— Иди за мной, о Джосер, — сказал жрец-уаб.
Целью нашего путешествия была малая сокровищница, где мне предложено было выбрать что я пожелаю. В соответствии с местным — то есть с временным — этикетом, этикетом хронотопа, так сказать, выламываться не полагалось и жадничать — тоже. Я скромненько взял прозрачное хрустальное яблоко для охлаждения ладоней в жару.
Выйдя из дворца, жрец-уаб, провожавший меня через сад, сбавил скорость и чуть изменил осанку — некое «вольно» себе позволил после «смирно», и я обратился к нему с вопросом, где найти мне простолюдина Джеди.
Хахаперрасенеб остановился и оглядел меня.
— Зачем тебе Джеди, о Джосер, да одолеет твой дух врагов твоих?
— Луноликая повелела мне увидеться с ним, — отвечал я, напыжась.
Хахаперрасенеб насупился.
— Что предсказал ты ей, о гадатель? Почему великая и прекрасная Хатш решила обратить взоры свои к чудодейству простолюдина? Неужели наших знаний и нашего могущества ей недостаточно?
Жрец-уаб, насколько я помнил, был блистательным для своей эпохи астрономом и неплохим врачом для любой эпохи; баловался он также математикой и структуралистикой — в нашем понимании этого слова. Именно ему принадлежала идея создания сводных таблиц иератической, иероглифической и демотической записи. Еще жрец-уаб занимался чем-то вроде сравнительного языкознания. Силен он был и по мистической — или магической? — части: обряды посвящения в их последнем варианте разрабатывались именно Хахаперрасенебом.
— Ведь это Джеди, — от радости, вспомнив, кто таков простолюдин, о коем шла речь, я поделился информацией вслух, — разгадал для царицы число тайных покоев Тота, чтобы построить подобные в новом дворце?
— Ничто не сокрыто от вещих глаз гадателя, — холодно отвечал жрец-уаб.
Тут мы опять продолжили движение к выходу, и он сказал мне:
— Дом Джеди ты найдешь у развалин древней царской крепости, что у Восточных Врат.
Подле обелиска, окруженного великолепной семеркой каменных кошек, Хахаперрасенеб положил мне на плечо тяжелую от груза знаний, лет и перстней-печаток руку:
— Поведай мне, о Джосер, есть ли у тебя поручение от царицы к простолюдину Джеди.
Это было как-то не по сценарию, я чуть просрочил реплику, и он добавил:
— Я не требую у тебя раскрытия тайны беседы с сиятельной; ответь мне только, есть ли поручение.
— Нет, о мудрейший из мудрых, — отвечал я.
— Я тебе верю, — сказал жрец не по этикету и, повернувшись ко мне спиной, быстро зашагал прочь. Тоже не по этикету. Но потом, видимо спохватившись, обернулся и сложил руки в приветственном жесте, приняв позу своей будущей статуи. Я поклонился, насколько позволила мне комплекция Джосера, вполне искренне. Среди жрецов, разумеется, попадалась и шваль, ибо не место красит человека, а человек место, сию чиновничью заповедь с гуманистическим подтекстом я усвоил давно, но к Хахаперрасенебу я испытывал уважение. Еще в будущем читал я и его трактаты о путешествиях, и предсказания, и пророчества, и песни, и обращения к потомкам; я неплохо знал его, как мне казалось. Что касается простолюдина Джеди, я думал о нем как о лице вымышленном, продукте, так сказать, новоиспеченной художественной литературы. Должно быть, я ошибался. Разумеется, я ошибался, ибо продукт художественного вымысла обитал на околице, и я успешно представился апру, омывшему мне ноги в затененном внутреннем дворике, и вошел в дом.
Герой фольклора встретил меня в четырехугольной комнате с очагом и маленьким бассейном. Красные рыбки плавали в воде на фоне ярко-зеленых плиток дна.
— Мир тебе, входящий, — сказал Джеди, поднимаясь мне навстречу.
Странно короткая формула приветствия — здесь обычно здоровались по пять минут кряду; я чуть было не ответил: «Привет!» Но воздержался и вымолвил:
— Мир и тебе, Джеди.
Мол, здравствуйте, коли не шутите.
Он оценил мою ответную лапидарность и улыбнулся. Чем тотчас же очаровал меня.
— Я — Джосер… — начал было я.
Но он перебил меня:
— Ты уже называл имя свое апру; и потом — я узнал тебя, Джосер. Ты меня не так понял. Не невежливость и не неведение; приветствие, Джосер: мир входящему.
У простолюдина Джеди была приятная привычка смотреть в глаза. Я почувствовал к нему доверие и чуть было не забыл о своем Джосере. Но и сам Джосер, видать, подзабыл текст:
— Я думал, ты старше, о Джеди.
— Я уже выбился из молодых ведунов, — быстро отвечал Джеди, посмеиваясь, — но не вполне дорос до старого колдуна, ты хочешь сказать?
Джосер взял себя в руки и набрал воздуху в легкие:
— Дважды осиянная Хатш повелела мне, предпоследнему рабу ее, прийти завтра к храму Эль-Тейт-маат-Ра вместе с тобою, простолюдин Джеди.
— Вот как, — сказал простолюдин, — а что будет, если я не пойду?
Воцарилось молчание.
— Мало ей Сепра, — внезапно сказал Джеди, — и всех посвященных оптом и в розницу; про жреца-уаба и зодчих молчу; еще и я понадобился. Не пугайся так, Джосер, на жаре страх вреден; я просто размышляю вслух. Я должен зайти за тобой на рассвете?
— Да, с первыми лучами светила, — отвечал Джосер, то есть я.
— Зайду, стало быть, — сказал Джеди беззаботно.
Приближался звон, схожий с плачем, пчелиная додекафония. Приблизился. В дверном проеме появилась девушка в венке из бубенчиков и колокольчиков — таких же, как в букете царицы.
— Это Ка из Библа, — сказал Джеди, — а это мудрейший Джосер по приказу государыни. Принеси нам что-нибудь, Ка.
Опять меня потчевали воблой с эмульсией, ягодами шелковицы, лепешками и мясом ягненка, утопающим в зелени. Последнее напоминало блюдо фешенебельного ресторана.
— Погадай гадателю, Ка, — сказал Джеди.
Она робко взяла мою ладонь, вопросительно посмотрела на Джеди. Тот кивнул. Тогда она сказала:
— Ты не веришь сам себе, предсказатель. На время ты потерял лицо. Но ни один из трех Джосеров — бывший, настоящий и будущий — не вспомнит, что их трое. Тебя ждет блистательное Завтра. Карлики будут плясать у входа в гробницу твою. Вот только выдержишь ли ты ниспосланное тебе испытание, я не знаю. И еще: береги печень, Джосер, прикрикни на нее как следует.
Я молчал. Печень болела за двоих. То ли от воблы, то ли от эмульсии.
— Ступай, — сказал Джеди. — Я не хочу, чтобы он гадал тебе.
Ка исчезла.
— «Почему ты не гребешь?» — запел Джеди.
Почему ты не гребешь?
«Моя рыбка бирюзовая упала на дно».
Подарю тебе другую взамен.
«Мне другая не нужна, я хочу свою!»
— Мне пора покинуть твое благословенное жилище, — сказал я, вставая.
— Мое благословенное жилище, — сказал Джеди, — в которое внес ты крокодила из воска, а он, того и гляди, оживет.
Крокодила из воска? Мучительно вспоминал я, о чем речь, что-то вертелось в памяти, но так я ничего и не вспомнил. Хозяин вышел со мной на раскаленный песок.
«Мало ей Сепра…» — вспомнил я; потом вспомнил Сепра, зелье, корову в ботиках — и голова закружилась.
Сны снились кошмарные. Пограничные между моими и джосеровскими. Фигурировал и Джеди — в качестве посланника из еще более отдаленного грядущего, нежели мое.
В итоге прошлое и будущее смыкались подобно ленте Мёбиуса, что бесповоротно разрушало настоящее. Причем вся эта разблажня на фоне гаремного кафешантана из тысяча второй ночи. Пересыпано деталями с бутафорской толкучки. Кич на любителя.
Наконец, меня разбудили.
Крошечный чадящий керамический светильник. Мерзкий запах экзотической свежеизготовленной кормежки. Тени на потолке; Джеди, пришедший ко мне на рассвете.
— После дурного сна, — сказал он мне, — хорошо пить вино по-гречески.
Мы уже шли по просыпающемуся городу.
Я спросил:
— Что ты говорил вчера про крокодила, простолюдин?
— Право, не помню, — отвечал Джеди, — должно быть, приплел свою любимую пословицу из страны Иам: «Не бросай песком в крокодила, все равно это не приносит ему ущерба».
Я не стал вдаваться в крокодилью тему.
— Ты был в стране Иам, простолюдин?
— Да, — отвечал Джеди, — я был в стране Иам, и в стране Иемех, и в странах Ирчет и Мушанеч. Где я только не бывал.
На голову статуи великого правителя Me упали солнечные лучи. Инкрустированные глаза правителя сверкнули, когда мы проходили мимо статуи.
— Песок в сандалиях твоих… — сказал Джеди.
— Что ты сказал?..
— Это стихи, прорицатель. Любовная песня у закрытых дверей любимой.
— Ты идешь к храму с любовной песней на устах? — спросил выходящий из-за обломка скалы жрец-уаб.
— По-моему, это ты идешь к храму на устах с таковой, Хахаперрасенеб, — сказал Джеди.
На сей раз голый череп жреца-уаба прикрыт был высоким ступенчатым головным убором. Лицо, как у собственной статуи. Бронза, зачеканенная до предела возможностей.
— Ты стал дерзок, Джеди, — сказал жрец-уаб. — Ты не боишься так говорить со мной?
— Страх на жаре вреден, — сказал Джеди. — К тому же не тебя мне сейчас следует бояться.
— Ты боишься себя?
— Нет. И даже не ополоумевших мальчиков, готовых на все, что бы царица ни приказала. Мужского ума хватит разве что на то, чтобы убить. Тут и бояться-то нечего.
— Вот как, — сказал жрец.
Мы помолчали. Потом жрец-уаб сказал:
— Я понял тебя, Джеди. Я тебе не враг.
— А я всегда это знал, — отвечал простолюдин.
И мы пошли дальше.
Меня не покидало ощущение, что я присутствую на голливудских съемках оперы. Причем оперы мыльной. Ступени врезанного в гору храма. Ступени — площадь — ступени — площадка — и собственно храм. Группа жрецов в белом и золотом. Группа будущих посвященных в пурпурном и синем. Хатшепсут в лиловой марлёвке. В серо-лиловой. Улыбающийся Джеди. Голубое небо и колоссы статуй, выступающие из скал. Священные кошки, шляющиеся под ногами, живописными компаниями греющиеся на солнце, прижмуривающиеся. Неправдоподобно хорошая видимость.
Преображенное утром и гримом лукавое застывшее лицо царицы. Поедающие ее глазами неофиты. Запах благовоний, сжигаемых на жертвенниках.