблюдатель имеет право вступить в вашу гильдию.

– А ты кто такой? – требовательно спросила Олмейн.

Принц поспешил перейти на более любезный тон:

– Бедный слепой Пилигрим, миледи, пешком проделавший путь сюда из Роума в обществе этого человека. Насколько я могу судить, ты вполне могла бы принять его в качестве ученика.

– А ты сам? Какие у тебя планы? – спросил Элегро.

– Я ищу здесь только убежища, – ответил принц. – Я устал от странствий и хотел бы предаться размышлениям. Думаю, вы могли бы позволить мне выполнять здесь небольшие поручения. Я бы не хотел разлучаться с моим спутником.

– Мы рассмотрим твою просьбу, – ответила мне Олмейн. – Если она будет одобрена, тебе будут даны тесты. Я буду твоим поручителем.

– Олмейн! – выпалил Элегро. Он явно не ожидал от нее этих слов.

Олмейн безмятежно улыбнулась всем нам.

Назревала семейная ссора, но она была предотвращена, и Летописцы предложили нам гостеприимство, соки, более крепкие напитки, ночлег. Мы поужинали отдельно от них, в одной из комнат их квартиры. Тем временем, чтобы рассмотреть мое необычное заявление, были вызваны другие Летописцы. Принц, похоже, пребывал в странном волнении. Он ронял еду, пролил флягу вина, неуклюже возился со столовыми приборами, то и дело тер пальцами серые металлические глазные яблоки, как будто пытался унять зуд в каких-то долях мозга.

– Опиши ее мне! – требовательно прошептал он мне.

Я выполнил его просьбу. Я подробно описал ее, на все лады раскрашивая свои слова, чтобы нарисовать ему самую яркую картину, какую только мог.

– Она прекрасна, говоришь?

– По-моему, да. В моем возрасте лучше иметь дело с абстрактными понятиями, а не с истечениями желез.

– Ее голос меня возбуждает, – признался принц. – В ней чувствуется сила. Царственность. Она просто обязана быть красавицей. Было бы несправедливо, если бы ее тело не соответствовало голосу.

– Она, – напомнил я, – жена другого человека, который оказал нам гостеприимство.

Я вспомнил день в Роуме, когда паланкин принца вынесли из дворца и как принц заметил Авлуэлу и приказал ей войти к нему, как он втащил ее сквозь занавес, чтобы насладиться ее телом. Доминатор мог поступить точно так же с простолюдинкой, но Пилигрим – нет, и я боялся замыслов принца Энрика. Он снова потрогал глаза. Мышцы его лица возбужденно подергивались.

– Обещай мне, что ты не покусишься на нее, – сказал я.

Уголок его рта дернулся. Догадываюсь, что это должно было стать началом гневной реплики, но он быстро овладел собой.

– Ты плохо меня знаешь, старик, – с усилием произнес он. – Я буду соблюдать законы гостеприимства. Будь добр, принеси мне еще вина, хорошо?

Я открыл дверцу ниши с напитками и взял вторую бутылку. Это было крепкое красное вино, а не золотое, как в Роуме. Я налил, и мы выпили. Бутылка быстро опустела. Я взял ее вдоль линий полярности, крутанул, и она лопнула и исчезла, как мыльный пузырь.

Через несколько секунд вошла Олмейн. Она сменила наряд. До этого на ней было повседневное платье тусклого оттенка и из грубой ткани, зато теперь – полупрозрачное алое, застегнутое между грудями. Сквозь него просвечивали все выпуклости ее тела, и я удивился, увидев, что она решила сохранить пупок. Тот нарушал гладкий плавный изгиб живота. Подозреваю, что это было сделано нарочно, чтобы возбуждать мужчин, потому что это едва не возбудило даже меня.

– Благодаря моему поручительству твоя заявка одобрена, – слегка высокомерно заявила она. – Испытания состоятся сегодня вечером. Если ты выдержишь их, то будешь принят в наше подразделение.

В ее глазах внезапно мелькнула хитринка.

– Хочу предупредить заранее: мой муж крайне недоволен. Но недовольства моего мужа не стоит бояться. Пойдемте со мной, вы оба.

Она взяла меня и принца за руки. Ее пальцы были прохладны. Меня била внутренняя лихорадка. Я удивлялся этому признаку второй молодости, который шевельнулся во мне, – и это без каких-либо целебных вод дома обновления в священном Джорслеме!

– Подойдите, – сказала Олмейн и повела нас к месту испытания.

3

Так я перешел в гильдию Летописцев. Испытания были формальными. Олмейн привела нас в круглую комнату ближе к вершине высокой башни, чьи вогнутые стены были инкрустированы редкими породами дерева разных оттенков. От пола вверх поднимались ряды блестящих скамеек, а в центре располагалась спираль высотой в человечески рост, на которой были написаны буквы, слишком мелкие, чтобы их можно было прочесть. В зале лениво сидело с полдюжины Летописцев. Мне подумалось, что они все были там исключительно по прихоти Олмейн. Было видно, что их ни в малейшей степени не интересует старый, потрепанный жизнью Наблюдатель, чье прошение ей почему-то взбрело в голову поддержать.

Мне протянули нейрошлем. Скрипучий голос задал мне дюжину вопросов, проверяя мои типичные ответы, и также попросил сообщить некоторые подробности моей биографии. Я назвал им мое имя, под которым я был известен в гильдии, чтобы они могли связаться с местным ее главой и удостовериться, что я не самозванец, а также получить согласие на то, что я могу снять с себя обеты. Обычно снять с себя обеты Наблюдателя было невозможно, но это не были обычные времена, и я знал: моя гильдия практически уничтожена.

Все заняло около часа. Олмейн сама возложила на мои плечи шаль Летописца.

– Тебе предоставят комнату рядом с нашими апартаментами, – сказала она. – Тебе придется снять с себя одежду Наблюдателя, но твой друг может оставаться в одежде Пилигрима. Твое обучение начнется по завершении испытательного срока. Пока у тебя есть полный доступ к любому из наших резервуаров памяти. Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что ты будешь полностью принят в гильдию не ранее чем через десять лет.

– Да, отдаю, – ответил я.

– Отныне твое имя Томис, – сказала мне Олмейн. – Еще не Томис-Летописец, а Томис из Летописцев. Разница есть. Твое прошлое имя больше не имеет значения.

Нас с принцем провели в маленькую комнату, которую мне предстояло делить с ним. Это было довольно скромное место, однако там были удобства для омовений, розетки для нейрошлемов и других устройств, а также канал подачи пищи. Принц Энрик ходил по комнате и трогал вещи, стараясь запомнить их расположение. Время от времени он натыкался на кнопки, и тогда из стен выскакивали шкафы, кровати, стулья, полки для хранения вещей. В конце концов, он запомнил, где что находится, и даже безошибочно активировал кровать, а из невидимой прорези в стене упала полоса света. Он вытянулся во весь рост.

– Скажи мне одну вещь, Томис из Летописцев.

– Какую?

– Меня снедает любопытство. Как тебя звали в прошлой жизни?

– Сейчас это не имеет значения.

– Ты больше не связан никакими обетами. Так ты скажешь мне или нет?

– Меня связывает старая привычка, – сказал я. – За долгие годы, а это вдвое больше, чем тебе лет, я привык не произносить свое имя, кроме как на законных основаниях.

– Назови его.

– Вуэллиг, – сказал я.

Этот поступок странным образом принес мне облегчение. Мое прежнее имя на миг повисло в воздухе перед моими губами, потом заметалось по комнате, словно выпущенная из клетки птица, взмыло вверх, описало резкий поворот, ударилось о стену и с тихим звоном разлетелось сотней осколков. Я вздрогнул.

– Вуэллиг, – повторил я. – Меня звали Вуэллиг.

– Вуэллига больше нет.

– Теперь есть Томис из Летописцев.

Мы оба рассмеялись и продолжали заливаться смехом, пока нам не сделалось больно. Ослепленный принц вскочил на ноги, и мы, как закадычные друзья, звонко стукнулись ладошками и стали раз за разом выкрикивать наши имена – мое имя, его имя, – словно мальчишки, которые выучили запретные слова, но, в конце концов, обнаружили, что те не более чем пустой звук.

Так началась моя новая жизнь среди Летописцев.

В течение некоторого времени я вообще не покидал их здания. Мои дни и ночи были полностью заняты, и я не видел Перриса. Принц тоже, хотя у него имелось свободное время. Он почти всегда оставался внутри, выходя из дома, лишь когда его одолевала скука или злость. Обычно с ним выходила Олмейн, или же он вместе с ней, чтобы не чувствовать себя одиноким в своей слепоте. Но я знал, что иногда он выходил один, пытаясь доказать, что, даже будучи слеп, вполне способен передвигаться по городу самостоятельно.

Мои часы бодрствования были поделены между следующими занятиями:

+ посещением вводных уроков;

+ выполнением обязанностей ученика;

+ личными изысканиями.

Как и следовало ожидать, я оказался гораздо старше всех других учеников. Большинство были юношами, почти детьми, и смотрели на меня в замешательстве, не в силах понять, каким ветром меня занесло в их ряды.

Было несколько довольно зрелых учеников, тех, кого в середине жизни привело сюда призвание, но и они все как один были моложе меня. Поэтому я не завел себе друзей среди однокашников.

Каждый день в течение нескольких часов мы изучали методы, с помощью которых Летописцы восстанавливают прошлое Земли. Мне показали лаборатории, где проводится анализ полевых образцов. В немом изумлении раскрыв глаза, я смотрел на детекторы, которые по распаду нескольких атомов определяют возраст артефакта. Я наблюдал, как разноцветные лучи, вылетавшие из специальной пушки, превращали кусок дерева в пепел, вынуждая его раскрыть все его секреты. Моему взгляду представали изображения прошлых событий, снятые с неодушевленных субстанций. Мы оставляем свои отпечатки повсюду, на каждом шагу: частицы света отскакивают от наших лиц, и поток фотонов уносит их в окружающую среду. Летописцы снимают их, классифицируют, исправляют. Я как-то раз вошел в комнату, где на жирной голубой пелене плавала фантасмагория лиц: исчезнувшие короли и главы гильдий, всеми забытые герцоги, славные герои древних эпох. Я видел, как техники с ледяными глазами вытягивали историю из горстей обугленного вещества. Я видел, как влажные комья мусора рассказывали о революциях и убийствах, о культурных изменениях, об отказе от обычаев и традиций.

Затем меня поверхностно ознакомили с приемами полевой работы. С помощью хитроумной симуляции мне показали, как Летописцы работают с вакуумными бурами, проводя раскопки холмов на месте великих разрушенных городов Африка и Асьи. Я даже «принял участие» в подводных поисках остатков цивилизаций Затонувших Континентов. Сев в полупрозрачные машины, формой похожие на капли зеленого желатина, команды Летописцев устремлялись в глубины земного океана, все ниже и ниже, к покрытым слоем осклизлого ила прериям бывшей суши, и острыми фиолетовыми лучами бурили слои наносов и сваи под ними, чтобы обнажить скрытые истины. Я наблюдал за работой собирателей осколков, копателей теней, коллекционеров молекулярных пленок. Одно из самых сильных впечатлений во время этих вводных уроков на меня произвели кадры, на которых некоторые по-настоящему героические Летописцы раскопали древнюю метеорологическую машину в нижнем Африке и, обнажив основание этого гигантского сооружения, оторвали ее на силовых тросах от земли. Это был такой титанический труд, что, казалось, сама земля стонала от усилий. Они подняли в воздух эту тяжеловесную реликвию, образец безумия Второго Цикла, а тем временем эксперты в шалях изучали зиявшую под ней яму, чтобы узнать, каким образом колонна была установлена. У меня глаза лезли на лоб от этого удивительного зрелища.

После этих сессий я проникся благоговейным трепетом перед гильдией, которую выбрал.

А вот сами Летописцы, по крайней мере, те, которых я знал, в целом казались мне напыщенными, высокомерными снобами или просто нелюдимыми типами; они не располагали к себе. Однако целое не сводимо к сумме его частей, и я видел таких людей, как Базиль и Элегро, столь далеких от обычных человеческих забот, бескорыстных и страстно увлеченных своим делом, вносивших свой вклад в колоссальные усилия по возвращению из небытия нашего славного прошлого. Это исследование канувших в Лету времен поражало, будучи единственной достойной заменой прежней деятельности человечества. Лишенные настоящего и будущего, мы были вынуждены сосредоточить свои усилия на прошлом, которое никто не мог отнять у нас, если только мы будем бдительными.

В течение многих дней я впитывал нюансы этой работы, каждый ее этап от сбора пылинок в поле до их обработки и анализа в лаборатории и самого благородного этапа, синтеза и интерпретации, которые были прерогативой Старших Летописцев на самом верхнем этаже этого здания. Я видел этих мудрецов лишь мельком: сухопарые и древние, они годились мне в деды. Их седые головы были опущены, тонкие губы шептали комментарии и интерпретации, придирки и исправления. Некоторые из них, как мне сообщили едва слышным шепотом, дважды, а иные и трижды омолаживались в Джорслеме и теперь уже не подлежат омоложению, пребывая в своем последнем почтенном возрасте.

Затем мы познакомились с резервуарами памяти, где Летописцы хранят свои находки и из которых выдают информацию для любопытных. Скажу честно, как бывший Наблюдатель, я питал невеликое любопытство и еще меньший интерес к посещению хранилищ памяти. Разумеется, я ни разу не видел ничего подобного, ибо резервуары памяти Летописцев – это вам не просто хранилища с тремя или пятью мозгами, а гигантские установки с сотней мозгов или более, подключенных последовательно. Помещение, в которое нас привели – одно из десятков под зданием, – было продолговатой, глубокой, но невысокой камерой. Шкафы с мозгами, выстроенные в ряды по девять штук, уходили далеко в темноту. Перспектива играла странные шутки; я не мог сказать, сколько там рядов, десять или пятьдесят, и вид этих обесцвеченных куполов внушал трепет.

– Это мозги бывших Летописцев? – спросил я.

На что наш гид ответил:

– Некоторые из них – да. Но использовать лишь мозги Летописцев – в этом необходимости нет. Подойдет любой нормальный человеческий мозг; даже мозг Сервитора имеет куда большую емкость хранения информации, чем ты думаешь. Нам не нужна избыточность в наших цепях. Мы умеем по максимуму использовать ресурсы каждого мозга.

Я попытался заглянуть сквозь тяжелый, но гладкий защитный экран, оберегавший резервуары памяти от внешних повреждений.

– Какая информация хранится в этой комнате? – спросил я.

– Имена жителей Африка во времена Второго Цикла и те личные данные каждого, какие мы на сегодняшний день смогли восстановить. Кроме того, поскольку эти клетки еще не полностью заполнены, мы временно храним в них некоторые географические данные о Затонувших Континентах и информацию, касающуюся постройки Сухопутного моста.

– Может ли такая информация быть легко перенесена из временного хранилища в постоянное? – уточнил я.

– Да, легко. Здесь все электромагнитное. Все факты представляют собой совокупность зарядов. Изменяя их полярность, мы перемещаем информацию из мозга в мозг.

– А если в сети произошел сбой? – не унимался я. – Ты говоришь, что у вас здесь нет избыточности. Не рискуете ли вы в случае аварии потерять данные?

– Нет, – спокойно ответил гид. – У нас имеется серия устройств для обеспечения бесперебойного питания. Используя же для хранения информации органические ткани, мы получаем наилучшую гарантию безопасности из всех, ибо сами мозги сохранят все данные даже в случае перебоя в питании. Восстановить потери будет хотя и затратно, но возможно.

– Во время вторжения, – сказал я, – возникли ли какие-либо трудности?

– Мы находимся под защитой захватчиков, ибо они считают нашу работу жизненно важной для их собственных интересов.

Вскоре после этого состоялось общее собрание гильдии Летописцев, и нам, ученикам, разрешили наблюдать за ним с балкона. Под нами, в полном облачении, с платками на плечах, были члены гильдии, среди них Элегро и Олмейн. На возвышении, украшенном изображением спирали, стоял канцлер Кенишаль из Летописцев, суровая, внушительная фигура, а рядом с ним – куда более заметный персонаж, из числа захватчиков Земли. Речь Кенишаля была краткой. Его звучный голос был бессилен скрыть пустоту его слов. Как и любой администратор, он изливал потоки банальностей и косвенно похвалил себя, поздравив членов гильдии с выдающимися успехами в работе. Затем он представил захватчика.

Пришелец вытянул в стороны руки, пока те, казалось, не коснулись стен аудитории.

– Я Наместник номер Семь, – негромко сказал он. – Я прокуратор Перриса, и на меня возложена особая ответственность за работу гильдии Летописцев. Цель моего сегодняшнего прихода сюда состоит в том, чтобы подтвердить указ временного оккупационного правительства. Вы, как Летописцы, можете беспрепятственно осуществлять свою деятельность. Вы имеете свободный доступ ко всем сайтам на этой планете, равно как и любой другой, если это поможет вам в изучении прошлого этой планеты. Вам остаются открыты все файлы, кроме тех, которые относятся к организации самого завоевания. Канцлер Кенишаль сообщил мне, что в любом случае завоевание выходит за рамки ваших нынешних исследований, поэтому никаких трудностей не возникнет. Мы в оккупационном правительстве осознаем ценность работы вашей гильдии. История этой планеты для нас крайне важна, и мы хотим, чтобы ваши усилия по ее изучению не прекращались.

– Чтобы привлечь на Землю еще больше туристов, – с горечью сказал принц Роума рядом со мной.

Между тем Наместник номер Семь продолжил свою речь:

– Канцлер попросил меня довести до вашего сведения одно важное административное нововведение, которое следует из оккупированного статуса вашей планеты. В прошлом все споры между вами разрешались судами вашей собственной гильдии, и канцлер Кенишаль имел высшее право на апелляцию. В целях эффективного управления мы сочли необходимым установить для вашей гильдии свою юрисдикцию. Поэтому Канцлер передаст нам те судебные процессы, которые, по его мнению, больше не попадают в сферу его полномочий.

Летописцы ахнули. Внизу под нами члены гильдии заерзали и обменялись недоуменными взглядами.

– Канцлер слагает с себя полномочия! – воскликнул какой-то ученик рядом со мной.

– Какой у него выбор, дурак? – сердито прошептал другой.

В зале поднялся шум. Летописцы вскочили с мест и устремились в коридоры, яростно жестикулируя, споря, что-то доказывая друг другу. Один почтенный обладатель шали был так потрясен, что, не обращая внимания на толпу, согнулся и попытался сделать несколько глубоких вдохов. Толпа налетела на нас, учеников, и мы были вынуждены отпрянуть. Я попытался защитить принца, опасаясь, что его собьют с ног и растопчут. Увы, мы были разлучены, и я на несколько минут потерял его из виду. Когда я увидел его снова, он стоял рядом с Олмейн. На ее лице играл румянец, глаза блестели. Она что-то быстро говорила, а принц слушал. Его рука вцепилась в ее локоть, словно в поисках опоры.

4

По завершении вводного курса обучения мне были поручены мелкие, тривиальные задачи. Главным образом меня просили сделать то, что раньше было бы полностью выполнено машиной: например, контролировать линии питания, по которым питательные вещества поступали к мозгам в емкости памяти. В течение нескольких часов каждый день я мерил шагами узкий коридор инспекционных панелей в поисках засоренных линий. Устроены они были так, что если в линии возникал затор, то по всей длине прозрачной трубки возникал сигнальный узор, и лучи специального поляризованного света освещали его для инспектора. Я выполнял свою скромную задачу, время от времени находя препятствие. Выполнял я и другие мелкие поручения, которые соответствовали моему статусу ученика.

Впрочем, у меня также имелась возможность вести собственные исследования прошлого моей планеты.

Порой человек осознает ценность вещей, лишь когда они утрачены. Я всю свою жизнь служил Наблюдателем, стремясь заблаговременно предупредить об обещанном вторжении захватчиков, не заботясь о том, кто захочет вторгнуться к нам или почему. Всю мою жизнь я смутно осознавал, что Земля знала куда более великие дни, нежели те, что были в Третьем Цикле, в котором я родился, но при этом не стремился узнать, какими были те дни, а также причины нашего нынешнего упадка. Лишь когда в небе расцвели звездолеты захватчиков, я ощутил внезапный голод, желание узнать наше потерянное прошлое. Теперь, будучи самым пожилым из учеников, я, Томис из Летописцев, рылся в архивах минувших времен.

Любой гражданин имеет право подойти к общественному нейрошлему и запросить у Летописцев информацию по любому вопросу. Никаких секретов нет. Но Летописцы не предлагают помощь. Вы должны знать, как спрашивать, иными словами, вы должны знать, что спрашивать, вы должны сами искать нужные вам факты крупица за крупицей. Это полезно для тех, кто хочет узнать, скажем, долгосрочные климатические изменения в Агюпте, или симптомы болезни кристаллизации, или ограничения в уставе одной из гильдий. Но это совсем не помогает человеку, который желает получить ответы на куда более важные вопросы. Приходится запрашивать тысячу самых разных фактов лишь для того, чтобы начать. Это слишком накладно; мало кто за такое возьмется.

Как будущий Летописец я имел полный доступ ко всем данным. Более того, я имел доступ к каталогам Индексаторов, ведь те являются дочерней гильдией Летописцев. Они своего рода их вьючные животные, чья работа состоит в том, чтобы записывать и классифицировать то, чего они сами часто не понимают. Конечный продукт их труда служит высшей гильдии, но каталоги открыты не для всех. Без них же провести тщательное исследование невозможно.

Я не буду перечислять этапы, через которые я пришел, приобретая знания: часы, в течение которых я мерил шагами лабиринт коридоров, отказы, недоуменные взгляды, головную боль. Наивный новичок, я нередко становился жертвой розыгрышей шутников, и многие другие ученики, и даже один или два члена гильдии, нарочно вводили меня в заблуждение, чтобы посмеяться надо мной. Но я узнал, какими путями следовать, как составлять цепочки вопросов, как двигаться по пути ссылок все выше и выше, пока истина не открывалась мне во всей своем ослепительном великолепии. Благодаря упорству, а не большому уму я извлекал из файлов Летописцев историю упадка человечества.

Например: в далеком прошлом была эпоха, когда жизнь на Земле была жестокой и примитивной. Мы называем это время Первым Циклом. Я имею в виду не период до цивилизации, время нечленораздельных звуков и волосатости, пещер и каменных орудий. Мы считаем, что Первый Цикл начался, когда человек впервые научился записывать информацию и подчинять себе природу.

Это произошло в Агюпте и Сумире. По нашим подсчетам, Первый Цикл начался около 40 000 лет назад, однако мы не уверены в его истинной продолжительности, поскольку в конце Второго Цикла продолжительность года была изменена, и теперь не представляется возможным установить, сколько длился период вращения нашей Земли вокруг Солнца в предыдущие эпохи. Возможно, несколько дольше, чем сейчас.

Первый Цикл был временем Имперского Роума и первого расцвета Джорслема.

Эйроп оставался диким еще долгое время после того, как Асья и части Африка были цивилизованы. На западе большую часть Земного Океана занимали два великих континента, и они тоже были заселены дикарями.

Считается, что в этом цикле человечество не имело контактов с другими мирами или звездами.

Такое одиночество трудно постичь, но все же так было. Человек не умел создавать свет, кроме как через огонь, не мог лечить свои болезни; ему был неведом секрет обновления жизни. Это было время без комфорта, серое и унылое, суровое в своей простоте. Смерть наступала рано, человек едва успевал завести нескольких сыновей и вскоре умирал. Он жил в вечном страхе, хотя и боялся вымышленных вещей.

Душа в ужасе отшатывается от этого времени. И все же верно, что в Первом Цикле были основаны великолепные города – Роум, Перрис, Атин, Джорслем – и совершены великие дела. Сегодня мы замираем в благоговении перед этими далекими предками: дурно пахнущие (вне всякого сомнения), неграмотные, без машин и вместе с тем способные найти общий язык со своей вселенной и до некоторой степени овладеть ею.

Война и страдания были постоянными спутниками Первого Цикла. Разрушение и созидание были почти одновременными. Огонь пожирал самые прекрасные города. Хаос всегда угрожал поглотить порядок. Как только люди могли терпеть такие условия в течение тысяч лет?

К концу Первого Цикла большая часть этого примитивизма была наконец преодолена. Человеку стали доступны источники энергии. Было положено начало настоящему транспорту. Стало возможным общение на расстоянии. Многочисленные изобретения за короткое время изменили мир. Методы ведения войны шли в ногу с технологическим ростом в других направлениях, но полную катастрофу удалось предотвратить, хотя несколько раз казалось, будто она неминуема. Именно на этом, последнем этапе цикла были колонизированы Затонувшие Континенты, в том числе и Стралья, и состоялся первый контакт с соседними планетами нашей Солнечной системы.

Переходом от Первого Цикла ко Второму принято считать момент, когда человек впервые столкнулся с разумными существами из далеких миров. Это, по мнению Летописцев, произошло менее чем через пятьдесят поколений после того, как люди Первого Цикла освоили электронную и ядерную энергию. Таким образом, мы имеем полное право сказать, что ранние люди Земли свершили прыжок от дикости к галактическим контактам – или, возможно, преодолели этот разрыв в несколько быстрых шагов.

Это тоже повод для гордости. Ибо, если Первый Цикл был великим, при всех его недостатках, Второй Цикл был свободен от недостатков и творил чудеса.

В эту эпоху человечество распространилось к звездам, а звезды пришли к человечеству. Земля стала рынком товаров со всех миров. Чудеса были обычным явлением. Продолжительность жизни возросла до нескольких сот лет; глаза, сердце, легкие, почки можно было заменить с той же легкостью, что и обувь; воздух был чист, никто не голодал, войны ушли в прошлое. На службе человека были машины любого рода. Но машин было недостаточно, и поэтому люди Второго Цикла разводили людей, которые были машинами, или машины, которые были людьми; существ, которые генетически были людьми, но были рождены искусственно. Им также давали специальные препараты, которые препятствовали накоплению памяти. Эти существа, аналогичные нашим Кастратам, были способны выполнять дневную работу, но неспособны создать и сохранить тот постоянный набор переживаний, воспоминаний, ожиданий и способностей, который отличает человеческую душу. Миллионы таких недолюдей выполняли самую тоскливую, однообразную работу, освобождая других для великих свершений. Следующим шагом после создания недолюдей явилось создание сверхживотных, которые благодаря биохимическим манипуляциям с их мозгом могли выполнять задачи, превосходившие возможности их биологического вида: собаки, кошки, мыши и крупный рогатый скот были зачислены в рабочую силу, в то время как некоторые высшие приматы получили функции, ранее отводившиеся только людям. Благодаря этой эксплуатации окружающей среды человек создал на Земле рай.

Дух человека взлетел до таких высот, каких он никогда не знал. Поэты, ученые, естествоиспытатели – все внесли свой выдающийся вклад. По всей земле выросли сияющие города. Население было огромным, и тем не менее всем хватало места, недостатка в ресурсах не было.

Любой мог потакать любым своим капризам; постоянно проводились эксперименты с генетической хирургией, а также мутагенными и тератогенными препаратами, в результате чего человеческий вид приобрел немало новых форм. Однако еще не было ничего подобного вариантным формам нашего цикла.

По небу в величественной процессии двигались космические станции, обслуживая все мыслимые нужды и запросы людей. Именно в это время были построены две новые луны, хотя Летописцы еще не сошлись во мнении, было ли их назначение строго функциональным или же чисто эстетическим. Полярные сияния, которые теперь появляются на небе каждую ночь, возможно, были созданы в это же время, хотя некоторые фракции Летописцев утверждают, что присутствие сияний в умеренной климатической зоне началось с геофизических потрясений, ознаменовавших завершение цикла. Во всяком случае, это было лучшее время для жизни.

«Увидеть землю и умереть» – таков был девиз инопланетян. Никому из совершавших галактический гранд-тур даже в голову не пришло бы пропустить эту планету чудес. Мы приветствовали инопланетных гостей, принимали их комплименты и деньги, заботились об их комфорте и с гордостью демонстрировали им наше величие.

Принц Роума – живое подтверждение того, что сильным мира сего в конечном итоге нередко уготовано смирение, и что чем выше стремится человек в своей жажде роскоши и славы, тем более катастрофическим будет его падение. После нескольких тысяч лет процветания, которые я бессилен постичь, счастливые жители Второго цикла замахнулись слишком высоко и совершили два проступка, первый из которых был порожден глупым высокомерием, а второй – чрезмерной доверчивостью. Земля по-прежнему платит за их недальновидность.

Эффект первого был медленным, чтобы его можно было почувствовать сразу. Во время Второго цикла изменилось отношение Землян к другим разумным видам галактики – от простого принятия их такими, как есть, к презрению. В начале цикла дерзкие и наивные земляне ворвались в галактику, уже населенную развитыми расами, которые долгое время были в контакте друг с другом. Это могло бы привести к тяжелой душевной травме, но вместо этого породило агрессивное стремление преуспеть и превзойти чужаков. Так получилось, что земляне вскоре стали смотреть на большинство галактик как на равных себе, а затем, по мере того как прогресс на Земле продолжался, как на менее успешных, что быстро породило презрение к «отсталым».

Было предложено учредить на Земле «центры изучения» низших рас. Эти центры должны были воспроизводить их естественную среду обитания и быть доступными для ученых, желающих наблюдать за их жизненными процессами. Однако затраты на сбор и содержание образцов были столь велики, что вскоре возникла необходимость открыть эти центры для широкой публики в целях развлечения.

Эти якобы «научные» центры были, по сути, зоопарками, в которых содержались другие виды разумных существ.

Вначале в них собирали действительно только инопланетян, настолько далеких от человеческих биологических или психологических норм, что считать их «людьми» можно было лишь с большой натяжкой. Существо со множеством конечностей, обитающее в резервуаре с метаном под высоким давлением, вряд ли вызвало бы большое сочувствие даже у тех, кто обычно возражал против содержания разумных существ в неволе. Если же у этого обитателя метановой среды имелась развитая цивилизация, уникальным образом к этой среде приспособленная, можно было утверждать, что тем более важно продублировать эту среду на Земле, чтобы как можно лучше изучать столь диковинную цивилизацию.

Поэтому в самом начале в этих центрах содержались только самые причудливые виды. Коллекционеры также ограничивались лишь отбором существ, которые пока не достигли стадии галактических полетов. Считалось непорядочным похищать формы жизни, чьи родственники были среди межзвездных туристов, от которых наша мировая экономика оказалась сильно зависимой.

Успех первых центров привел к спросу на строительство новых. Были приняты послабления в стандартах, и теперь на Землю свозили не только совершенно чуждые и гротескные образцы, но и представителей любой галактической жизни, не способной подать дипломатический протест. И, по мере того как дерзость наших предков возрастала, ограничения на сбор ослабевали, пока на Земле не скопились образцы из тысяч миров, в том числе те, чьи цивилизации были старше и сложнее, чем наша собственная.

Архивы Летописцев показывают, что расширение наших центров вызвало некоторое волнение во многих частях вселенной. Нас осудили как мародеров, похитителей и пиратов. Были учреждены специальные комитеты, протестовавшие против нашего бессмысленного пренебрежения правами других разумных существ. Землян, посещавших другие планеты, порой окружали разъяренные толпы аборигенов, требовавших, чтобы мы немедленно освободили из этих центров всех заключенных. Впрочем, эти протестующие составляли лишь меньшинство – большинство галактик хранили молчание. С одной стороны, они осуждали их как проявление жестокости, с другой – охотно посещали их, бывая на Земле. Где еще, в конце концов, за несколько дней можно было увидеть сотни форм жизни, привезенных из всех уголков вселенной? Наши центры были главной достопримечательностью, одним из чудес космоса. По сути, наши соседи по галактике вступили с нами в молчаливый сговор, закрыв глаза на аморальность самой концепции этих центров, чтобы не отказывать себе в удовольствии их посещения.

В архиве Летописцев есть запись резервуара памяти о посещении такого центра. Это одна из старейших визуальных записей, имеющихся в распоряжении гильдии. Я получил к ней доступ с великим трудом, лишь благодаря ходатайству Летописца Олмейн. Несмотря на наличие в нейрошлеме двойного фильтра, изображение было довольно размытым, но рассмотреть запись было можно. За искривленным щитом из прозрачного материала находятся пятьдесят или более существ безымянного мира. Их тела пирамидальные, с темно-синими поверхностями и розовыми визуальными областями в каждой вершине. Они ходят на коротких, толстых ножках, на лице у каждого пара хватательных конечностей. Хотя пытаться истолковать внутреннее состояние инопланетных существ – вещь рискованная, в них чувствуется подавленность и отчаяние. Сквозь мутные зеленые газы их среды они движутся медленно, онемело, без воодушевления. Некоторые соединились вершинами, по всей видимости, общаясь между собой. Один, похоже, недавно умер. Двое склонились к земле, словно обернутые игрушки, но их конечности двигаются в молитве. Это гнетущая сцена. Позже, в дальних углах здания я обнаружил и другие подобные записи. Они на многое мне открыли глаза.

На протяжении более тысячи лет во Втором Цикле эти центры бесконтрольно множились, пока не стало логичным и естественным для всех, кроме жертв, что земляне практикуют эти жестокости во имя науки. Затем на одной далекой планете, ранее не посещавшейся землянами, были обнаружены некие примитивные существа, сравнимые, возможно, с самими землянами в первые дни Первого Цикла. Эти существа имели гуманоидную внешность, несомненно, были разумны, но дики. Ценой гибели нескольких участников команда сборщиков приобрела племенную колонию этих людей и доставила их на Землю для размещения в центре.

Это была первая из двух фатальных ошибок Второго Цикла.

Во время похищения аборигены этой планеты, которая никогда не упоминается в записях, но известна лишь под кодовым обозначением H362, были не в состоянии протестовать или предпринимать ответные действия. Но вскоре их посетили эмиссары из некоторых других миров, заключивших политический союз против Земли. Под руководством этих эмиссаров жители планеты H362 потребовали вернуть своих собратьев. Земля отказалась, сославшись на давний прецедент межзвездного оправдания центров. Последовала длительная дипломатическая переписка, в ходе которой Земля просто подтвердила свое право действовать таким образом.

Обитатели H362 ответили угрозами.

– Однажды, – сказали они, – вы еще пожалеете об этом. Мы вторгнемся и покорим вашу планету, освободим всех обитателей этих центров и превратим саму Землю в гигантский центр для ее обитателей.

Тогда подобное заявление вызвало улыбку.

В течение нескольких последующих тысячелетий о возмущенных обитателях H362 ничего не было слышно.

В своей отдаленной части вселенной они быстро прогрессировали, но, поскольку по всем подсчетам, чтобы представить для Земли какую-либо угрозу, им потребуется длительный космический период, их попросту игнорировали. Как можно бояться дикарей, вооруженных копьями?

Земляне же обратилась к решению новой задачи: взять климат родной планеты под свой полный контроль.

Модификация погоды практиковалась в небольших масштабах еще с конца Первого Цикла. Облака, удерживающие потенциальный дождь, можно было заставить выпасть осадками. Туман можно было рассеять, а град – сделать менее разрушительным. Был предпринят ряд шагов по сокращению площади полярных льдов и обводнению пустынь. Однако эти меры носили строго локальный характер и за некоторыми исключениями не оказывали длительного воздействия на окружающую среду.

Эта новая задача Второго Цикла предполагала установку огромных колонн в более чем ста точках по всему миру. Мы не знаем высоты этих гигантских сооружений, поскольку ни одно из них не сохранилось в целости, а их технические характеристики давно утеряны. Однако считается, что их высота равнялась или даже превышала высоту самых высоких зданий, построенных ранее, и, возможно, достигала двух миль или даже более. Внутри этих колонн находилось оборудование, которое было разработано, помимо всего прочего, для смещения полюсов магнитного поля Земли.

Как мы понимаем, цель погодных машин состояла в том, чтобы изменить географию планеты в соответствии с тщательно продуманным планом, вытекающим из разделения того, что сегодня мы именуем Земным океаном, на несколько крупных водных пространств. Хотя эти субокеаны и были взаимосвязаны, считалось, что они обособлены друг от друга, ибо вдоль большей части их пограничных областей они были отрезаны от остальной части Земного Океана массивами суши. Например, в северной полярной области соединение Асьи с северным Затонувшем Континентом (известным как Юса-Амрик) на западе и близость Юса-Амрик к Эйропу на востоке оставляли лишь узкие проливы, через которые полярные воды смешивались с водами более теплых океанов, омывавших Затонувшие континенты.

Манипуляция магнитными силами привела к либрации Земли на ее орбите, с целью разрушить северный полярный ледяной покров: предполагалось, что высвобожденная в результате холодная вода войдет в контакт с более теплыми водами южных субокеанов. Лишенный ледяной корки, северный океан стал открыт для испарения, что в свою очередь значительно увеличило количество осадков. Чтобы предотвратить выпадение этих осадков на севере в виде снега, потребовались дополнительные манипуляции с целью изменения характера преобладавших западных ветров, которые переносили осадки в умеренные широты. Предполагалось создать новые воздушные потоки, которые принесли бы осадки полярной области в более низкие широты, страдавшие от недостатка влаги.

Впрочем, план этот явно был куда более масштабным. Наше знание его деталей туманно. Нам известны схемы смещения океанских течений, путем погружения или, наоборот, появления из воды участков суши, предложения по отклонению солнечного тепла от тропиков к полюсам и другие изменения.

Детали не важны. Куда важнее последствия этого грандиозного плана.

После длительного периода подготовки, занявшего столетия, после того, как на них было затрачено больше усилий и средств, чем на любой другой проект в истории человечества, погодные машины были, наконец, введены в эксплуатацию.

Результатом стала катастрофа.

Этот убийственный эксперимент по изменению климата планеты привел к смещению географических полюсов, длительному периоду ледниковых условий на большей части северного полушария, неожиданному затоплению Юса-Амрика и соседнего Сюд-Амрика, появлению Сухопутного моста, соединяющего Африк и Эйроп, и почти полному уничтожению человеческой цивилизации. Эти потрясения происходили медленно. Очевидно, в течение первых нескольких веков проект шел гладко. Полярный лед растаял, а с сопутствующим повышением уровня воды в океанах боролись путем создания термоядерных испарителей – фактически небольших солнц, – установленных в отдельных точках океанов. Лишь постепенно стало ясно, что погодные машины вызывают в земной коре тектонические изменения.

В отличие от климатических эти изменения оказались необратимыми.

Это было время яростных ливней и гроз, за которыми следовали бесконечные засухи; время гибели сотен миллионов человеческих жизней; сбоев всех видов связи; панических массовых миграций с обреченных континентов. Восторжествовал хаос. Великолепная цивилизация Второго Цикла лежала в руинах. Центры инопланетной жизни были разрушены.

Ради спасения того, что осталось от ее населения, несколько самых могущественных галактических рас взяли на себя управление нашей планетой. Они установили энергетические пилоны для стабилизации осевого колебания Земли. Они демонтировали те погодные машины, которые не были разрушены планетарными конвульсиями. Они кормили голодных, одевали нагих, предлагали ссуды на восстановление. Для нас это было Время Перемен, когда все структуры и условности общества были уничтожены. Перестав быть хозяевами нашей собственной планеты, мы приняли подачки инопланетян и униженно пресмыкались перед ними.

Тем не менее, поскольку мы оставались все той же расой, которой и были, мы до некоторой степени пришли в себя. Профукав капитал нашей планеты, теперь мы были банкротами и нищими и таким более скромным образом вступили в наш Третий Цикл. Некоторые научные знания более ранних времен все еще оставались при нас. Был разработан ряд новых технологий, но уже на иных принципах. Чтобы навести порядок в обществе, были учреждены гильдии: Доминаторов, Мастеров, Купцов и так далее. Летописцы пытались спасти то, что можно было извлечь из развалин прошлого.

Наш долг перед нашими спасителями был огромен. Как банкроты, мы не имели возможности вернуть эти деньги и потому надеялись на списание долга. Переговоры по этому поводу уже шли полным ходом, как вдруг имело место неожиданное вмешательство. Обитатели планеты H362 обратились к комитету преемников Земли и предложили возместить им все затраты в обмен на передачу им, жителям H362, всех прав и претензий к землянам.

Что и было сделано.

Теперь планета H362 считалась по договору собственником нашего мира. Она уведомила других обитателей вселенной о том, что оставляет за собой право в любое время в будущем вступить во владение Землей. Такое было вряд ли возможно, поскольку на тот момент H362 все еще была не способна к межзвездным полетам. Однако впоследствии H362 была признана законным владельцем активов Земли, как покупатель имущества банкрота.

Все отдавали себе отчет в том, что для H362 это был способ исполнить свою угрозу «превратить саму Землю в гигантский выставочный центр» в отместку за унижение, причиненное нашими сборщиками экзотических видов тысячелетия назад.

На Земле общество Третьего Цикла зиждилось на тех же принципах, что и сейчас, с жесткой иерархией гильдий. Угроза со стороны Н362 была воспринята всерьез, ибо мы вынесли для себя серьезный урок: никакая угроза, даже самая малая, не дает нам права от нее отмахиваться. С этой целью была создана гильдия Наблюдателей, которым было поручено вести постоянное наблюдение за небом для обнаружения приближающихся захватчиков. Далее следовали Защитники и все прочие. В известном смысле мы продемонстрировали нашу старую склонность к фантазиям, особенно в Годы Магии, когда, движимые игривым импульсом, мы создали самовоспроизводящуюся гильдию мутантов-Воздухоплавателей и параллельную ей гильдию Пловцов, о которой мало что слышно в наши дни, а также ряд других разновидностей, в том числе беспокойную и непредсказуемую гильдию Перерожденцев, чьи генетические характеристики были крайне запутанными.

Наблюдатели наблюдали. Доминаторы правили. Воздухоплаватели летали. Год за годом жизнь продолжалась в Эйропе и в Асье, в Стралье, в Африке, на разбросанных островах, которые были единственными остатками Затонувших Континентов Юса-Амрик и Сюд-Амрик. Угроза H362 отошла в область мифологии, но все же мы оставались бдительными.

Далеко-далеко, на другом краю космоса, наши враги набирали силу, в известной степени сравнимую с той, какая была у нас во Втором Цикле. Они никогда не забывали то время, когда их предки содержались у нас в неволе.

В ночь ужаса они прибыли к нам. Теперь они наши хозяева, их клятва исполнена, их права заявлены и подтверждены.

Все это и многое другое я узнал, углубившись в архивы, накопленные гильдией Летописцев.

5

Тем временем бывший принц Роума нагло злоупотреблял гостеприимством нашего покровителя, Летописца Элегро. Странно, что я не догадался о том, что происходило за моей спиной, ибо я знал принца и его повадки лучше, чем кто любой другой в Перрисе. Но я был слишком занят в архивах, изучая прошлое. Пока я исследовал детали протоплазменных файлов Второго Цикла и его узлов регенерации, его воздуходувок времени и фиксаторов фотонного потока, принц Энрик был занят тем, что соблазнял Летописца Олмейн.

Полагаю, что, как и большинство соблазнений, оно не потребовало особых усилий с его стороны. Олмейн была женщиной чувственной, чье отношение к мужу было ласковым, но покровительственным. Она считала Элегро откровенным ничтожеством и занудой. Элегро, чье высокомерие и суровая мина были бессильны скрыть его слабости, казалось, заслуживал презрения с ее стороны. Нет, конечно, их супружеские отношения меня не касались, но она явно была более сильной из них двоих, и было столь же ясно, что он не в состоянии удовлетворять ее потребности.

Да и вообще, что побудило Олмейн ходатайствовать о нашем принятии в ее гильдию?

Вряд ли желание поддержать старого, потрепанного жизнью Наблюдателя. Скорее, это было желание больше узнать о компаньоне этого Наблюдателя, странном слепом Пилигриме с властными замашками. Должно быть, ее с самого начала тянуло к принцу Энрику. Его же, разумеется, не нужно было уговаривать принять предлагаемый ею дар.

Не удивлюсь, если они стали любовниками почти с момента нашего прибытия в Зал Летописцев.

Я занимался своим делами, Элегро – своими, Олмейн и принц Энрик – своими. Лето сменилось осенью, осень перешла в зиму. Я со страстным нетерпением рылся в архивах. Никогда прежде мною не владел такой жгучий интерес, такое ненасытное любопытство. Я омолодился без всякого посещения Джорслема. Принца я видел нечасто, и наши встречи обычно бывали безмолвными. Я не чувствовал себя вправе расспрашивать его о его делах, он же, судя по всему, не горел желанием делиться ими со мной.

Изредка я думал о своей прошлой жизни, о своих странствиях, переездах с места на место, а также о Воздухоплавательнице Авлуэле, которая теперь, как я предполагал, была супругой одного из завоевателей. Интересно, как теперь величал себя Перерожденец Гормон, сбросив с себя маскировку и став одним из захватчиков с H362? Земной Владыка номер Девять? Лорд Океана номер Пять? Властелин номер Три? Думаю, где бы он ни был, он явно был полон удовлетворения по поводу тотального покорения Земли.

Ближе к концу зимы я узнал о романе Летописца Олмейн с принцем Энриком Роумским. Сначала до меня дошли перешептывания в общежитии учеников, затем я заметил улыбки на лицах других Летописцев, когда Элегро и Олмейн бывали рядом, и, наконец, поведение самих принца и Олмейн по отношению друг к другу. Это было очевидно. Все эти прикосновения рук, эти двусмысленные намеки и только им понятные фразы – что еще они могли означать?

У Летописцев брачный обет воспринимался серьезно. Как и в случае с Воздухоплавателями, пары создавались на всю жизнь, никто не имел права предавать своего партнера так, как это делала Олмейн. Когда кто-то состоит в браке с таким же Летописцем – обычай этой гильдии, но не повсеместный, – такой союз тем более священен. Какую месть предпочтет Элегро, когда со временем узнает правду?

Случилось так, что я стал невольным свидетелем того, как эта двусмысленная ситуация переросла в открытый конфликт. Был вечер ранней весны. Я долго и усердно рылся в самых глубоких ямах резервуаров памяти, выискивая данные, которыми никто не интересовался с начального момента их хранения. Моя голова шла кругом от картин хаоса. В поисках глотка свежего воздуха я шагал в ночном сиянии Перриса. Я прогуливался вдоль берега Сенна, когда ко мне подскочил агент Сомнамбулиста и предложил купить у него толкование мира снов. Я наткнулся на одинокого Пилигрима в его молитвах перед храмом плоти. Я наблюдал за парой юных Воздухоплавателей над моей головой и даже из жалости к себе пролил пару слезинок. Меня остановил звездный турист в дыхательной маске и усыпанной драгоценностями тунике. Приблизив свое красное, рябое лицо впритык к моему, он вдохнул мне в ноздри галлюцинации. Наконец, я вернулся в Зал Летописцев и наведался в апартаменты моих покровителей, чтобы отдать дань уважения перед тем, как уйти.

Олмейн и Элегро были дома. Так же, как и принц Энрик. Поманив меня кончиком пальца, Олмейн пригласила меня войти, но больше не обращала на меня внимания, как и все остальные.

Элегро сердито расхаживал по комнате, с такой яростью топая ногами по ковру, что нежные декоративные формы жизни в диком волнении то складывали, то разворачивали свои лепестки.

– Пилигрим! – выкрикнул Элегро. – Будь это какой-нибудь оборванец вроде Торговца, это было бы лишь унизительно. Но Пилигрим? Это просто чудовищно!

Принц Энрик застыл в неподвижности, сложив на груди руки. Под маской Пилигрима определить выражение его лица не представлялось возможным, но он казался совершенно спокойным.

– Будешь ли ты отрицать, что ты покусился на святость моего брачного союза? – кипятился Элегро.

– Я ничего не отрицаю. Я ничего не утверждаю.

– А ты? – Элегро резко повернулся к жене. – Говори правду, Олмейн! Хотя бы раз скажи мне правду! Что за истории рассказывают о тебе и этом Пилигриме?

– Я не слышала никаких историй, – ласково проворковала Олмейн.

– Такие, что он делит с тобой постель! Что вы вместе пробуете зелья! Что вы вместе воспаряете в экстазе!

Улыбка Олмейн не дрогнула. Ее широкое лицо оставалось спокойным. В моих глазах она выглядела красивее, чем когда-либо.

Элегро нервно потянул за нити своей шали. Его суровое, бородатое лицо потемнело от гнева и раздражения. Его рука скользнула в складки туники и извлекла крошечную блестящую бусину видеокапсулы. Элегро на ладони протянул ее паре прелюбодеев.

– Зачем мне что-то доказывать? – спросил он. – Здесь все. Полная запись в фотонном потоке. Вы были под наблюдением. Или вы думали, что в таком месте, как это, можно что-то спрятать? Особенно ты, Олмейн, как ты могла так думать?

Олмейн посмотрела на капсулу с расстояния, как будто это была бомба.

– Значит, ты шпионил за нами, Элегро, – сказала она с видимым отвращением. – Полагаю, ты испытывал огромное удовольствие, наблюдая за нами в нашей радости?

– Животное! – выкрикнул Элегро.

Положив капсулу в карман, он подошел к неподвижному Принцу. Его лицо было искажено праведным гневом. Стоя на расстоянии вытянутой руки от принца, он объявил ледяным тоном:

– Ты в полной мере понесешь кару за это бесчестье. Ты будешь лишен одежд Пилигрима, и тебя ждет судьба, уготованная всем монстрам. Да поглотит Воля твою вашу душу!

– Придержи язык, – процедил сквозь зубы принц.

– Придержать язык? Кто ты такой, чтобы говорить такое? Пилигрим, который обольщает жену своего хозяина, чем вдвойне оскверняет святость брака, который одновременно изливает ложь и ханжество? – кипятился Элегро.

Куда только подевалось его ледяное самообладание? Он впал в почти бессвязное исступление, демонстрируя отсутствием самоконтроля всю свою внутреннюю слабость. Мы трое застыли на месте, онемев от потока его слов. В следующий миг Летописец, не в силах больше сдерживать клокочущее в нем негодование, схватил принца за плечи и принялся яростно трясти.

– Грязь, как ты смеешь прикасаться ко мне?! – рявкнул Энрик.

Ударив обоими кулаками Элегро в грудь, он отшвырнул его от себя. Отлетев через всю комнату, тот врезался в подвесную полку и сбросил на пол шеренгу водных артефактов. Три колбы с мерцающей жидкостью вздрогнули и пролили свое содержимое. Живой ковер издал пронзительный крик мучительного протеста. Задыхаясь, ошеломленный Элегро прижал руку к груди и воззвал к нам за поддержкой.

– Физическое насилие, – прохрипел он. – Позорное преступление!

– Первым напал ты, – напомнила супругу Олмейн.

– За это не жди прощения, Пилигрим! – пробормотал Элегро, тыча в принца дрожащим пальцем.

– Больше не называй меня Пилигримом, – заявил Энрик. Его руки легли на забрало маски. Олмейн вскрикнула, пытаясь помешать ему, но в своем гневе принц не владел собой. Швырнув маску на пол, он встал к Летописцу лицом – жестоким, изуродованным лицом с резкими ястребиными чертами и серыми механическими сферами вместо глаз, скрывавшими всю глубину его ярости.

– Я принц Роума, – громогласно объявил он. – На пол! Немедленно, Летописец, три униженных поклона и пять прошений о милосердии!

Элегро оторопел. Несколько мгновений он смотрел, не веря своим глазам. Затем тяжело осел и в изумленном ступоре пал ниц перед соблазнителем собственной жены. В первый раз после падения Роума принц утвердил свой прежний статус. Неописуемое злорадство от этого ясно читалось на его изуродованном лице, и даже искусственные глазные яблоки, казалось, горели царственной гордостью.

– Вон! – приказал принц. – Оставь нас!

Элегро убежал.

Я остался стоять пораженный, потрясенный, растерянный. Принц учтиво кивнул мне:

– Не мог бы ты оставить нас, мой старый друг, и подарить нам немного уединения?

6

Слабый человек может дрогнуть, столкнувшись с внезапной атакой, но после этого он делает передышку, осмысливает случившееся, обдумывает ответные шаги. Так было и с Летописцем Элегро. Изгнанный из собственных апартаментов разоблачением принца, он, как только выбежал за дверь, овладел собой и задумался. Позже тем же вечером, когда я уже устроился в постели и спорил сам с собой, не принять ли мне снотворное зелье, Элегро вызвал меня в свою исследовательскую комнату, расположенную несколькими этажами ниже.

Там он сидел среди принадлежностей своей гильдии: каких-то бобин и катушек, капсул, нейрошлемов, квартета последовательно соединенных черепов, ряда экранов для вывода данных, маленькой орнаментальной спирали, всей этой символики собирателей информации. В руках он сжимал кристалл снятия напряжения из одного из Облачных миров. Его млечное внутреннее содержимое быстро окрашивалось в рыжеватую сепию, впитывая в себя волнения и тревоги его духа. Когда я вошел, он попытался придать себе суровый вид, как будто забыв о том, что я стал свидетелем его бесхребетности.

– Была ли тебе известна личность этого человека, когда вы пришли с ним в Перрис? – спросил он.

– Да.

– Ты ничего не сказал об этом.

– Меня ни разу не спросили.

– Знаешь ли ты, какому риску ты подвергал всех нас, заставляя нас неосознанно укрывать Доминатора?

– Мы земляне, – сказал я. – Разве мы до сих пор не признаем власть Доминаторов?

– С момента завоевания – нет. По указу оккупантов все бывшие правительства распущены, а их лидеры арестованы.

– Но ведь мы должны сопротивляться такому порядку!

Летописец Элегро пристально посмотрел на меня:

– Разве в обязанности Летописца входит вмешиваться в политику? Томис, мы подчиняемся тому правительству, которое у власти, кем бы оно ни было и каким бы образом оно ни взяло эту власть в свои руки. Мы не оказываем здесь никакого сопротивления.

– Я вижу.

– Мы должны немедленно избавиться от этого опасного беглеца. Томис, я приказываю тебе: сию минуту отправляйся в оккупационный штаб и сообщи Наместнику номер Семь, что мы схватили принца Роума и держим его здесь, пока за ним не приедут.

– Я должен пойти туда? – удивился я. – Зачем отправлять старика вестовым, тем более ночью? Нельзя ли просто передать информацию через нейрошлем?

– Слишком рискованно. Сообщение из шлема могут перехватить посторонние лица. Нашей гильдии не пойдет на пользу, если об этом станет известно. Это должно быть сделано через личное общение.

– Но выбрать рядового ученика для ее передачи? Лично я нахожу это странным.

– Об это знаем только мы двое, – сказал Элегро. – Я не пойду. Значит, должен ты.

– Не будучи представлен Наместнику номер Семь, я никогда не буду к нему допущен.

– Сообщи его помощникам, что у тебя есть информация о том, где и как можно задержать принца Роума. Тебя услышат.

– Я могу упомянуть твое имя?

– Если это будет необходимо. Можешь сказать, что при содействии моей жены принц находится в заключении в моем жилище.

Я едва не расхохотался. Но все же сделал невозмутимое лицо перед этим трусливым Летописцем, которому даже не хватило духа пойти и самому донести на соблазнителя собственной жены.

– В конечном счете, – сказал я, – принц узнает о том, что мы сделали. Порядочно ли с твоей стороны просить меня предать человека, который был моим спутником в течение многих месяцев?

– Это не вопрос предательства. Это вопрос долга перед правительством.

– Я ничего не должен этому правительству. Я подчиняюсь лишь гильдии Доминаторов. Вот почему в опасный момент я оказал помощь принцу Роума.

– За это, – парировал Элегро, – теперь в опасности твоя собственная жизнь. Твое единственное спасение – признать свою ошибку и содействовать аресту принца. Ступай. Прямо сейчас.

За всю свою долгую жизнь никого я не презирал так страстно, как в тот момент Летописца Элегро.

Тем не менее я видел, что выбора у меня нет, а если и был, то крайне малоприятный. Элегро хотел, чтобы соблазнитель его жены понес кару, но при этом трусил донести на него сам. Поэтому я должен выдать оккупационным властям того, кого я приютил, и кому помогал, и за кого я нес ответственность. Если я откажусь, Элегро наверняка передаст меня в руки захватчиков для наказания как сообщника принца, который помог ему бежать из Роума. Или же отомстит мне методами гильдии Летописцев. Если же я выполню приказ Элегро, на моей совести навечно останется позорное пятно, и в случае восстановления власти Доминаторов мне придется ответить за мое предательство.

Размышляя о возможных последствиях, я трижды проклял неверную жену Летописца Элегро и ее бесхребетного муженька.

Я колебался. Элегро снова взялся меня уламывать, угрожая привлечь к суду перед гильдией по таким обвинениям, как незаконное получение доступа к секретным файлам и привод в здание гильдии находящегося в розыске беглеца. Он угрожал навсегда отрезать меня от пула информации. Он намекал, что отомстит мне. В конце концов, я сказал ему, что пойду в штаб-квартиру захватчиков и выполню его приказ. К этому моменту я придумал предательство, которое, как я надеялся, отменило бы предательство, которое Элегро навязывал мне.

Когда я покинул здание, уже брезжил рассвет. Воздух был свеж и чист. Над улицами Перриса, придавая им нежное мерцание, висела легкая дымка. Лун не было видно. Шагать по пустынным улицам было страшновато, но я убеждал себя, что в пустынном городе вряд ли найдутся желающие причинить вред пожилому Летописцу. Я был вооружен лишь коротким клинком и боялся бандитов.

Мой путь проходил по одному из пешеходных пандусов. Я слегка запыхался на крутом подъеме, но, как только достиг нужного мне уровня, ощутил себя в большей безопасности, так как здесь с частыми интервалами имелись участки, а также помимо меня шагали и другие ранние пешеходы. Я миновал призрачную фигуру, облаченную в белый атлас, сквозь который просвечивался силуэт инопланетянина. Это явно был обитатель планеты Бык с ее обычаем реинкарнации, где ни один человек не ходит в своем собственном изначальном теле. Я прошел мимо трех женских существ с планеты созвездия Лебедя. Увидев меня, они захихикали и спросили, не видел ли я самцов их вида, поскольку сейчас у них сезон спаривания. Я миновал пару Перерожденцев. Те смерили меня оценивающими взглядами и, видимо, решив, что отнять у меня нечего, пошли себе дальше, покачивая пестрыми брылами и сияя, словно маяки, светящейся кожей.

Наконец, я дошел до приземистого восьмиугольного здания, которое занимал прокуратор Перриса. Оно практически не охранялось. Похоже, захватчики были уверены, что мы не способны поднять против них восстание, и, вероятно, были правы. Планета, завоеванная между тьмой и рассветом, вряд ли в состоянии оказать даже мало-мальское сопротивление. Вокруг здания светился лишь бледный луч защитного сканера.

В воздухе ощущался запах озона. На широкой площади через дорогу Купцы уже готовили свои лавки к новому дню. Мускулистые Сервиторы выгружали бочки с пряностями, а колонны Кастратов тащили связки колбас. Я перешагнул через луч сканера. Тотчас появился захватчик и спросил, кто я такой.

Я объяснил, что у меня есть срочные новости для Наместника номер Семь, и вскоре, после удивительно короткой консультации с посредниками, меня привели к прокуратору. Захватчик обставил свой кабинет просто, но со вкусом. Тот был украшен исключительно местными артефактами: шторы африкской работы, два алебастровых горшка из древнего Агюпта, мраморная статуэтка, которая вполне могла быть из раннего Роума, и темная тальянская ваза, в которой томились несколько увядающих смертоцветов. Когда я вошел, он был занят сразу несколькими кубами сообщений. Как я слышал, захватчики выполняли большую часть дел в темные часы, так что я не удивился, застав его за работой. Спустя мгновение он поднял глаза и спросил:

– В чем дело, старик? Что это за беглый Доминатор?

– Принц Роума, – сказал я. – Мне известно его местонахождение.

Его холодные глаза мгновенно вспыхнули интересом. Он провел ладонями со множеством пальцев по столу, на котором были установлены эмблемы нескольких наших гильдий, Транспортеров и Летописцев, Защитников и Клоунов.

– Продолжай, – сказал он.

– Принц в этом городе. Он находится в определенном месте и не может оттуда убежать.

– И ты здесь, чтобы сообщить мне о его местонахождении?

– Нет, – сказал я. – Я здесь, чтобы купить его свободу.

Наместник номер Семь был явно озадачен:

– Подчас вы, люди, ставите меня в тупик. Ты говоришь, что поймал беглого Доминатора, из чего я делаю вывод, что ты хочешь продать его нам, но затем ты говоришь, что хочешь его купить. Зачем тогда приходить к нам? Это шутка?

– Могу я все объяснить?

Он задумчиво смотрел в зеркальную поверхность стола, пока я в сжатой форме поведал ему о моем путешествии из Роума с ослепленным принцем, о том, как мы прибыли в Зал Летописцев, как он соблазнил Олмейн, как малодушный Элегро решил отомстить ему. Я однозначно дал понять, что пришел к захватчикам исключительно под принуждением и что в мои намерения не входило передавать принца в их руки.

– Я понимаю, – сказал я, – что всех Доминаторов положено передавать вам. Тем не менее этот уже заплатил высокую цену за свою свободу. Я прошу вас уведомить Летописцев, что принц Роума находится под амнистией, и разрешить ему продолжить путь в качестве Пилигрима в Джорслем. Таким образом, Элегро потеряет над ним власть.

– Что ты предлагаешь нам, – спросил Наместник номер Семь, – в обмен на эту амнистию для твоего принца?

– Я провел исследование в резервуарах памяти Летописцев.

– И?

– Я нашел то, что вы так долго искали.

Наместник номер Семь пристально посмотрел на меня:

– А откуда тебе известно, что мы ищем?

– В самой глубокой части Зала Летописцев, – негромко сказал я, – хранится изображение центра, в котором обитали ваши похищенные предки, когда их держали в неволе на Земле. На этом изображении хорошо видны все их страдания. Есть ли лучшее оправдание вашего завоевания Земли?

– Неправда! Такого документа нет!

По интенсивности реакции захватчика я понял, что попал в самое уязвимое место.

– Мы тщательно проверили ваши файлы, – продолжил он. – Есть только одна запись о жизни в центре, и на ней нет наших людей. Там есть лишь изображение негуманоидной расы пирамидальной формы, вероятно, с одной из планет созвездия Якоря.

– Я видел эту запись, – сказал я ему. – Но есть и другие. Я провел в их поисках немало часов, страстно желая узнать о черных деяниях нашего прошлого.

– Каталоги…

– Иногда бывают неполными. Я обнаружил эту запись случайно. Сами Летописцы не знают, что она у них есть. Я покажу ее тебе, если ты пообещаешь пощадить принца.

Прокуратор с минуту молчал.

– Ты меня озадачил, – наконец произнес он. – Я не могу понять, кто ты, негодяй или человек высшей добродетели?

– Я знаю, в чем заключается истинная преданность.

– И тем не менее готов предать секреты вашей гильдии?..

– Я не Летописец, а только ученик, бывший Наблюдатель. Я не хочу, чтобы принц пострадал по прихоти дурака-рогоносца. Принц в его руках, и только вы можете даровать ему свободу. И поэтому я пришел, чтобы предложить вам этот документ.

– Который Летописцы тщательно удалили из своих индексов, чтобы он не попал в наши руки.

– Который Летописцы по небрежности поместили не туда и забыли о нем.

– Я сомневаюсь в этом, – сказал Наместник номер Семь. – Небрежность им несвойственна. Они спрятали эту запись, и, передавая ее нам, разве ты не предаешь весь свой мир? Разве не делаешь себя сообщником ненавистного врага?

Я пожал плечами.

– Я заинтересован в том, чтобы принц Роума получил свободу. Другие средства и цели меня не волнуют. Место нахождения документа ваше в обмен на дарование ему амнистии.

Захватчик изобразил то, что могло быть эквивалентом улыбки.

– Не в наших интересах позволять членам бывшей гильдии Доминаторов оставаться на свободе. Твоя позиция шаткая, надеюсь, ты это понимаешь? Я мог бы вырвать местонахождение документа у тебя силой – и все равно принц был бы наш.

– Верно, мог бы, – согласился я. – Я готов к такому риску. Но я исхожу из того, что те, кто пришел отомстить нам за наше древнее преступление, имеют хотя бы зачаточное представление о чести. Я в твоей власти, а документ у меня в голове, и ты всегда можешь его оттуда взять.

На этот раз он рассмеялся, причем явно искренне.

– Погоди минутку, – сказал он и произнес в янтарное устройство связи несколько слов на своем родном языке. Вскоре в кабинет вошел второй представитель его расы. Я узнал его мгновенно, хотя он и был без той яркой маскировки, какую носил, когда странствовал со мной как Перерожденец, Гормон.

– Приветствую тебя, Наблюдатель, – сказал он со свойственной его собратьям двусмысленной улыбкой.

– Приветствую тебя, Гормон.

– Мое имя Победоносный номер Тринадцать.

– А мое – Томис из Летописцев, – сказал я.

– И где вы только успели подружиться? – удивился Наместник Номер Семь.

– Во время завоевания, – ответил Победоносный номер Тринадцать. – Выполняя свои обязанности разведчика, я встретил этого человека в Талье и отправился с ним в Роум. Но на самом деле мы были спутниками, а не друзьями.

Меня охватила дрожь.

– Где Воздухоплавательница Авлуэла?

– В Парсе, как мне кажется, – равнодушно произнес он. – Она говорила, что хотела бы вернуться в Хинд, к своему народу.

– Смотрю, ты недолго любил ее?

– Мы были скорее компаньонами, чем любовниками, – сказал Гормон. – Для нас обоих это была лишь мимолетная связь.

– Для тебя, может быть, – сказал я.

– Для нас.

– И за эту мимолетную связь ты отнял у человека глаза?

Тот, кто раньше был Гормоном, пожал плечами.

– Я счел своим долгом преподать гордецу урок гордости.

– Тогда ты говорил, что твой мотив – ревность, – напомнил я ему. – Ты утверждал, что тобою движет любовь.

Победоносный номер Тринадцать, похоже, утратил ко мне интерес.

– Почему этот человек здесь? – спросил он, обращаясь к Наместнику номер Семь. – Зачем ты вызвал меня?

– Принц Роума находится в Перрисе, – ответил тот. Победоносный номер Тринадцать явно не ожидал это услышать. Наместник номер Семь продолжил: – Он пленник Летописцев. Этот человек предлагает странную сделку. Ты знаешь Принца лучше, чем кто-либо из нас. Я прошу твоего совета.

Прокуратор вкратце описал ситуацию. Тот, кто некогда был Гормоном, слушал задумчиво, не проронив ни слова.

– Проблема в следующем, – в конце концов изрек Наместник номер Семь, – дадим ли мы амнистию бывшему Доминатору?

– Он слеп, – сказал Победоносный номер Тринадцать. – Его власть ушла. Его сторонники разбежались. Даже если его дух не сломлен, он не представляет для нас опасности. Мое мнение: прими сделку.

– Если мы воздержимся от ареста Доминатора, это чревато для нас административными рисками, – сказал Наместник номер Семь. – Тем не менее я согласен. Мы готовы заключить эту сделку. – Он повернулся ко мне: – Сообщи нам местоположение документа, который мы ищем.

– Сначала распорядись освободить принца, – спокойно возразил я.

Оба захватчика обменялись улыбками.

– Что ж, справедливо, – сказал Наместник номер Семь. – Но скажи: как мы можем быть уверены, что ты сдержишь свое слово? В течение следующего часа, пока мы будем заниматься освобождением принца, с тобой может произойти все что угодно.

– Скажу от себя, – вставил слово Победоносный номер Тринадцать. – Это не столько вопрос взаимного недоверия, сколько вопрос времени. Томис, почему бы тебе не записать местоположение документа на кубе с шестичасовой задержкой? Мы настроим этот куб так, чтобы он сообщил нам информацию лишь в том случае, если в течение этих шести часов сделать это ему прикажет сам принц Роума и никто другой. Если за это время мы не найдем и не освободим принца, куб уничтожит сообщенные тобой сведения. Если же мы отпустим Принца, куб сообщит нам информацию, даже если… э-э-э… если с тобой за этот промежуток что-то произойдет.

– Ты предусмотрел все непредвиденные обстоятельства, – сказал я.

– Ну, так что? Мы договорились? – спросил Наместник номер Семь.

– Мы договорились, – ответил я.

Они принесли мне куб и поместили меня под экран конфиденциальности, а я на его глянцевой поверхности записал номер полки и алгоритм поиска обнаруженного мною документа. Спустя несколько мгновений куб захлопнулся, и информация исчезла в его матовых глубинах. Теперь она принадлежала захватчикам.

Так я предал свои земные корни и оказал услугу нашим завоевателям. А все из-за верности ослепленному принцу, ворующему чужих жен.

7

К этому времени уже рассвело. Я не сопровождал захватчиков в Зал Летописцев. У меня не было желания следить за запутанными событиями, которые должны были последовать, и я предпочел быть в другом месте. Когда я свернул на серые улицы, тянущиеся вдоль берега темного Сенна, накрапывал мелкий дождь. Вечная река, чуть взбаламученная дождевыми каплями, устало несла свои воды к древним каменным аркам Первого Цикла. Эти мосты пережили бесчисленные тысячелетия – седые памятники эпохи, когда единственными проблемами человечества были лишь его собственные. Между тем утро брало власть над городом. Я по старой, неистребимой привычке поискал глазами свои инструменты, чтобы провести Наблюдение, и был вынужден напомнить себе, что те дни уже давно миновали. Гильдия Наблюдателей распущена, враг пришел, и старый Вуэллиг, а нынче Томис из Летописцев, продался врагам человечества.

В тени молитвенного дома древних Христеров с его двумя шпилями я позволил заманить себя в кабинку Сомнамбулиста. В своей жизни я почти не имел дел с представителями этой гильдии. Скажу честно, я настороженно отношусь к шарлатанам, а в наше время шарлатаны водятся в изобилии. Сомнамбулисты утверждают, что в состоянии транса они видят то, что было, что есть и что будет. Я сам кое-что знаю о трансе, ибо как Наблюдатель входил в это состояние четыре раза в день. Но Наблюдатель, если у него есть профессиональная гордость, должен презирать недостойную этику тех, кто использует второе зрение в целях извлечения выгоды, как то делают Сомнамбулисты.

Тем не менее, вращаясь среди Летописцев, я, к моему удивлению, узнал, что те нередко обращались за помощью к Сомнамбулистам, если требовалось обнаружить то или иное древнее место, и те охотно помогали им. Хотя я и был настроен скептически, я был готов получить указания. Кроме того, мне нужно было где-то пересидеть бурю, что вот-вот должна была обрушиться на Зал Летописцев.

Я пошел в кабину с низким потолком, где меня насмешливым поклоном приветствовала тощая фигура, одетая во все черное.

– Я Самит из Сомнамбулистов, – сказал человек высоким, визгливым голосом. – Добро пожаловать, и приготовься услышать хорошие новости. Вот моя помощница, Сомнамбулистка Мурта.

Сомнамбулистка Мурта оказалась грузной женщиной в кружевных одеждах. Черты ее лица были грубы и тяжелы, вокруг глаз залегли глубокие темные круги, на верхней губе чернели редкие усики. Сомнамбулисты обычно работают парами: один зазывает, другой проводит сеансы. Большинство таких пар были мужем и женой, как и эта. Мой разум взбунтовался при мысли о супружеских объятиях дородной Мурты и миниатюрного Самита, но это было не мое дело. Я занял свое место, как указал мне Самит. На соседнем столе я увидел несколько пищевых таблеток разных цветов. Похоже, я прервал семейный завтрак. Мурта, в глубоком трансе, тяжелыми шагами мерила комнату, время от времени легонько задевая тот или иной предмет мебели. Говорят, что некоторые Сомнамбулисты бодрствуют только два-три часа из двадцати, чтобы поесть и удовлетворить потребности организма. Говорят также, что есть люди, якобы пребывающие в постоянном трансе, а их помощники кормят и заботятся о них.

Я почти не слушал, когда Самит из Сомнамбулистов затараторил свою рекламную речь, бомбардируя меня быстрыми, лихорадочными залпами ритуализированных словесных формул. Это речь была рассчитана на невежд. Обычные клиенты Сомнамбулистов – это Сервиторы, Клоуны, представители других низших гильдий. Наконец, по-видимому, уловив мое нетерпение, он прервал восхваление талантов Сомнамбулистки Мурты и спросил меня, что я хочу узнать.

– Думаю, Сомнамбулистка уже знает об этом сама, – сказал я.

– Тебе нужен общий анализ?

– Я хочу узнать судьбу тех, кто рядом со мной. Особенно хотелось бы, чтобы Сомнамбулистка сосредоточилась на событиях, происходящих в настоящее время в Зале Летописцев.

Самит побарабанил длинными ногтями по гладкому столу и бросил взгляд на коровоподобную Мурту.

– Ты уже вступила в контакт с истиной? – спросил он ее.

Ответом стал долгий вздох, прошелестевший из ее дрожащих телес.

– Что ты видишь? – спросил Самит.

Мурта невнятно забормотала. У Сомнамбулистов имеется свой собственный язык, отличный от человеческого – грубый, полный резких звуков, которые, как утверждают некоторые, произошли от языка древнего Агюпта. Так это или нет, я не знаю. Лично мне он показался бессвязным, фрагментарным, бессмысленным. Самит некоторое время слушал, затем удовлетворенно кивнул и протянул мне ладонь.

– Есть много всего, – сказал он.

Мы обсудили гонорар, немного поторговались и сошлись на цене.

– Продолжай, – сказал я ему. – Истолкуй мне правду.

Он осторожно начал:

– Там замешаны чужеземцы, а также несколько членов гильдии Летописцев. – Я молчал, не желая поддакивать. – Они сведены воедино в трудно разрешимом споре. Причиной всему – человек без глаз.

Я резко выпрямился.

Самит самодовольно улыбнулся. Он явно ощущал себя триумфатором.

– Человек без глаз лишился былого величия. Скажем так, он Земля, разбитая завоевателями, верно? Сейчас он близок к концу своего времени. Он стремится восстановить свое прежнее положение, но знает, что это невозможно. Он заставил Летописца нарушить клятву. В их гильдию нагрянули несколько завоевателей, чтобы покарать его, да? Нет. Нет. Чтобы освободить его из плена. Мне продолжать?

– Быстро!

– Ты получил все, за что заплатил.

Я нахмурился. Это было откровенное вымогательство, но тем не менее Сомнамбулистка явно увидела правду. Я пока не узнал ничего, чего бы не знал я сам, но этого было достаточно, чтобы понять: я могу узнать больше. Я увеличил плату.

Самит сжал в кулаке монеты и вновь обменялся несколькими фразами с Муртой. Она говорила долго, с некоторым волнением, несколько раз кружилась по помещению, наталкиваясь на старый, пахнущий затхлостью диван.

– Человек без глаз, – сказала Самит, – встал между мужчиной и его женой. Возмущенный муж ищет возмездия, но пришельцы помешают этому. Они ищут скрытые истины, и они найдут их с помощью предателя. Человек без глаз ищет свободу и силу. Он обретет покой. Запятнанная позором жена ищет развлечений. Она обретет лишения.

– А я? – спросил я, адресуя свой вопрос упрямому и разорительному для меня молчанию. – Ты ничего не говоришь обо мне!

– Ты скоро покинешь Перрис тем же образом, как и пришел в него. Ты уйдешь не один. И не как член твой нынешней гильдии.

– И куда я направлю мои стопы?

– Ты прекрасно знаешь это сам, так зачем тебе тратить деньги, чтобы услышать ответ из наших уст?

Он вновь умолк.

– Скажи мне, что случится со мной, когда я отправлюсь в Джорслем, – спросил я.

– Вряд ли такая информация тебе по карману. Будущее – дорогая вещь. Советую тебе довольствоваться тем, что ты уже знаешь.

– У меня есть несколько вопросов о том, что уже было сказано.

– Мы не уточняем ни за какую цену.

Он осклабился. Я ощутил всю силу его презрения. Сомнамбулистка Мурта, все еще бродившая по комнате, простонала и рыгнула. Силы, с которыми она общалась, похоже, передали ей новую информацию. Она захныкала, вздрогнула, издала невнятный смешок. Самит заговорил с ней на их языке. Она подробно ответила ему. Он посмотрел на меня.

– Бесплатно, – сказал он, – окончательная информация. Твоя жизнь вне опасности в отличие от твоего духа. Было бы неплохо, если бы ты как можно быстрее заключил мир с Волей. Восстанови свою моральную ориентацию. Вспомни, кто твои истинные друзья. Искупи грехи, в том числе совершенные из благих побуждений. Больше я ничего не скажу.

И верно, Мурта вздрогнула и как будто проснулась. В такт судороге выхода из транса качнулись жирные складки на ее лице и теле. Ее глаза открылись, но я увидел только белки. Скажу честно, это было жуткое зрелище. Толстые губы искривились, демонстрируя пеньки зубов. Своими крошечными ручками Самит поманил меня к выходу. Я выбежал в темное, дождливое серое утро.

Я поспешил назад, в Зал Летописцев. Подойдя к нему, запыхавшись, с пронзительной болью за грудиной, я, чтобы восстановить силы, какое-то время подождал снаружи этого великолепного здания. Над моей головой пролетели воздушные платформы, взлетавшие с верхнего этажа. Храбрость едва не покинула меня. Но в итоге я все-таки вошел и поднялся на этаж, на котором располагались апартаменты Элегро и Олмейн.

В вестибюле, о чем-то взволнованно перешептываясь, толпилась кучка Летописцев. До меня долетал гул их голосов. Я шагнул вперед, но человек, в котором я узнал одного из членов высшего совета гильдии, поднял руку.

– Какое у тебя здесь дело, ученик? – спросил он.

– Я Томис, и за меня ходатайствовала Летописец Олмейн. Моя комната тут рядом.

– Томис! – крикнул чей-то голос.

Я был тотчас схвачен и буквально заброшен в знакомые апартаменты. Моему взору предстала пугающая сцена.

Вокруг, нервно теребя свои шали, стояла дюжина Летописцев. Я узнал среди них подтянутую, элегантную фигуру канцлера Кенишаля. Его серые глаза были тусклы от отчаяния. Под покрывалом слева от двери лежала неподвижная фигура в мантии Пилигрима: принц Роума, мертвый, в луже собственной крови. Его блестящая маска, теперь забрызганная бурыми пятнами, лежала рядом. В противоположном конце комнаты, бессильно привалившись к причудливо украшенному серванту, в котором хранились редкой красоты артефакты Второго Цикла, Летописец Элегро как будто спал, а на лице его читались одновременно ярость и удивление. Из его горла торчал тонкий дротик. Чуть дальше, с двумя крепкими Летописцами по бокам, стояла безумная и растрепанная Олмейн. Алое платье было разорвано спереди, обнажив высокую белую грудь. Черные волосы разметались во все стороны, атласная кожа блестела капельками пота. Она как будто была погружена в сон, витая где-то далеко-далеко от этой комнаты.

– Что случилось? – спросил я.

– Двойное убийство, – ответил канцлер Кенишаль надтреснутым голосом. Он шагнул ко мне, высокий, худощавый, седовласый. Левое веко то и дело подергивалось. – Когда ты в последний раз видел этих людей живыми, ученик?

– Ночью.

– Зачем ты приходил сюда?

– В гости, не более.

– И что ты застал? Какую-нибудь ссору?

– Да, ссору между Летописцем Элегро и Пилигримом, – признался я.

– Из-за чего? – спросил канцлер тонко.

Я с опаской посмотрел на Олмейн, но она ничего не видела и еще меньше слышала.

– Из-за нее, – сказал я.

До меня донеслись смешки Летописцев. Они подталкивали друг друга локтями, кивали, обменивались самодовольными улыбками. Я подтвердил факт семейного скандала. Канцлер еще больше посерьезнел и указал на мертвого принца.

– Когда ты пришел в Перрис, он был твоим спутником, – сказал он. – Ты знал, кто он на самом деле такой?

Я облизал губы.

– У меня имелись подозрения.

– Что это был…

– Беглый принц Роума, – закончил я. Я не посмел лгать или уходить от ответа на вопрос. Мое положение было весьма шатким.

И вновь кивки и многозначительное подмигивание.

– Этот человек подлежал аресту, – сказал Канцлер Кенишаль. – Ты не имел права скрывать его истинную личность.

Я остался нем. Канцлер продолжил:

– Ты в течение нескольких часов отсутствовал. Расскажи, чем ты занимался после того, как покинул апартаменты Элегро и Олмейн.

– Я нанес визит Наместнику номер Семь, – ответил я.

Мои слова произвели сенсацию:

– С какой целью?

– Чтобы поставить прокуратора в известность, – сказал я, – что принц Роума схвачен и теперь находится в квартире одного Летописца. Я сделал это по указанию Летописца Элегро. Выполнив его поручение, я несколько часов бесцельно бродил по улицам, а когда вернулся сюда, то застал… застал…

– Застал хаос, – закончил за меня канцлер Кенишаль. – Прокуратор побывал здесь на рассвете и нанес визит в эти апартаменты. Как я понимаю, на тот момент Элегро и принц были живы. Затем он отправился в наши архивы и удалил… удалил… засекреченный материал… засекреченный… удалил… материал, который, как считалось, был недоступен для… засекреченный… – канцлер запнулся.

Словно некая сложная машина, пораженная внезапной ржавчиной, он с трудом ворочал языком, издавал нечленораздельные звуки и, казалось, был на грани системного срыва. Несколько высокопоставленных Летописцев бросились ему на помощь. Один сунул ему в руку какое-то снадобье. Через считаные мгновения Канцлер, похоже, пришел в себя.

– Эти убийства произошли после того, как прокуратор покинул здание, – сказал он. – Летописец Олмейн не смогла предоставить нам информацию о том, что произошло. Возможно, ты, ученик, знаешь что-то ценное.

– Меня здесь не было. Два Сомнамбулиста с набережной Сенна подтвердят, что я был с ними в то время, когда были совершены оба эти преступления.

При упоминании Сомнамбулистов кто-то хохотнул. Ну и пусть. В такой момент, как этот, мне было не до сохранения собственного достоинства. Я знал, что я в опасности.

– Ты пойдешь в свою комнату, ученик, – медленно произнес Канцлер, – и будешь ждать там, пока тебя не вызовут на полноценный допрос. После чего ты уйдешь отсюда и в течение двадцати часов покинешь Перрис. Возложенной на меня властью я исключаю тебя из гильдии Летописцев.

Даже будучи предупрежден Самитом, я тем не менее был ошеломлен.

– Я исключен? Но почему?

– Мы больше не можем тебе доверять. Тебя окружают слишком много тайн. Ты привел к нам принца и скрыл свои подозрения. Ты присутствовал при семейных ссорах. Ты среди ночи нанес визит прокуратору. Возможно, этим утром ты даже помог нанести ужасный ущерб нашему архиву. У нас нет желания держать в наших стенах загадочных людей. Мы разрываем наши отношения с тобой. – Канцлер махнул рукой. – А теперь ступай в свою комнату, жди допроса, а потом уходи прочь!

Меня выволокли из комнаты. Как только входной экран закрылся за мной, я оглянулся и увидел, как канцлер с пепельным лицом рухнул на руки своих соратников, а Летописец Олмейн стряхнула с себя оцепенение и с криком повалилась на пол.

8

Оставшись один в своей комнате, я долго собирал вещи, хотя их у меня было мало. Время уже близилось к полудню, когда ко мне пришел неизвестный мне Летописец и принес оборудование для допроса. Я с тревогой посмотрел на приборы, полагая, что мне точно конец, если Летописцы найдут свидетельство того, что именно я выдал местонахождение секретного файла захватчикам. Они уже и без того подозревали меня. Канцлер не решился выдвинуть обвинение лишь потому, что ему, по всей видимости, показалось странным, что простой ученик решил провести частный поиск в архиве гильдии.

Удача сопутствовала мне. Моего следователя интересовали только детали убийства. И как только он установил, что мне ничего не известно, он оставил меня в покое, напомнив, что я должен покинуть здание гильдии, как то было мне велено. Я сказал ему, что так и сделаю.

Но сначала мне нужно было отдохнуть. Я не спал всю ночь, и поэтому я выпил трехчасовой отвар и погрузился в здоровый, освежающий сон. Когда же я проснулся, рядом со мной стояла фигура: Летописец Олмейн.

Она как будто сильно постарела с предыдущего вечера – в простой тунике серовато-землистого цвета, ни косметики, ни украшений. Лицо ее казалось каменным. Увидев ее рядом с собой, я постарался скрыть удивление и, сев в постели, пробормотал извинения за то, что не сразу заметил ее присутствие.

– Не переживай, – мягко сказала она. – Я нарушила твой сон?

– Ничего, я уже выспался.

– А вот я даже не сомкнула глаз. Ничего, отосплюсь позже. А пока мы должны друг другу кое-что объяснить, Томис.

– Да. – Я неуверенно поднялся. – Ты здорова? Я видел тебя раньше, и ты как будто была в трансе.

– Они дали мне снадобье, – ответила она.

– Скажи, что ты можешь рассказать мне о прошлой ночи?

Она на миг смежила веки.

– Ты был там, когда Элегро обвинил нас в прелюбодействе и был изгнан принцем. Спустя несколько часов Элегро вернулся. С ним был прокуратор Перриса и несколько других захватчиков. Элегро, казалось, пребывал в великом ликовании. Прокуратор достал куб и приказал принцу приложить к нему руку. Принц отказался, но Наместник номер Семь убедил его, и он подчинился. Когда он коснулся куба, прокуратор и Элегро ушли, оставив меня и принца наедине. Мы оба не понимали, что произошло. У дверей была выставлена охрана, чтобы принц не сбежал. Вскоре прокуратор и Элегро вернулись.

Теперь Элегро казался подавленным и даже растерянным. В отличие от него прокуратор явно пребывал в приподнятом настроении. Войдя в нашу комнату, прокуратор объявил, что бывшему принцу Роума предоставлена амнистия и что никто не имеет права причинить ему вред. После этого все оккупанты ушли.

– Продолжай.

Олмейн затараторила, совсем как Сомнамбулистка:

– Элегро, похоже, не понимал, что произошло. Он крикнул, что имела место измена. Кричал, что его предали. Последовала некрасивая сцена. В своей ярости Элегро вел себя как истеричная женщина. Принц же стал еще более надменным. Каждый приказал другому убираться вон. Ссора сделалась настолько жестокой, что ковер начал умирать. Головки поникли, лепестки опали. Развязка наступила быстро. Элегро схватил оружие и пригрозил пустить его в ход, если принц не уйдет. Принц недооценил характер Элегро, решил, что тот блефует, и с вызовом шагнул вперед, намереваясь выбросить Элегро вон. Но Элегро убил принца. В следующий миг я выхватила из нашей стойки с артефактами дротик и метнула его в горло Элегро. Наконечник был пропитан ядом. Мой муж умер сразу. Я вызвала других. Больше я ничего не помню.

– Странная ночь, – сказал я.

– Слишком странная. Скажи мне, Томис: почему пришел Прокуратор и почему он не взял принца под стражу?

– Прокуратор пришел потому, – ответил я, – что я попросил его, по приказу твоего покойного мужа. Прокуратор не взял принца под стражу потому, что его свобода была куплена.

– Какой ценой?

– Ценой человеческого позора, – ответил я.

– Ты говоришь загадками.

– Правда позорит меня. Прошу тебя, больше никаких вопросов.

– Канцлер говорил о документе, который Прокуратор изъял из архива…

– Да, он пришел ради него, – признался я. Олмейн потупила глаза и больше не задавала вопросов. В конечном итоге я сказал: – Ты совершила убийство. Каким будет твое наказание?

– Преступление совершено в страсти и страхе, – ответила она. – Со стороны гражданской администрации наказания не будет. Но я исключена из моей гильдии за прелюбодеяние и акт насилия.

– Прими мое сочувствие.

– Мне приказано совершить паломничество в Джорслем, чтобы очистить мою душу. Я должна уйти в течение дня. В противном случае гильдия оставляет за собой право распорядиться моей жизнью.

– Я тоже исключен, – сказал я ей. – И я тоже наконец-то держу путь в Джорслем, хотя и по собственной воле.

– Мы можем отправиться туда вместе?

Я помедлил с ответом. Я пришел сюда со слепым принцем, и мне меньше всего хотелось уйти отсюда с женщиной-убийцей без гильдии. Возможно, пришло время странствовать в одиночку. Однако Сомнамбулистка сказала, что у меня будет спутник.

Видя мои колебания, Олмейн мягко сказала:

– Я не вижу в тебе воодушевления. Давай я помогу тебе, – с этими словами она распахнула тунику, и я увидел серый мешочек, висевший между белоснежными холмиками ее грудей.

Она соблазняла меня не своей плотью, а этим мешочком.

– В нем все, – сказала она, – что принц Роумский носил в своем бедре. Он показал мне эти сокровища, и я вынула их из его тела, когда он мертвый лежал в моей комнате. Здесь есть и некоторые мои собственные вещи. Я не без средств. Мы будем путешествовать с комфортом. Ну, так как?

– Мне трудно отказаться.

– Будь готов через два часа.

– Я готов уже сейчас, – сказал я.

– Тогда подожди.

Она оставила меня одного. Примерно через пару часов она вернулась, в маске и одеждах Пилигрима. Через руку у нее был переброшен второй комплект одежд, который она предложила мне. Да, теперь я был без гильдии, что небезопасно для странника. Что ж, почему бы не отправиться в Джорслем как Пилигрим? Я надел незнакомые мне одежды. Мы собрали наши вещи.

– Я уведомила гильдию Пилигримов, – сообщила Олмейн, когда мы покидали Зал Летописцев. – Теперь мы полноправные ее члены. Сегодня… попозже мы, возможно, даже получим наши звездные камни. Как на тебе сидит маска, Томис?

– Удобно.

– Так и должно быть.

Наш путь из Перриса лежал через большую площадь перед серым молитвенным зданием древнего вероучения. На площади собралась толпа. Я увидел в ее центре захватчиков. Нищие ходили вокруг них кругами, выклянчивая щедрое подаяние. Нас они проигнорировали, ибо никто не просит подаяния у Пилигримов, но я схватил за шкирку одного такого проходимца с изуродованным лицом и спросил:

– Что за церемония здесь происходит?

– Похороны принца Роумского, – сказал он. – По приказу прокуратора. Государственные похороны и все такое прочее. Они устроили из них пышные торжества.

– А зачем проводить такое мероприятие в Перрисе? – спросил я. – Как умер Принц?

– Послушай, спроси кого-нибудь еще. У меня есть работа.

Вырвавшись из моей хватки, он принялся вновь обихаживать толпу.

– Ну как, пойдем на похороны? – спросил я Олмейн.

– Лучше не надо.

– Как скажешь.

Мы двинулись к массивному каменному мосту через Сенн. Позади нас загорелся ярко-синий свет – это вспыхнул погребальный костер убиенного принца. Этот костер освещал нам путь, пока мы медленно брели ночью на восток, в Джорслем.

Часть III