– Вы говорите так, будто принадлежите к другой расе, – удивленно заметил Раулинс.
– Нет, я принадлежу к человеческой расе. Я даже в большей степени человек, чем вы все, потому что я единственный, кто не может скрыть свою принадлежность к людям. Ты чувствуешь? Ощущаешь эту гадость? То, что исходит от меня, оно есть и в тебе. Слетай к гидрянам, они помогут тебе не скрывать это в себе, и тогда от тебя люди начнут разбегаться так же, как это было со мной. Я свидетельствую от имени всего человечества. Я говорю правду. Я тот мозг, что оказался не скрытым под костями и кожей, парень. Я скрываемые внутренности. Я те отходы существования, которых мы предпочитаем не признавать, и прочие звериные атрибуты – похоть, жадность, ненависть, зависть. Я тот, кто ощущал себя богом. Был высокомерным. Мне дали понять, кто я на самом деле.
– Почему, – спокойно спросил Раулинс, – вы решили прилететь на Лемнос?
– Эту идею подсказал мне некто Чарльз Бордман. – Раулинс вздрогнул от неожиданности, когда прозвучало это имя. – Знаешь его? – спросил Мюллер.
– Ну да. Конечно. Он… он крупная фигура в правительстве.
– Про него можно и так сказать. Именно Чарльз Бордман отправил меня на бету Гидры IV. О, он вовсе не обманывал меня, ему не пришлось прибегать ни к какому из своих скользких способов. Он прекрасно знал, что я собой представляю. И просто-напросто сыграл на моем честолюбии. Есть планета с чужаками, сказал он мне, и мы хотим, чтобы там появился человек. Возможно, это самоубийственная миссия, но это будет первый контакт человечества с иным разумным видом, и не возьмешься ли ты за это? Разумеется, я взялся. Он знал, что я не смогу отказаться от такого предложения. А потом, когда я вернулся в этом своем состоянии, он старался избегать меня – то ли из-за того, что не мог вынести моего воздействия, то ли из-за чувства вины. Наконец я подловил его и сказал: «Посмотри на меня, Чарльз, вот каким я стал. Посоветуй, куда мне отправиться и чем заняться». Я подошел к нему почти вплотную. Как мы сейчас. И лицо его изменило цвет, ему пришлось принять таблетки. Я видел тошноту в его глазах. И тогда он напомнил мне о лабиринте Лемноса.
– Зачем?
– Он предложил его в качестве места, где я могу укрыться. Не знаю, был ли он при этом добр или жесток. Возможно, он предполагал, что лабиринт убьет меня по дороге – и это будет вполне достойная для меня смерть. В любом случае лучшая, чем глотнуть плотерастворитель и стечь в канализацию. Но я, разумеется, сказал ему, что даже и не подумаю лететь на Лемнос. Я хотел замести следы за собой. Я разыграл гнев, накричал, что последнее, на что я когда-либо решусь, это прилететь сюда. Потом провел месяц, шатаясь по притонам Подземного Нового Орлеана, а когда вынырнул снова на поверхность, то взял корабль и прилетел сюда. При этом применил максимум отвлекающих штучек, чтобы никто не сообразил, куда именно я отправился. Бордман был прав. Это оказалось самое подходящее место.
– Но как, – спросил Раулинс, – вам удалось добраться до центра лабиринта?
– Мне просто не повезло.
– Не повезло?
– Я мечтал погибнуть в лучах славы, – сказал Мюллер. – Мне было все равно, выживу я или нет, проходя через лабиринт. Я просто вошел в него и направился к центру.
– Мне в это трудно поверить.
– Твое дело, но примерно так это и было. Беда в том, Нед, что я из тех людей, которые выживают. Это какое-то природное качество, возможно, даже что-то сверхъестественное. У меня необычно быстрые рефлексы. У меня есть, как говорят, шестое чувство. А кроме того, очень развито стремление остаться в живых. В дополнение к этому я прихватил детекторы массы и кое-какое полезное оборудование. Так что, войдя в лабиринт, едва заприметив поблизости трупы, я начинал внимательно приглядываться, а когда чувствовал, что глаза начинают меня подводить, останавливался и делал передышку. Я предполагал, что, скорее всего, погибну в зоне H. Но судьба решила иначе, я умудрился пройти там, где никому другому это не удавалось, – возможно, именно потому, что мне было все равно. Я шел без страха, не было скованности. Я пробирался как кошка, реагировал на все моментально и в итоге, к моему величайшему разочарованию, преодолел все опасности лабиринта и оказался вот тут.
– После этого вы когда-нибудь выходили наружу?
– Нет. Иногда прогуливаюсь до зоны E, где сейчас твои коллеги. Дважды я побывал в зоне F. Но в основном остаюсь в трех внутренних зонах. Здесь я совсем неплохо устроился. У меня есть ионизационный шкаф, чтобы хранить запасы мяса, и целое здание, используемое мною как библиотека, уютный уголок для сексатора и студия, где я делаю чучела из животных. Еще я много охочусь. И изучаю лабиринт, пытаясь разобраться в его функционировании. Я надиктовал уже несколько мемокубиков о своих находках. Ручаюсь, что вы, археологи, с радостью до всего этого дорвались бы.
– Наверняка в них много полезной информации, – согласился Раулинс.
– Не сомневаюсь. Так что я лучше уничтожу их, чем позволю кому-то из вас их увидеть. Еще не проголодался, парень?
– Немного.
– Не уходи. Я принесу тебе обед.
Размашистым шагом Мюллер ушел в сторону ближайших домов и скрылся.
– Это страшно, Чарльз, – негромко произнес Раулинс. – Он явно не в своем уме.
– Не уверен, – ответил Бордман. – Конечно, девять лет одиночества могут повлиять на уравновешенность человека, а Мюллер, когда я видел его в последний раз, стал уже не вполне уравновешенным. Но, скорее всего, он ведет с тобой какую-то игру – строит из себя психа, пытаясь понять, насколько можно на тебя положиться.
– А если он не притворяется?
– С точки зрения того, что нам от него нужно, не имеет ни малейшего значения, безумен он или нет. Возможно, безумие даже удобнее.
– Я не понимаю.
– Тебе и не надо понимать, – спокойно ответил Бордман. – Просто отдыхай, Нед. До сих пор ты все делал превосходно.
Мюллер вернулся, неся миску с мясом и изящную хрустальную емкость с водой.
– Лучшее, что я могу тебе предложить, – сказал он, просовывая мясо между прутьями. – Местная дичь. Ты же ешь обычную твердую пищу, верно?
– Да.
– В твоем возрасте так и следует делать. Сколько, ты говорил, тебе лет? Двадцать пять?
– Двадцать три.
– Это еще хуже.
Мюллер передал ему воду. Та имела приятный вкус или приятное отсутствие вкуса. Потом он молча сел рядом с клеткой и сам тоже стал есть. Раулинс заметил, что воздействие теперь уже не такое омерзительное, даже на расстоянии менее пяти метров. Наверное, к нему можно адаптироваться, подумал он. Если кому-то это очень нужно.
После продолжительного молчания он спросил:
– Можете ли вы в ближайшие дни выйти и познакомиться с моими товарищами?
– Исключено.
– Им очень хочется поговорить с вами.
– А меня беседа с ними совершенно не интересует. Я лучше поговорю с животными.
– Со мной же вы разговариваете, – заметил Раулинс.
– Это мне в диковинку. И поскольку твой отец был моим другом. И поскольку, как и подобает человеческим существам, ты вполне сносен. Но у меня нет ни малейшего желания оказаться среди толпы пялящихся на меня археологов.
– Тогда, может, вы встретитесь с двумя или тремя из них? – предложил Раулинс. – Хотя бы чтобы ощутить себя снова среди людей.
– Нет.
– Не понимаю, почему…
Мюллер прервал его:
– Подожди-ка! Зачем это мне ощущать себя снова среди людей?
Раулинс, смешавшись, ответил:
– Ну, ведь люди уже здесь. И это нехорошо – слишком изолироваться от них…
– Ты задумал какую-то хитрость? Ты хочешь одурачить меня и выманить из лабиринта? Ну давай, приятель, скажи, что ты задумал? Ради чего ты хочешь, чтобы я снова ощутил себя среди людей?
Раулинс замялся. Во время его неловкого молчания Бордман быстро заговорил, снабжая его подсказкой и недостающей хитростью. Раулинс выслушал его и постарался изо всех сил:
– Вы выставляете меня настоящим интриганом, Дик. Но клянусь, я не замышляю ничего дурного. Признаюсь, что немного подыгрывал вам, старался вас подразвлечь и подружиться с вами, и, пожалуй, стоит объяснить причину этого.
– Да уж, стоит.
– Ради наших археологических исследований. Мы можем провести на Лемносе лишь несколько недель. А вы тут уже… сколько, девять лет? Вы знаете об этом месте так много, Дик, что будет нечестно с вашей стороны не поделиться этим ни с кем. Так что я надеюсь, что вы как-то успокоитесь, подружитесь со мной, а потом, быть может, придете к остальным в зону E и поговорите с ними, ответите на их вопросы, объясните, что вы знаете о лабиринте…
– С моей стороны нечестно не поделиться?
– Ну да. Скрывать знания – это грех.
– А красиво со стороны людей называть меня нечистым и бежать от меня?
– Это совсем другое дело, – ответил Раулинс. – Оно выше всякой справедливости. Тут причина в вашем несчастье… которого вы не заслужили, и всем очень жаль, что такое несчастье случилось с вами, но вы же сами понимаете, что людям довольно трудно отрешенно относиться к вашему… вашему…
– Моему смраду, – закончил Мюллер. – Не беспокойся. Находиться рядом со мной тяжело. Поэтому я и предпочитаю не навязывать это твоим коллегам. Даже и не надейся, что я стану попивать с ними чай, разговаривать или вообще как-то контактировать. Я изолировал себя от человечества и останусь отшельником. А то, что я сделал для тебя исключение и позволил надоедать своим присутствием, не играет никакой роли. А кроме того, как я уже объяснял тебе и теперь напомню, что мое несчастье не было незаслуженным. Я заслужил его, поскольку сунул нос туда, куда не следовало заглядывать, и потому что полагал себя сверхчеловеком, раз уж могу заглядывать в такие места. Высокомерие. Я уже объяснял тебе это слово.
Бордман продолжал давать Раулинсу указания. Чувствуя кислый привкус лжи на языке, тот сказал:
– Я не могу сердиться на вас, Дик, за то, что вы так ожесточились. И все же мне кажется, что вы поступите некрасиво, если не поделитесь с нами информацией. Припомните ваши собственные исследования. Когда вы совершали посадку на какой-нибудь планете и там кто-нибудь знал что-то важное, что необходимо было знать и вам, разве вы не прилагали все усилия к тому, чтобы эту информацию получить… пусть даже тот чел