– Нет!
– А что же это еще? Или я должен позволить снова воспользоваться мной?
– Вы могли бы… сотрудничать с Бордманом, – сказал Раулинс и облизнул губы. – Знаю, это звучит безумно, но вы могли бы показать ему, из какого вы теста. Забыть про озлобленность. Подставить другую щеку. Ведь Бордман – это не все человечество. Есть миллиарды ни в чем не повинных людей…
– Отче, прости им, ибо не ведают, что творят.
– Именно так!
– И каждый из этих миллиардов людей бросится бежать от меня, как только я попытаюсь к ним приблизиться.
– Ну и что? Они с этим не могут ничего поделать! Они всего лишь люди, такие же, как и вы!
– И я один из них? Только они почему-то не думали так, когда отринули от меня!
– Вы рассуждаете нелогично.
– Да, я нелогично рассуждаю. И по-другому не собираюсь. Если предположить, что отправка меня в качестве посла к этим радиосуществам способна хоть в малейшей степени повлиять на судьбу человечества – а я вовсе не куплюсь на эту идею, – то мне доставит величайшее удовольствие уклониться от этого долга. Благодарю за то, что ты предупредил меня. Теперь, когда я наконец-то знаю, что вам от меня нужно, у меня есть оправдание, которое я искал все это время. Я знаю здесь тысячи мест, где смерть приходит мгновенно и вроде бы безболезненно. Так что пусть Чарльз Бордман беседует с этими чужаками сам. А я…
– Дик, прошу тебя, не двигайся, – сказал Бордман, стоя в каких-то тридцати метрах позади него.
Глава двенадцатая
Бордману все это было неприятно. Но он действовал из необходимости и нисколько не удивился тому, какой оборот приняли события. В своем первоначальном анализе он предусматривал два равновероятных варианта: или Раулинсу удастся ложью выманить Мюллера из лабиринта, или Раулинс в конечном счете взбунтуется и выболтает всю правду. Он подготовился и к тому, и к другому.
Бордман теперь сам пришел в сердце лабиринта из зоны F вслед за Раулинсом, чтобы взять ситуацию под контроль, пока не произошло чего-то непоправимого. Он знал, что одна из возможных реакций Мюллера – самоубийство. Мюллер ни за что не покончил бы с собой от отчаяния, но вполне мог сделать это из мести. С Бордманом пришли Оттавио, Дэвис, Рейнольдс и Гринфилд. Хостин и прочие вели наблюдение с внешней территории. Все люди Бордмана были вооружены.
Мюллер повернулся. Лицо его выражало бурю эмоций.
– Прости, Дик, – сказал Бордман, – но мы должны это сделать.
– У тебя что, совсем нет совести? – спросил Мюллер.
– Когда речь идет о безопасности Земли – нет.
– Это я уже давно понял. Но все-таки думал, что ты человек, Чарльз. Я не понимал глубины твоего падения.
– Я бы предпочел не поступать так. Но придется. Пойдем с нами.
– Нет.
– Ты не можешь отказаться. Парень рассказал тебе, что поставлено на карту. Мы и так виноваты перед тобой сильнее, чем можем когда-либо искупить, Дик, и не стоит увеличивать счет. Прошу тебя.
– Я не покину Лемнос. Я не считаю, что у меня есть какие-то обязанности перед человечеством. И не стану выполнять ваше задание.
– Дик…
– В пятидесяти метрах к северо-западу от того места, где я стою, есть огненная яма, – заявил Мюллер. – Я собираюсь пойти к ней. Через десять секунд не будет уже никакого Ричарда Мюллера. Одно несчастье компенсирует другое, и Земля ничего не проиграет по сравнению с тем, как было до того, как я обрел эту свою особую способность. Поскольку вы, люди, не оценили эту способность раньше, не вижу причин позволить вам воспользоваться ею сейчас.
– Если ты хочешь покончить с собой, – сказал Бордман, – то почему бы тебе не отложить это на пару месяцев?
– Потому что я не хочу работать на вас.
– Это ребячество. Последний грех, в котором я мог бы тебя заподозрить.
– Мои мечты о звездах были ребячеством, – сказал Мюллер. – Так что я просто пытаюсь быть последовательным. Пусть эти выродки из другой галактики тебя хоть живьем съедят, Чарльз, – мне все равно. Это ведь тебе не хочется стать рабом, верно? Где-то в глубине своей черепной коробки ты будешь взывать к тому, чтобы тебя освободили, а команды радиосущества будут указывать, какую руку поднять, какой ногой пошевелить. Жаль, я не доживу до того, чтобы это увидеть. Поскольку отправляюсь к огненной яме. Ты не хочешь пожелать мне счастливого пути? Подойди ближе, позволь коснуться твоей руки. Прочувствуй хорошенько меня. Напоследок. Я больше не буду на тебя обижаться. – Мюллера всего трясло. Его лицо лоснилось от пота. Верхняя губа подрагивала.
– Хотя бы прогуляйся со мной в зону F, – предложил Бордман. – Там спокойно сядем и обсудим это за бренди.
– Сядем бок о бок? – Мюллер рассмеялся. – Тебя же стошнит. Ты не способен этого выдержать.
– Я хочу поговорить с тобой.
– А я не хочу! – заявил Мюллер. И сделал неуверенный шаг на северо-запад. Его крупное сильное тело казалось сейчас вялым и ссохшимся, словно в нем остались только сухожилия, натянутые на ослабевший каркас. Но он сделал еще один шаг. Бордман наблюдал. Оттавио и Дэвис стояли от него по левую руку, Рейнольдс и Гринфилд – по правую, между Мюллером и ямой огня. Раулинс, словно бы всеми забытый, стоял чуть в стороне от всех них.
Бордман почувствовал пульсацию в гортани и какое-то ноющее ощущение в пояснице. Им овладела страшная усталость и в то же время яростное возбуждение, какого не случалось со времен молодости. Он позволил Мюллеру сделать третий шаг к самоуничтожению. А затем небрежно махнул двумя пальцами.
Гринфилд и Рейнольдс тут же набросились на Мюллера.
Уже давно готовые к этому, они налетели, как кошки, и ухватили его за локти. Бордман увидел, как их лица моментально посерели от воздействия Мюллера. Тот дергался и пыхтел, пытаясь вырваться. Но вот подскочили и Дэвис с Оттавио. В сгущающихся сумерках вся группа выглядела как борющийся Лаокоон – Мюллер возвышался над всеми, тогда как люди меньшего роста обвились вокруг его мускулистого тела. Лучше было бы применить парализатор, подумал Бордман. Но с людьми это немного рискованно, бывает, что сердце впадает в дикий ритм, а дефибриллятора у нас с собой нет.
Еще несколько мгновений, и Мюллер был вынужден опуститься на колени.
– Обезоружьте его! – распорядился Бордман.
Оттавио и Дэвис держали Мюллера. Рейнольдс и Гринфилд его обыскивали. В одном из карманов Гринфилд нашел шар-уничтожитель с окошком.
– Вроде больше ничего нет, – сказал он.
– Проверяйте внимательно.
Они осмотрели еще раз. Мюллер тем временем сохранял неподвижность, его лицо застыло, глаза окаменели. Это была поза и выражение человека, стоящего перед плахой палача. Наконец Гринфилд снова поднял взгляд.
– Ничего, – доложил он. Мюллер сказал:
– В одном из верхних коренных зубов с левой стороны у меня секретная емкость с плотерастворителем. Я считаю до десяти, потом раскусываю ее – и растаю у вас на глазах.
Гринфилд резко развернулся и схватил Мюллера за челюсть.
– Оставь его в покое, – сказал Бордман, – он шутит.
– Откуда нам знать… – начал Гринфилд.
– Оставьте его. Отойдите в стороны! – Бордман махнул рукой. – Встаньте в пяти метрах от него. Не подходите, если он сам не пошевелится.
Они отошли, явно довольные тем, что покидают зону наиболее сильного воздействия. Ощущения Бордмана, стоявшего в пятнадцати метрах, были довольно слабыми. Ближе подходить он не стал.
– Теперь можешь встать, – сказал он. – Но, пожалуйста, не двигайся никуда. Я действительно очень сожалею об этом, Дик.
Мюллер поднялся. Лицо его перекосилось от ненависти. Но он ничего не сказал и замер неподвижно.
– Если придется, – сказал Бордман, – мы поместим тебя в кокон из застывающей пены и вынесем из лабиринта на корабль. И с того момента будем держать тебя в коконе. Ты будешь оставаться в нем до тех пор, пока не встретишься с чужаками. Абсолютно беспомощным. Мне не хотелось бы так поступать с тобой, Дик. Альтернатива – добровольное сотрудничество. Иди с нами на корабль по своей воле. Сделай то, о чем мы тебя просим. Помоги нам в последний раз.
– Чтоб твои кишки проржавели, – сказал Мюллер почти безразлично. – Чтоб ты прожил тысячу лет и все это время тебя грызли черви. Чтоб ты подавился своим самодовольством и никогда не умер.
– Помоги нам. По собственному желанию.
– Сажай меня в кокон, Чарльз. Иначе я покончу с собой при первой же возможности.
– Каким же негодяем ты меня видишь! – сказал Бордман. – Но я не хотел бы забирать тебя отсюда таким способом. Пойдем с нами добровольно, Дик.
Ответ Мюллера больше напоминал рычание.
Бордман вздохнул. Это был вздох облегчения. Он посмотрел на Оттавио:
– Пенный кокон.
Раулинс, который до этого момента стоял словно в трансе, вдруг начал действовать. Он кинулся вперед, выхватил у Рейнольдса из кобуры пистолет, метнулся к Мюллеру и сунул оружие ему в руку.
– Держи! – хрипло сказал он. – Теперь все в твоих руках!
Мюллер разглядывал пистолет, словно никогда такого не видел, но изумление его длилось меньше секунды. Привычным движением он обхватил рукоятку и положил палец на спуск. Пистолет был хорошо знакомой ему разновидности, хотя и несколько отличался от того, который он помнил. Быстрой короткой очередью он мог уничтожить их всех. Или себя. Он отступил назад, чтобы никто не мог напасть на него со спины. Стержнем в пятке ботинка проверил стену сзади и, убедившись, что она надежная, оперся о нее спиной. Потом повел дулом оружия по широкой дуге, охватывая всех людей перед собой.
– Встаньте рядом! – приказал он. – Все шестеро. Встаньте в ряд в метре друг от друга и держите руки так, чтобы я мог их видеть.
Его позабавил печальный взгляд, который Бордман бросил на Неда Раулинса. Парнишка был ошеломленным, раскрасневшимся, растерянным, словно его резко вырвали из сна. Мюллер терпеливо ждал, пока шестеро выполнят его распоряжение. И сам поражался своему спокойствию.