— Вечер добрый, — сказал он. — А вот и я. Вы не раздумали?
Видимо, то был очередной клиент: продавал или покупал очередную музейную мульку.
— Вы меня напугали, — сказал ведомый. — Здравствуйте. Нет, не раздумали. Куда вы пропали?
— У меня затруднения — отвечал нагнавший его и обогнавший меня, — я не могу найти сплав Вуда.
«Реставратор», — подумал я.
— А что это такое? — спросил Валериан Семенович.
И они вошли в парадную.
Я помедлил и дав им завернуть за угол первого марша последовал за ними.
— …непредсказуемо, конечно, — сказал неизвестный. — А о какой эпохе идет речь?
— Мы ведь руководствуемся наличием, мы антиквары, а не историки, — сказал Валериан Семенович.
— А я, — сказал неизвестный, — даже и не антиквар, драгоценнейший, мой интерес почти платонический.
Смех его мне не понравился.
— Брат говорит, что второй заход будет последним, — сказал ведомый.
— Это почему? — спросил неизвестный.
— Он сам вам скажет.
— Из-за нее? Вам что-то не нравится?
— Нам цвет ее пальто не нравится. И многое другое.
Дверь отворилась; я узнал ее голос.
— Наконец-то ты пришел, — сказала она. — Думала, они меня уморят.
Дверь захлопнулась.
Она была с реставратором на ты. И с дядюшками отношения у ней были отнюдь не идиллические. «Уморят»? Очевидно, на меня нашло: я ходил по двору взад и вперед и лихорадочно соображал, под каким предлогом войти. Ревновал ли я ее к реставратору? примерял ли роль спасителя-избавителя бедной девочки от злых дядей? Наваждение было так велико, что я решил вломиться без предлога: вот шел и зашел! Разогнавшись, у самой парадной я решил пожертвовать диваном.
Открыл мне Эммануил Семенович и очень удивился.
— Это вы, Михаил Гаврилович? — спросил он словно не веря глазам своим. — Что это вы… без звонка?
— Я потерял ваш телефон! — вдохновенно соврал я. — Я насчет дивана.
Эммануил Семенович изменился в лице. Он порозовел, помолодел, похорошел и выпрямился.
— Проходите, пожалуйста! — воскликнул он. — Раздевайтесь. Сейчас мы чаю……
Взяв меня под руку, он ввел меня в гостиную, говоря:
— Можешь себе представить, Валериан, молодой человек решился!
Валериан Семенович поднялся мне навстречу, тоже розовея и молодея.
— Да неужели?! — воскликнул он. — Неужели вы надумали насчет дивана?! Как мы счастливы! какое счастье, Эммануил! Садитесь, садитесь, Михаил Гаврилович! Сейчас мы чаю!
В углу на низеньком канапе сидел развалившись немолодой человек, на коленях у которого примостилась как капризный ребенок Зоя Витальевна. Нимало не смущаясь, эти двое разглядывали меня. Я глядел на них раскрыв рот.
— Ах, Боже мой! — воскликнул Эммануил Семенович. — Зоя, Зоечка, да поставь же ты чайник!
— Здравствуйте, Зоя Витальевна, — глупо сказал я.
— Привет, — сказала она и, нехотя слезши с колен реставратора, направилась на кухню.
Реставратор только взглядом ее проводил и уселся поудобнее.
— Представьте же меня, — вымолвил я фальшиво и напыщенно.
Братья переглянулись.
— Юрий Николаевич, — сказал лениво реставратор, — друг дома.
У меня быстро заработал в дурной голове маленький старомодный арифмометр: жулик, покупает девчонку, сорит деньгами, ей лестно, а близнецов давно купил, подсунул им пару Гутьеров или подделку под Фаберже, они и смотрят сквозь пальцы.
Вернулась Зоя, руки в карманах ярко-зеленых атласных брюк, белокурая, позвякивающая бранзулетками. Поразмыслила секунду — сесть ли реставратору на колени, да отвлеклась, направилась к буфету, распахнула створки и из зеркальной глубины стала извлекать чашки, сахарницу, вазочки с черносливом в шоколаде и печеньем.
— Зоя, — сказал Эммануил Семенович поморщившись, — я уже тебе говорил не единожды: для чаепития у нас посуда в другом буфете. А это севр и сакс, сервизы музейные.
Она уже накинула на стол вишневую кашемировую скатерть с кистями и молча расправляла складки и отцентровывала рисунок.
— И это не скатерть, — вымолвил Валериан Семенович, — это цыганская шаль середины девятнадцатого, мы ее на стол не стелим.
— Ну и не стелите, — сказала Зоя спокойно своим голосом электронной флейты, — а я вот стелю.
И расставила на середине шали севр и сакс. После чего повернулась к реставратору и произнесла:
— Так вот с утра до вечера, веришь ли, эти крохоборы из-за всякой ерунды треплют нервы. Севр, сакс, ну и что? мы ведь не в тюрьме — из оловянных кружек кипяток хлебать. По-моему, у них не все дома.
И ушла. Реставратор стал хохотать. Братья явно смутились и покосились на меня, свидетеля нечаянного сцены семейной.
Я встал и благородно от чая отказался. Они благородно стали меня усаживать. Реставратору наш диалог надоел, и он сказал:
— Мне недосуг, я вас оставляю; Эммануил, приду, когда сплав Вуда достану.
— Подожди, Юрий, — Эммануил Семенович последовал за гостем, — может, ты ее вразумишь? Мне только не хватало покойника на площадке.
— Да не застрелится он, — сказал реставратор, — грозится, болван влюбленный. Вразумляйте ее сами.
Дверь хлопнула. Зоя опять возникла с медным чайником в руках.
— А — где Юрий? — спросила она.
— Ушел, — отвечал ведущий близнец.
— Ну и я с ним пойду, — сказала Зоя.
— Куда ты пойдешь, сама подумай, — сказал Эммануил Семенович.
— Ночевать к нему. Вы мне надоели. То нельзя, это плохо. А он веселый.
— Зоя, что ты говоришь, ведь неприлично, — сказал ведомый.
— Неприлично? — она удивилась до чрезвычайности. — Жена-то у него в отъезде. И дети отдельно живут. Что же тут неприличного? Да вы меня за женщину не считаете.
Ведомый вдруг вспылил.
— Да! — воскликнул он. — Да! Я — не считаю!
— Что ты в женщинах смыслишь, старый гриб? — сказала она.
— Юрий высказывал свое недовольство, — вставил Эммануил Семенович, — тем, как ты обращаешься с влюбленным в тебя человеком; он опасается, что тот выполнит свою угрозу и застрелится у нашей двери.
— И все ты врешь, — сказала она, — Юрий не такой дурак. Какое еще недовольство? Да и пусть себе стреляется. Тебе-то что. Ведь за дверью, а не в квартире. И никак я себя особенно не веду.
Тут я опять встал и сообщил, что мне пора, а диван они могут забрать в любой момент.
— Молодой человек! — воскликнул Эммануил Семенович, немедленно переключившись на диван, — мы его так отреставрируем, вы его не узнаете! Вы потом придете его навестить.
Зоя рассмеялась.
— Я вам приглашение пришлю, — сказала она. — На чай. За подписью… А как лучше подписать: Диван Эммануилович или Диван Валерианович?
— А почему вы сами будете его реставрировать? Разве ваш знакомый… Юрий Николаевич… не реставратор?
— Он научный работник, — сказал Эммануил Семенович.
— Юра маг и волшебник, — сказала Зоя, — а вы городские помешанные. Что он только в вас нашел?
— Для Юры он слегка староват, — сказал я.
Зоя оглядела меня с долей слабой заинтересованности и дернула плечиком.
— Что за глупости, какое значение для мужчины имеет возраст? Что вы так смотрите? Влюбились? И вы тоже? Да подождите, не кидайтесь к дверям как угорелый, я вам розу подарю.
Она двумя пальцами стеблем вверх вынесла мне розу в каплях воды.
— Осторожно, не уколитесь, — сказала она. — Это вам на память обо мне. Если встретите на лестнице психопата в кожаном пальто, передайте, чтобы стреляться не смел, лучше повеситься, нечего шуметь, я спать хочу.
И я вымелся с розой, совершенно алой, как ее пальто. Психопат сидел на нижнем лестничном окне.
Я сказал:
— Зоя Витальевна велела вам вешаться, стреляться запретила, шуму много, а время позднее.
Он отвечал:
— Может, у меня пистолет с глушителем.
— Тогда-то что, — сказал я.
— А розу вам она подарила? — спросил он.
— Она.
— Отдайте мне. Или продайте.
— Что я вам, цветочница? — сказал я. — Берите.
— Вы — человек! — сказал он и убежал с розою.
В городских сумасшедших в нашем-то городе родном, начиная с основателя, никогда недостатка не было.
Засыпая, я думал о научном работнике, диване, Манон Леско и немного о падении нравов.
Думаю, что у каждого человека есть любимый день недели. Мало кто любит понедельник, день тяжелый; но даже и воскресенье на любителя. Знавал я поклонников среды и четверга. На мой взгляд, четверг сильно напоминает вторник. Лично я люблю пятницу: предвкушение выходных. От самих-то выходных ничего хорошего ждать не приходится, кроме отсутствия присутственных мест. Именно в пятницу раздался телефонный звонок чуть ли не в полночь, и услышал я голос насмерть перепуганного Валериана Семеновича.
— Михаил Гаврилович, — сказал он мне. — Брат в отъезде. Кроме вас, обратиться мне не к кому. Вы такой порядочный молодой человек и внушаете мне доверие. Я вас умоляю приехать немедленно. Если сумеете поймать такси, я оплачу. Или частника, оплачу вдвое дороже. Только такси не вызывайте, ожидание в течение двух часов. Михаил Гаврилович, я вас заклинаю. Мне просто плохо с сердцем. Очень плохо. Скорее.
Он бросил трубку, а я впопыхах кое-как оделся и выбежал под дождь. Нашелся и частник на допотопной провонявшей бензином «Победе». Я поднялся на темную площадку и увидел щель света, обрисовывающую прямоугольник двери; ведомый тотчас впустил меня. В прихожей разило валерианкой, мятой и корвалолом. Вид у близнеца был совершенно обезумевший.
— Брат за городом, поехал к знакомому антиквару в Озерки и заночевал, чтобы поздно не ехать. Телефона там нет. Какое несчастье. Я сам не смогу. Ведь придется вызвать милицию. Или кто-то вызовет и без меня. А в кармане может оказаться письмо. Помогите нам, Михаил Гаврилович. Спасите нас. Нас засудят.
Он вытирал слезы, снимая очки, у него тряслись руки.
— Да что случилось, Валериан Семенович? — спросил я.
— А разве вы не видели, вы не видели, когда входили? Ах да, ведь свет-то не горит. Ведь он там… висит…