– Я слушаю, Чарльз.
– Очень хорошо. Дик Мюллер должен отправиться к нашим внегалактическим знакомым и убедить их, что мы, люди, являемся разумными существами. Согласен? Лишь он один может справиться с этим заданием, поскольку только он обладает уникальной неспособностью скрывать свои эмоции.
– Это так.
– Далее. Нет нужды доказывать тем существам, что мы добрые, добропорядочные или хотя бы просто милые. Достаточно, чтобы они поняли, что мы наделены сознанием и обладаем способностью мыслить. Что у нас есть чувства, переживания, что мы не бездушные, умело сконструированные машины. Поэтому для наших целей не имеет значения, какие эмоции исходят от Дика Миллера, а только сам факт существования этих эмоций.
– Я начинаю понимать.
– Когда он выйдет за пределы лабиринта, мы вполне можем сообщить ему, какое задание его ожидает. Безусловно, он будет разгневан тем, что его обманули. Но гнев не помешает ему увидеть, в чем заключается его долг. Я надеюсь на это. Вот ты, похоже, думаешь, что помешает, но это не имеет никакого значения, Нед. После того как Мюллер вылезет из своего убежища, никакого выбора ему не предоставят. Его в любом случае отправят к этим чужакам для установления контакта. Это бесчеловечно, я знаю. Но это необходимо.
– Значит, согласен ли он сотрудничать, не имеет значения, – медленно произнес Раулинс. – Его просто кинут к ним. Как мешок.
– Как мыслящий мешок. В чем наши знакомые смогут убедиться.
– Я…
– Нет, Нед. Сейчас мне ничего не говори. Я вижу все твои мысли. Тебе ненавистен весь этот план. Должен быть. Мне и самому все это омерзительно. Просто уходи и хорошенько подумай. Изучи это со всех сторон, прежде чем принять решение. Если завтра решишь все же выйти из игры, дай мне знать, и мы как-нибудь обойдемся без тебя, но пообещай, что сначала поспишь. Хорошо? Сейчас неподходящее время для поспешных выводов.
Лицо Раулинса на мгновение побледнело. Потом его залил румянец. Он сжал губы. Бордман добродушно улыбнулся. Стиснув кулаки и косясь по сторонам, Раулинс развернулся и поспешно вышел.
Просчитанный риск.
Бордман принял еще одну таблетку. Потом потянулся за флаконом от Мюллера. Налил немного в бокал. Сладкий, пряный, крепкий. Прекрасный напиток. Он постарался подольше подержать его вкус на языке.
Глава одиннадцатая
Мюллеру гидряне уже почти нравились. Наиболее приятное впечатление производила грациозность их движений. Казалось, что они прямо парят в воздухе. Причудливость их облика никогда его особенно не беспокоила; он любил повторять, что не нужно покидать Землю, чтобы найти гротеск. Жирафы. Омары. Актинии. Кальмары. Верблюды. Посмотрите непредвзято на верблюда и скажите, разве он выглядит менее причудливо, чем гидрянин?
Он опустился на бету Гидру IV во влажной, унылой ее части, немного севернее экватора, на амебообразном континенте, где имелось несколько крупных квазигородов, каждый площадью в несколько тысяч квадратных километров. Его система жизнеобеспечения, созданная специально для этой миссии, представляла собой тонкую фильтрующую пленку, облегающую его тело как вторая кожа. Она обеспечивала его воздухом через тысячи диализовых чешуек. Не очень комфортно, но не стесняло движений.
Целый час он бродил по лемму из гигантских деревьев, похожих на поганки, прежде чем наткнулся на кого-то из туземцев. Деревья достигали высоты в несколько сотен метров; возможно, из-за невысокой силы тяжести, составлявшей пять восьмых земной. Их изогнутые дугой стволы не производили впечатление крепких. Он подозревал, что под корой, толщиной не больше чем палец, кроется мякоть сердцевины ствола. Кроны этих деревьев, похожие на грибные шляпки, закрывали все сверху сплошным балдахином, так что к почве проникало лишь немного света. Поскольку толстый облачный слой этой планеты пропускал вниз лишь слабое жемчужное свечение, почти все перехватываемое деревьями, в глубине леса царил темно-бордовый полумрак.
Встретив первых чужаков, Мюллер с удивлением обнаружил, что они примерно трехметрового роста. С самого детства он не ощущал себя таким ничтожным; стоя среди них, он вытягивался, как только мог, стараясь смотреть им в глаза. Настала пора для практических упражнений в прикладной герменевтике.
– Меня зовут Ричард Мюллер, – спокойно произнес он. – Меня послали с добрыми намерениями люди Терранского Культурного Пространства.
Разумеется, понять этого они не могли. Но оставались неподвижными. Ему показалось, что выражения их лиц не враждебны.
Он опустился на колени и на влажной мягкой почве начертил теорему Пифагора.
Поднял глаза. Улыбнулся.
– Основное понятие геометрии. Универсальный образец мышления.
Их ноздри, вертикальные прорези, слегка подрагивали. Они склонили головы. Ему показалось, что они обмениваются задумчивыми взглядами. При таком количестве глаз, размещенных на голове по кругу, им для этого не требовалось поворачиваться друг к другу.
– А теперь, – продолжал Мюллер, – я покажу вам еще одно доказательство нашей близости.
Он начертил палочку. Чуть подальше нарисовал две палочки. Еще дальше три. Соединил их значками.
I + II = III
– Верно? – спросил он. – Мы называем это сложением.
Их суставчатые конечности заколыхались. Двое из его слушателей взялись за руки. Мюллер вспомнил, как гидряне уничтожили шпионскую камеру, как только ее обнаружили, даже не пытаясь ее исследовать. Он был готов к такой же реакции. Вместо этого они слушали. Обнадеживающий признак. Он поднялся с колен и указал на свой рисунок.
– Ваша очередь, – сказал он. Он говорил намеренно громко. При этом широко улыбался. – Покажите, что поняли меня. Поговорите со мной на универсальном языке математики.
Сначала – никакого ответа.
Он снова указал на символы, а потом протянул открытую ладонь к ближайшему гидрянину.
После долгой паузы другой гидрянин плавно двинулся вперед, и одна из его шарообразных ступней зависла над рисунком. Нога шевельнулась, и линии исчезли, когда чужак разровнял почву.
– Хорошо, – сказал Мюллер. – А теперь что-нибудь нарисуй.
Гидрянин вернулся на свое место в круге.
– Превосходно. Существует еще один универсальный язык. Надеюсь, он не осквернит ваш слух.
Мюллер извлек из кармана флейту-сопрано и приложил к губам. Играть через фильтрующую оболочку оказалось непростой задачей. Но он набрал воздуха и исполнил диатоническую гамму. Их конечности чуть подрагивали. Ага, значит, слышат или хотя бы ощущают вибрации. Он еще раз сыграл диатоническую гамму, но в минорном ключе. Затем попробовал хроматическую гамму. Гидряне показались ему немного более взволнованными. За тебя можно порадоваться, подумал он. Прям клуб ценителей. Ему подумалось, что возможно целотонная гамма более соответствует облачности этой планеты. Он сыграл ее и на закуску исполнил фрагмент из Дебюсси.
– Затронуло ли вас это? – спросил он.
Казалось, они о чем-то совещаются.
Все они пошли от него прочь.
Он попытался последовать за ними. Ему не удавалось поспевать, и вскоре они исчезли из виду в этом темном туманном лесу. Но он продолжил идти в ту же сторону и вскоре нашел их, будто поджидая его. И таким способом, останавливаясь и поджидая, они довели его до своего города.
Питался он с помощью синтезатора. Химический анализ показал, что по меньшей мере безрассудно даже пробовать то, что ели гидряне.
Он много раз чертил «Пифагоровы штаны». Демонстрировал различные арифметические действия. Играл Шенберга и Баха. Строил равносторонние треугольники. Отважился на выкладывание геометрических фигур. Пел. Говорил не только по-английски, но и по-французски, по-русски и по-китайски, чтобы продемонстрировать им разнообразие человеческих языков. Рисовал схему таблицы Менделеева. И все же спустя шесть месяцев после посадки он знал о работе их умов не больше, чем за час до. Они молча терпели его присутствие, но даже не пытались заговорить с ним; между собой они общались главным образом крайне быстрыми жестами, прикосновением рук, подрагиванием ноздрей. Какой-то звуковой язык у них, похоже, был, но такой мягкий и придыхательный, что ему не удавалось различить ни слов, ни даже отдельных звуков. Разумеется, все, что он слышал, он записывал.
В конце концов они устали от него и что-то с ним сделали. Пока он спал.
Лишь много позже он понял, что именно они сотворили.
Ему было восемнадцать лет, и он голый лежал на траве под яркими калифорнийскими звездами. Небо все сияло. Ему казалось, что он может дотянуться до звезд и срывать их с неба.
Стать богом. Овладеть всей Вселенной.
Он повернулся к ней. Ее тело было прохладным и стройным, слегка напряженным. Он накрыл ладонями ее груди, провел рукой по плоскому животу. Она слегка вздрогнула.
– Дик, – сказала она. – Ох… – Стать богом, подумал он. И легонько поцеловал ее, а затем вовсе не легонько. – Подожди, – попросила она. – Я еще не готова.
Он подождал. Затем помог ей стать готовой – во всяком случае, сделал то, что, как он думал, поможет, – и вскоре ее дыхание стало прерывистым. Она снова произнесла его имя. Сколько звезд может посетить человек за одну жизнь? Если вокруг каждой звезды вращается в среднем двенадцать планет, а в пределах галактической сферы диаметром в x световых лет находится сто миллионов звезд… Ее бедра раздвинулись. Глаза его закрылись. Коленями и локтями он ощущал жесткие иголки с окружающих их старых сосен. Она не была его первой девушкой, но первой, имевшей для него большое значение. Когда его мозг пронзила молния, он смутно осознал ее реакцию, сначала робкую, нерешительную, а затем вдруг бурную. Сила ее страсти устрашила его, но лишь на мгновение, а затем он окунулся в нее с головой. Стать богом означало, должно быть, что-то вроде этого.
Они перекатились, и она легла на него сверху. Он показывал ей звезды и говорил их названия, половину из них перепутав, но ей это было все равно. Он делился с ней своими мечтами. А потом они снова любили друг друга, и этот раз был заметно лучше первого.