– Подойди поближе, – зудел в ухе тихий голос Бордмана. – Делай вид, что ты робкий, неуверенный, дружелюбный и очень обеспокоенный. И держи руки так, чтобы он все время мог их видеть.
Раулинс послушно шагнул вперед. Он задавался вопросом, когда же начнет ощущать эффект близости Мюллера. Ему трудно было отвести взгляд от блестящего шара, который Мюллер держал на манер гранаты. Когда расстояние уменьшилось до десяти метров, он ощутил воздействие. Да. Безусловно, это оно. Он решил, что если не подходить ближе, то вытерпеть можно.
– Чего вы… – заговорил Мюллер.
Это прозвучало хрипло, напряженно. Он замолчал, залился краской и явно силился заставить свою гортань работать как следует. Раулинс прикусил губу. Он ощутил, что одно веко у него неконтролируемо подергивается. По звуковому каналу с Бордманом слышалось тяжелое дыхание.
– Чего ты от меня хочешь? – снова начал Мюллер. Теперь его голос был полноценным, глубоким, полным сдерживаемого раздражения.
– Просто поговорить. Правда. Я не хочу причинить вам никаких хлопот, господин Мюллер.
– Ты меня знаешь!
– Разумеется. Все знают Ричарда Мюллера. Я имею в виду, вы были героем Галактики, когда я ходил в школу. Мы писали сочинения о вас. Затем рефераты. Мы…
– Убирайся прочь! – вскрикнул Мюллер.
– …и Стивен Раулинс был моим отцом. Мы были знакомы, господин Мюллер.
Рука Мюллера с черным яблоком поднялась выше. Маленькое квадратное окошечко было обращено к нему. Раулинс вдруг вспомнил, как внезапно прервалась связь с роботом.
– Стивен Раулинс? – Рука Мюллера начала опускаться.
– Мой отец. – По левой ноге Раулинса стекал пот. Испаренный одеждой пот облаком висел у его плеч. Теперь он ощущал воздействие Мюллера заметно сильнее, словно бы за пару минут произошла настройка на нужную длину волны. Его залил поток муки, грусти, ощущение, что уютная лужайка превращается неожиданно в зияющую пасть.
– Я когда-то встречался с вами, – повторил Раулинс. – Вы тогда как раз вернулись с… сейчас, сейчас… вроде бы от 82-го Эридана, и были тогда сильно загорелым, чуть ли не обгоревшим… мне было, кажется, лет восемь, вы меня подняли и подбросили к потолку, только вы тогда не привыкли обратно к нормальной земной силе тяжести и подбросили меня слишком сильно, так что я стукнулся об потолок головой и расплакался, и вы дали мне, чтобы успокоить, бусинку, меняющую цвет…
Мюллер опустил руку. Яблоко исчезло в складках его комбинезона.
– Как же тебя звали? – произнес он сдавленным голосом. – Фред, Тед, Эд… Точно. Да. Эд. Эдвард Раулинс.
– Позже меня стали называть Недом. Так вы меня помните?
– Немножко. Твоего отца я помню значительно лучше. – Мюллер отвернулся и закашлялся. Затем сунул руку в карман и поднял голову к лучам заходящего солнца, свет странно замерцал на его лице, окрашивая его в ярко-оранжевый цвет. Потом он прогоняюще махнул пальцем: – Уходи, Нед! Передай своим приятелям, что я не желаю, чтобы они мне тут мешали. Я очень больной человек и хочу побыть один.
– Больной?
– Какое-то таинственное внутреннее загниение души. Послушай, Нед, ты чудный, симпатичный мальчик. Я от всего сердца люблю твоего отца, если ты не соврал мне, говоря, что он твой отец. И поэтому не хочу, чтобы ты был рядом со мной. Я сам об этом буду очень жалеть. Это не угроза, а просто констатация фактов. Уходи. Как можно дальше.
– Не уступай, – сказал Раулинсу Бордман. – Подойди поближе. Туда, где уже ощущается действие.
Раулинс сделал осторожный шаг вперед, думая о шаре в кармане Мюллера и видя в его глазах, что он человек явно не предрасположен к логичности в поступках. Расстояние между ними уменьшилось на десять процентов. Воздействие Мюллера чуть ли не удвоилось.
– Прошу вас, – произнес он, – не прогоняйте меня. У меня самые добрые намерения. Если бы отец смог узнать, что я вас видел и ничем не мог помочь вам, он бы мне этого не простил.
– Если бы? Если бы мог? Что с ним?
– Он мертв.
– Когда он умер? Где?
– Четыре года назад. На Ригеле XXII. Он настраивал сеть связи узкими пучками между планетами Ригеля. Произошла авария с усилителем. Фокусировка инвертировалась. Луч пришелся в него.
– Господи! Он же был еще молод!
– Через месяц ему исполнилось бы пятьдесят. Мы хотели сделать ему сюрприз на день рождения, навестив его на Ригеле и устроив шумное торжество. А вместо этого я полетел на Ригель один, чтобы доставить его тело на Землю.
Лицо Мюллера смягчилось. Мýка в глазах заметно уменьшилась. Губы стали менее напряженными. Так бывает, когда чужое горе временно отвлекает от собственного.
– Подойди еще ближе к нему, – приказал Бордман.
Еще один шаг; и сразу же, поскольку Мюллер вроде как заметил это, еще. И вдруг Раулинс ощутил жар, не настоящий, а психический, словно оказался возле раскаленной печи, в которой кипели эмоции. Он вздрогнул от испуга. Пока что он не очень верил в реальность того дара, которым гидряне наделили Ричарда Мюллера. Унаследованный от отца прагматизм не позволял ему верить в это. Разве может быть реально то, чего невозможно воспроизвести в лаборатории? Если нельзя простроить график, это нереально. Если нельзя нарисовать поясняющую схему, это нереально. Как можно переделать человеческое существо так, чтобы оно начало транслировать свои эмоции? Никакой электрический контур не сможет выполнять такую функцию. И все же Раулинс ощутил воздействие Мюллера.
– Что ты делаешь на Лемносе, парень? – спросил Мюллер.
– Я археолог. – Ложь вышла неловкой. – Это моя первая полевая экспедиция. Мы пытаемся подробно исследовать этот лабиринт.
– Но так получилось, что лабиринт является чьим-то домом. Вы в него вторглись.
Раулинс смутился.
– Скажи ему, что вы не знали, что тут кто-то есть, – подсказал Бордман.
– Мы не знали, что здесь есть кто-то, – сказал Раулинс. – Мы не могли этого знать.
– И послали сюда этих чертовых роботов, так? Но поскольку вы обнаружили, что здесь кто-то есть… кто-то, кого вы чертовски хорошо знаете, и он не желает принимать никаких гостей…
– Я вас не понимаю, – перебил его Раулинс. – Мы решили, что вам удалось выжить после аварии звездолета. Мы хотели оказать вам помощь.
«Как легко я это делаю!» – сказал он себе.
Мюллер нахмурился:
– Ты не знаешь, почему я здесь?
– Боюсь, что нет.
– Да, ты можешь и не знать. Ты был тогда слишком молод. Но другие… едва увидев мое лицо, они должны были понять. Почему они ничего тебе не сказали? Ваш робот передал мое изображение. Вы узнали, кто здесь. И они тебе ничего не сказали?
– Я действительно не понимаю…
– Подойди ближе! – грозно приказал Мюллер.
Раулинс двинулся вперед, уже не считая шагов. Внезапно он оказался лицом к лицу с Мюллером, перед его внушительной фигурой, нахмуренным лбом, пристально уставившимися злыми глазами. Ощутил, как огромная ладонь взяла его за запястье. Ошеломленный прикосновением, он покачнулся, и его затопило отчаяние, казалось, столь огромное, что способно было поглотить целые вселенные. Он постарался удержать равновесие.
– А теперь убирайся отсюда! – рявкнул Мюллер. – Ну, быстро! Вон отсюда! Прочь!
Раулинс не двинулся с места.
Мюллер выругался и тяжелой походкой вбежал в невысокое здание со стеклянными стенами и матовыми окнами, напоминающими незрячие глаза. Дверь за ним закрылась так, что на стене даже следа не осталось. Раулинс глубоко вдохнул, стараясь вернуть себе самообладание. Лоб его пульсировал, словно что-то пыталось вырваться на свободу.
– Оставайся на месте, – сказал Бордман. – Пусть у него пройдет приступ ярости. Все идет, как мы задумали.
Мюллер притаился за дверью. Пот катился по его телу. Его бил озноб. Он обхватил себя руками так крепко, что заныли ребра.
Он вовсе не собирался общаться так с незваным гостем.
Короткий разговор; грубое требование оставить его в покое; затем, если тот не захочет уходить, шар-уничтожитель. Так Мюллер задумал. Но не решился. Он говорил слишком долго и слишком много услышал. Сын Стивена Раулинса? Группа археологов? На парнишку, казалось, излучаемое им почти не воздействовало, разве что с очень близкого расстояния. Может, со временем это теряет силу?
Он взял себя в руки и попытался проанализировать собственную враждебность: «Откуда во мне страх? Почему я так стремлюсь к одиночеству? Ведь нет же причин, по которым мне следовало бояться людей с Земли: это они, а не я, страдают от моего присутствия». Понятно, что они должны отшатнуться от него. Но не было никакой причины для него уходить вот так, разве что какая-то парализующая застенчивость, закостенелая после девяти лет изоляции непреклонность. Неужели он дошел до любви к одиночеству самому по себе? Отшельник ли он по натуре? Его изначальным посылом было бегство сюда из уважения к своим собратьям, поскольку он не желал причинять им боль. Но этот парень был доброжелательным и услужливым. Зачем же было сбегать? С чего так грубо реагировать?
Мюллер медленно поднялся и открыл дверь. Вышел из дома. Ночь наступила с зимней быстротой; небо стало черным, и луны ожесточенно пылали на нем. Парень все еще стоял на площади, явно растерянный. От золотистого блеска самой яркой луны, Клотто, его кудрявые волосы словно искрились внутренним пламенем. Лицо его было очень бледным, скулы резко очерчены. Голубые глаза поблескивали как у человека, внезапно получившего пощечину.
Мюллер подошел, не решив, какую избрать тактику. Он ощущал себя заржавевшей машиной, запущенной после многих лет бездействия.
– Нед, – начал он. – Послушай, Нед, я хочу извиниться. Ты должен понять, что я не привык к людям. Непривычный… к… людям.
– Все в порядке, господин Мюллер. Я понимаю, что вам пришлось нелегко.
– Дик. Зови меня Дик. – Мюллер поднял обе руки и развел их, словно пытаясь поймать лунный свет. Ему вдруг стало ужасно холодно. Через площадь на стене прыгали и танцевали тени небольших животных. – Я полюбил свое одиночество. Можно научиться лелеять даже собственный рак, если окажешься в правильном расположении духа. Послушай, нужно, чтобы ты кое-то понял. Я прибыл сюда преднамеренно. Это не была авария корабля. Я выбрал такое место во Вселенной, где меня не должны были потревожить, и укрылся тут. Но, конечно, теперь заявились вы со своими роботами и нашли путь сюда.