Уже заметно удалившись от входа, он увидел затуманенную фигуру идущего к нему Уолкера. Тот был худощав, суров и несимпатичен. Он уверял, что был несколько раз женат на одной и той же женщине. Ему было лет сорок, и интересовала его только карьера.
– Рад, что тебе удалось пройти, Раулинс. Иди оттуда левее, эта стена иногда крутится.
– Здесь в целом все в порядке?
– Более-менее. Полчаса назад мы потеряли Петрочелли.
Раулинс окаменел.
– Но ведь эта зона должна быть безопасной!
– Нет. Более рискованная, чем зона F, и так же полна ловушек, как зона G. Мы недооценили ее, используя роботов. Нет же никаких причин предполагать, что зоны должны становиться более безопасными к центру, правда? Это одна из худших.
– Усыпление бдительности, – предположил Раулинс. – Ложная безопасность.
– Если бы знать! Ну что ж, пойдем. Иди за мной и не слишком утруждай свой мозг. Оригинальность здесь не ценится и в ломаный грош. Или идешь уже намеченным путем, или не приходишь никуда.
Раулинс шел за Уолкером. Он не видел никакой явной опасности, но подпрыгнул там, где подпрыгнул Уолкер, обошел то место, которое тот обошел. Лагерь в зоне F оказался не слишком далеко. Там он застал Дэвиса, Оттавио и Рейнольдса, а также верхнюю половину Петрочелли.
– Ждем указаний насчет похорон, – пояснил Оттавио. – Ниже пояса от него ничего не осталось. Хостин наверняка прикажет вынести его из лабиринта.
– Хотя бы накройте его, – попросил Раулинс.
– Ты сегодня пойдешь дальше, в зону D? – спросил Уолкер.
– Надо бы.
– Тогда мы тебе расскажем, чего опасаться. Это новинка. Именно так погиб Петрочелли. Это метрах в пяти от границы зоны D… по ту сторону. Вступаешь в какое-то поле, и оно перерезает тебя пополам. Ни один из роботов на такое не натыкался.
– А если оно перерезает пополам всех, то кто туда проходит? – спросил Раулинс. – Всех, кроме роботов?
– Мюллера не перерезало, – заметил Уолкер. – И тебя не перережет, если ты его обогнешь. Мы тебе покажем как.
– А за тем полем что?
– Это уже забота для твоей головы.
– Ты устал, задержись на ночь в лагере, – сказал Бордман.
– Я бы предпочел пойти сразу.
– Но тебе придется идти одному. Не лучше ли сперва отдохнуть?
– Пусть мозг корабля проанализирует мое состояние и определит степень усталости. Я готов идти дальше.
Бордман запросил проверку. Компьютер постоянно получал телеметрию организма Раулинса: его пульс, частота дыхания, уровень гормонов. Не нашлось причины, почему бы Раулинсу не идти дальше без отдыха.
– Хорошо, – сказал Бордман. – Иди.
– Я почти перед проходом в зону D, Чарльз. Вот здесь погиб Петрочелли. Вижу те нити, которых он коснулся, – очень тонкие, превосходно замаскированные. Огибаю их. Вот я прошел. Да. Я в зоне D. Останавливаюсь, и пусть мозг корабля определит мое положение. В зоне D вроде бы поспокойнее, чем в зоне E. Прохождение не должно занять много времени.
Медно-золотистые языки пламени, стерегущие проход в зону C, были иллюзией.
– Передай Галактике, что ее судьба в надежных руках, – тихо произнес Раулинс. – Скорее всего, я встречусь с Мюллером не позднее чем через пятнадцать минут.
Глава седьмая
Мюллер часто и подолгу бывал в одиночестве. Заключая первый брачный контракт, он настаивал, чтобы они ввели пункт, предусматривающий разлуку. Классический пункт и типичный. Лорейн не возражала, потому что знала: его работа может время от времени требовать отъезда куда-то, куда она не сможет его сопровождать. За восемь лет их супружества он пользовался этим пунктом три раза, причем в сумме его отлучки составляли четыре года.
Периоды отсутствия Мюллера, однако, не были главной причиной того, что брачный договор они не возобновили. Мюллер убедился, что может выдержать одиночество и оно ему вовсе не вредит. «В одиночестве можно приобрести все, кроме характера», – писал Стендаль. Может, полностью под этим Мюллер и не подписался бы, но характер у него полностью сформировался до того, как ему стали поручать задания, требующие путешествий на далекие и опасные планеты. Он добровольно взялся за эту работу. Добровольно, но в другом смысле, он переселился на Лемнос, в изгнание, которое тяготит его гораздо больше, чем прежние периоды изоляции. И все же он отлично справлялся. Его самого поражала собственная способность приспосабливаться. До этого он не мог и предположить, что так легко сбросит узы, связывающие его с обществом людей. Только сексуальный аспект заключал в себе трудности, да и то не столь уж серьезные, как он себе воображал, а остальное – стимулирующие мышление дискуссии, смена обстановки, взаимовлияние личностей – как-то очень быстро стало неважным. У него было достаточно кубиков с развлекательными программами, и довольно много вызовов бросала ему жизнь в этом лабиринте. И воспоминания.
Он мог вспомнить пейзажи сотен планет. Человечество расселилось повсюду, посеяло зерно Земли в колониях тысяч звезд. На дельте Павлина VI, например: всего двадцать световых лет – и все уже совсем не так. Эту планету назвали Локи, что изумило Мюллера как чудовищное заблуждение, потому что Локи был хитрым, вертким и худощавым, а переселенцы на Локи после пятидесятилетней изоляции от Земли внезапно сделались поклонниками культа чрезмерной полноты, достигаемой путем задержки сахара в организме. Мюллер побывал на Локи за десять лет до своей злосчастной экспедиции к бете Гидры. По сути дела, это была миссия по восстановлению связей с колонией, которая потеряла связь со своим родным миром. Он помнил эту горячую планету, где люди проживали лишь в узком поясе умеренных широт. Он продирался сквозь стену зеленых джунглей возле черной реки, на болотистых берегах которой обитали животные с клыками, словно из драгоценностей, чтобы добраться до поселка пропотевших толстяков, весящих, наверное, по полтонны каждый; они сидели у порогов своих соломенных хижин в величественной медитации, точно как Будды. Никогда еще он не видел столько жира на один кубический метр. Они вмешивались препаратами в процесс усвоения глюкозы и за счет этого толстели. Бесполезная адаптация, не порожденная какой-либо необходимостью, вытекающей из условий местной жизни, им просто нравилось быть толстыми. Мюллер вспоминал их предплечья, выглядящие как бедра, бедра, напоминающие колонны, и круглые триумфально-огромные животы.
Они любезно предложили прибывшему с Земли шпиону женщину для приятного времяпрепровождения. Тогда-то Мюллер и понял, в какой степени относительны все понятия. В этом поселке была пара женщин, которые, хоть и весьма упитанные, считались по местным критериям худыми и укладывались в представления Мюллера о человеческих существах. Локитяне не стали одаривать его одной из этих жалких недоразвитых стокилограммовых худышек, потому что сочли это проявлением неуважения к гостю. Вместо этого его наградили светловолосой гигантшей с грудями, как орудийные ядра, и ягодицами, которые были континентами дрожащего мяса.
Во всяком случае, это было незабываемо.
И подобных миров ему встретилось очень много! Мюллеру никогда не надоедали путешествия. Тонкие политические манипуляции он оставлял таким людям, как Бордман; хотя при необходимости и сам мог действовать весьма изощренно; себя он воспринимал скорее как исследователя-путешественника, чем дипломата. Ему доводилось дрожать от холода в метановых озерах, задыхаться от жары в пустынях, которым Сахара не годилась в подметки, следовать с поселенцами-кочевниками через фиолетовые равнины в поисках отбившихся от стада одомашненных членистоногих животных. Ему повезло уцелеть после крушения звездолета в мире без атмосферы, произошедшего из-за того, что и компьютеры иногда ошибаются. Он видел медные утесы Дамбаллы высотой в девяносто километров. Искупался в гравитационном озере на Мордреде. Спал на берегу радужного ручья, меняющего свой цвет, под небом с тремя яркими солнцами, и ходил по хрустальным мостам на планете Процион XIV. И не мог пожаловаться на никчемность своей жизни.
И теперь, затаившись в укрытии в центре лабиринта, он смотрел на экран и ждал, пока этот чужак не приблизится к нему. Оружие, маленькое и холодное, уютно покоилось в его руке.
Полдень наступил быстро. Раулинс подумал, что правильнее было бы, конечно, послушаться Бордмана и переночевать в лагере, а не отправляться сразу на поиски Мюллера. Достаточно трех часов глубокого сна, чтобы мозг отдохнул и он чувствовал бы себя совсем хорошо. Теперь же возможности вздремнуть нет. Сенсорные устройства подсказали ему, что Мюллер где-то неподалеку.
Внезапно его озадачили вопросы морали и отсутствие обыкновенного мужества.
Прежде ему не доводилось заниматься ничем столь ответственным. Он получил образование, выполнял свои повседневные обязанности в кабинете Бордмана, время от времени улаживал кое-какие деликатные вопросы. Но при этом верил, что еще и не начинал настоящую карьеру, что все это лишь прелюдия. Ощущение, что он все еще стоит на пороге будущего, осталось и сейчас, но пришло время признать, что как раз вот он, этот порог. Это уже не тренировка. Вот он, высокий, светловолосый, молодой, сообразительный и честолюбивый, приступает к делу, которое – в этом Чарльз Бордман вовсе не лицемерил – могло оказать сильное влияние на весь ход истории!
Дзинь!
Он осмотрелся. Сенсорные устройства не подвели. Из тени впереди выступил силуэт мужчины. Мюллер.
Они остановились на расстоянии двадцати метров друг от друга. Раулинсу Мюллер когда-то запомнился гигантом, и он поразился, увидев, что они примерно одного роста, чуть выше двух метров. Одет он был в темный поблескивающий комбинезон. Лицо его в начинающихся сумерках напоминало чередование плоскостей и выступов, сплошные горы и долины.
На его ладони лежал аппаратик размером не больше яблока, при помощи которого он уничтожил робота.