носилось уханье совы (непонятно, то ли уже насытилась, то ли еще ищет добычу).
Из головы не шли мысли о Бадди Канцере. Стоя над ним вечером в баре Рида, Лопес ощущал высокое, на зуммер похожее гудение, которое, казалось, стеклянной резью впивалось в слух. Причина того звука была ему известна: мгновенная фокусировка чувств. Так с ним случалось, когда в сознании отдаленно мелькала догадка: кто-то открыл ворота в сад и приближается к порогу, хотя при этом неслышно ступает по тропке; или когда кто-то подходит сзади так близко, что ощутимо вторгается в личное пространство, хотя нарушителя при этом не видно, если к нему не обернуться.
При виде Бадди Канцера чувства Лопеса, вмиг наэлектризовавшись, обострились. Без явных тому объяснений Лопес предположил, что этот тип в баре хотел к нему прикоснуться, словно бы между ними шла некая игра, правила которой были известны одному Канцеру. Ее нюансы проявлялись в том, как он якобы неловко пытался подать свое удостоверение, или в том, как шулерскими змейками мелькнули его пальцы, стремясь задеть ладонь Лопеса при возврате документа.
Соприкосновения с Бадди Канцером Лопес избегал. Что-то подсказывало, что любой физический контакт с этим ковбоем – дело крайне нежелательное. А потому хорошо, что Канцер уехал из города. Хотя полного облегчения от этого все равно нет. Этот субъект – дурные вести для кого угодно, и спровадить его отсюда лишь означает, что он всплывет в другом месте и станет головной болью для кого-нибудь еще.
Бывало, Лопесу, когда-то еще простому патрульному, попадались персонажи, не дающие миру ничего мало-мальски ценного; наоборот, бравирующие, что отравляют жизнь всем, кто имеет несчастье попасться им на пути. Лопес нередко пытался представить, какими же они были в детстве, чтобы как-то смягчить к ним свою неприязнь. Иногда это срабатывало, а иногда и нет. Когда нет, Лопес сходился во мнении со своими коллегами, считавшими, что лучше бы таких паразитов не было в живых. И действительно: они вели себя подобно бактериям в чашке Петри, колонизируя окружающее пространство и пятная скверной все и вся.
Лопес попробовал представить Бадди Канцера ребенком, но не сумел. Он не вписывался ни в какие рамки. Может, тут дело в усталости, но Канцер казался разом молодым и старым, вновь созданным и одновременно древним, все равно что старый металл, который после переплавки вновь и вновь используется, при этом в процессе все более корродируя.
Лопес поглядел на кровать, где спала Илэйн. Она всегда спала в одной и той же позе: свернувшись калачиком на правом боку, правая рука прижата к грудям, левая возле рта. Ночью она шевелилась мало, а спала молча, не издавая звуков.
Он скользнул обратно в постель и потянулся было к ней, но в паре дюймов над ее кожей задержал руку, не желая прикасаться. Руку он подтянул к себе и отодвинулся, уместившись на самом краешке матраса, где его наконец застиг сон.
Бадди Канцер выписался из истонского мотеля утром, в начале двенадцатого. Правый бок ему прихватывало от растущей боли. При этом он боролся с соблазном отдохнуть (после того как боль отпускала, он обычно впадал в сонливость, а сегодня впереди еще работа); лучше смириться с некоторым дискомфортом сейчас, зато потом можно будет насладиться отдыхом подольше.
Семейные неурядицы занимали Джеда настолько, что церемониться со своим единственным постояльцем ему было недосуг. Фил Уитон уже сидел в приемном покое Грега Брэдли, с лицом мертвенно-бледным и окаменевшим от страдания. Отцу он сказал, что чувствует себя неважно, что у него боли внизу живота. Разъяснять свои слова ему не было смысла: уже сама внешность сына за одну ночь разительно изменилась. За считаные часы он, похоже, потерял несколько килограммов. Джед думал отправиться к врачу вместе с ним, но Фил сказал, что хотел бы поехать один, а если будут проблемы, то он позвонит. Несмотря на это, Джед все равно решил ехать в клинику: через какое-то время позвонила Мария и сказала, что припозднится, потому как чувствует себя не лучшим образом. Когда появился Бадди Канцер, Джед уже обзванивал резервный персонал на предмет экстренной подмены.
За свое пребывание Бадди внес предоплату. Сейчас, из-за досрочной выписки, он затребовал часть денег назад. Джед не спорил. Он хотел только, чтобы гость съехал поскорей, чтобы можно было вплотную заняться проблемами сына.
– Что, утро не ахти? – поинтересовался Бадди.
– Неважнецки, – отозвался Джед.
Он склонился над столом, пересчитывая наличность, и Бадди Канцер аккуратно постукал ему по тыльной стороне ладони желтоватым указательным пальцем.
– Надо сделать несколько глубоких вдохов и расслабиться, – сказал он деловито. – Иначе будет только хуже. Поверьте, уж я-то знаю.
Джеду вспомнилось описание перемазанных черной кровью полотенец; вид щербатых зубов в бурых пятнах никотина и лиловых десен вызывал отвращение. «Да, уж ты-то знаешь о дурноте все, – подумал он. – Я рад, что ты уматываешь, но если окажется, что ты притащил что-то такое в этот город; если выясню, что мой мальчик занедужил из-за тебя, то я, мразь ты эдакая, тебя из-под земли достану. Найду и ножом всего исковыряю, так чтобы ты уже не переживал насчет кровавых полотенец или о том, что у тебя зубья вываливаются из пасти, или что твои нечищеные ногти растрескались, потому что, клянусь богом, я тебя на куски изорву».
– Конечно, – вымолвил Джед вслух. – Удачного вам дня.
Лопес пробудился вместе с Илэйн. Они наскоро занялись любовью, после чего Илэйн пошла принимать душ, а Лопес сделал тосты. Попутно на кухне он слушал радио. Затем он сам отправился под душ, а Илэйн в это время одевалась. Лопеса она высадила возле бара, перед расставанием чмокнув с обещанием, что сегодня к вечеру позвонит. Он махал ей вслед, пока машина не скрылась за углом, после чего подошел перемолвиться с Эдди Ридом, который подметал снаружи ступени бара.
– Что, перешли на режим экономии? – спросил Лопес, приближаясь. – Я-то думал, у тебя есть кому подмести крыльцо, пока ты там пересчитываешь миллионы.
– Двое сказались больными, – сообщил Эдди. – Надо ж им было подгадать со своей хворью именно к сегодняшнему дню.
– Ничего, в случае чего народ поможет, если ты не справляешься.
Эдди прекратил свое занятие и оперся о щетку.
– Может, ты и прав.
Он пожевал губу, словно определяясь с каким-то решением, и неожиданно спросил:
– У тебя нет минутки кое на что посмотреть?
Лопес пожал плечами и следом за хозяином прошел в бар. Рид подвел его к мужскому туалету и открыл там дверь.
– Последняя кабинка, – указал он кивком.
Лопес прошел мимо рядка писсуаров. Дверь в последнюю кабинку была приоткрыта. Он ткнул ее носком ботинка.
Стена там была испачкана черной жидкостью, на полу скопилась черная лужа. Чтобы помешать ее разливу, была предпринята дилетантская попытка закидать ее туалетной бумагой, которая вся как есть пропиталась и набухла.
– Вот, – пояснил Эдди, – обнаружил, когда закрывался. Ночь выдалась довольно спокойной, так что кабинкой после этого, похоже, никто не пользовался. Я думал позвонить Ллойду, но шел уже третий час ночи, и я подумал, зачем человека тревожить почем зря.
Лопес присел на корточки и присмотрелся к черной жиже внимательней.
– Дай-ка мне на секунду щетку, – попросил он.
Рид протянул, и Лопес ее ручкой исследовал скопление бумаги и жидкости. Посередине этой массы обнаружилось несколько черных сгустков.
– Ого, это еще что? – недоуменно спросил Рид.
– Не знаю. Похоже, кто-то выхаркал.
– Вот это да.
– Кто бы это ни сделал, похоже, серьезно болен, – сказал Лопес, вставая.
Прежде чем вернуть щетку Риду, он обмыл кончик ручки под краном.
– Ты помнишь, кто вчера оставался в баре после моего ухода?
Рид подумал.
– Да так, в основном местные. По именам можно перечислить. Еще две пары приезжих. Не думаю, что они здесь задержались. А, еще этот… тип в угловой отсечке, с которым ты беседовал. Скользкий гад. Все терся об официанток то здесь, то там.
Лопес тихо ругнулся.
– Кажется, я знаю, где его искать, – сказал он. – Ты давай составь перечень людей, что здесь были, на всякий случай. А дверцу в это стойло заклей скотчем и надпись «Неисправно» на всякий случай подвесь. Я попрошу Грега Брэдли, чтобы он нашел время сюда заглянуть. И просьба, Эд: никому об этом не рассказывай, ладно?
Эд поглядел так, будто его попросили помешать коктейль собственной сарделькой.
– Ну шеф, ты даешь. Чтобы я рассказывал своим завсегдатаям о хрени, похожей на черную кровь, найденную в сортире? Чтобы они ко мне больше ни ногой?
Лопес остановился возле истонского мотеля. Джеда за стойкой не обнаружилось. В его отсутствие за стойкой сидело юное создание – одна из дочек Пэта Капура – и присматривала за гостиничным хозяйством. Это выражалось в том, что перед ней лежал подростковый журнал, а сама она через соломинку посасывала из баночки «Севен ап».
– Ты знаешь, где он? – спросил со входа Лопес.
– Джед? Его сыну Филу нездоровится. Он мне сказал, если что, то он у Грега Брэдли.
Попросив учетные карточки мотеля, Лопес взялся их листать, пока не дошел до Бадди Канцера.
– Этот человек выписался?
– В мотеле пусто. Значит, наверно, да.
– У него в номере уже убрано?
– Наверное, еще нет. Когда Джед вернется, то пошлет туда меня, скорее всего.
Сморщив носик, она брезгливо поднесла себе ко рту два пальца, после чего, дав Лопесу ключ от двенадцатого, снова углубилась в свой журнал.
– Эй, – окликнула она, когда Лопес двинулся к выходу. – А залог какой-нибудь или там ордер?
– Зачем? – удивился он.
– Ну как. А если что пропадет? Хотя ладно, – посмотрела она кокетливо. Ее губы сомкнулись вокруг соломинки. Не сводя глаз с гостя, она сделала глубокий глоток.
Лопес оставил ее за этим занятием, мимоходом подумав, что надо бы поговорить о дочурке с папашей Капуром.