ью его в нужник?
— Валяй, — сказал Заварзин.
Дорер натягивал футболку с изображением носорога на ядовито-зеленом фоне.
— Рогонос, — сказал Заварзин.
— Крокомот! — отвечал Дорер. — Побочный сын Бегедила. Поворачивайся, сосед, мы на обед опаздываем. Чтой-то мы опять просрачиваем, как любил говорить мой начальник. Ты на меня тоску нагоняешь. Завтра я тебя женю на одной из загорающих. Ну, что уставился? Что с тобой?
— Плохо мне, — отвечал Заварзин, надев полотняную панамку. — У меня творческий кризис.
— Ладно тебе, — сказал Дорер. — Что-нибудь придумаем.
Заказав обед на завтра, то есть наставив огрызком карандаша цифры на мятом листочке меню, Дорер приступил было к салату, но отвлекся и толканул мрачного Заварзина ногой в баретке.
— Бройлер, — шепнул он. — Смотри в оба, загипнотизирует!
Высокий человек с преувеличенной выправкой, аффектированной плавностью и немигающими глазами уселся напротив Заварзина. К десерту Дорер разговорил гипнотизера и пригласил его на Ахун.
— Что такое Ахун? — спросил бройлер.
— Гора с кабаком и видом на горы. На смотровой площадке холод собачий. Захватите куртку. А в кабаке камин с огнем живьем и девочки в паричках.
— Девочек в другой раз, — сказал магнетизер.
— А что? — спросил Дорер. — Размагничивает?
— Что-то в этом духе, — ответил бройлер. — Большая затрата энергии. Трудно работать. Концентрация не та. Вы, простите, кто по профессии? — спросил он Заварзина.
— Писатель, — отвечал Заварзин.
— Тогда вы должны знать, что такое концентрация, — сказал бройлер. — Когда вы пишете, вы достигаете высокого энергетического уровня…
— Я сейчас не пишу, — сказал Заварзин. — У меня творческий кризис.
Дорер поперхнулся киселем.
— Вуаля, Николя, — сказал он, — хлебанул я киселя. Опять за рыбу деньги. Не обращайте, внимания. Он меня уже упёк тем кризисом до полного катарсиса и эпикриза вдобавок. Я на грани диагноза.
Бройлер быстро окинул ястребиным взором Заварзина.
— А вы хороший писатель? — спросил он.
— Не скромничай, — сказал Дорер.
— Ничего, — отвечал Заварзин.
— Тогда вам и горевать не о чем, мэтр, — сказал бройлер. — Вы нынче как лейденская банка. Ваша творческая потенция не направлена на творчество. Вы могущественны как маг.
— Чепуха, — сказал Заварзин.
— Проверьте, — сказал бройлер, плавно вставая. — Реализуйтесь в действительности. Поиграйте с реальностью. Навяжите ей правила игры. Желаю удачи.
— До ужина, — сказал Дорер.
— До завтрака, — сказал бройлер, — вечером у вас кабак со смотровой площадкой, а у меня концерт.
Он вгляделся в Заварзина.
— Мой вам совет: выпустите ненадолго джинна из бутылки, пусть погуляет.
«А обратно он влезть согласится?» — подумал Заварзин.
Бройлер ответил:
— Влезет, не будь я Баран Романов.
И двинулся — плавной походкой — к стеклянной двери между двух пальм.
— Ай да Рей! — сказал Дорер. — Рей света в темном царстве предрассудков. Как это он толковал про потенцию? и про твое могущество? А что? А почему нет? В свете закона сохранения энергии? А давай проверим?
Они шли по выгоревшей серой асфальтовой дорожке, обнесенной жестколистным кустарником, зацветающим фантастически розовыми одуряющего запаха мелкими цветочками.
— С чего начнем? — спросил Дорер. — Что примем за тест при настройке?
— Понятия не имею, — сказал Заварзин.
— Ну, какую-нибудь ключевую ассоциацию, — не унимался Дорер, — слово, что ли, предмет, понятие… Да проснись ты, тетеря с потенцией! рассадник праны!
— Глазурованный сырок, — сказал Заварзин. — Или глазированный? Хочу глазурованный сырок.
— Теперь и я вижу, — сказал Дорер, — что у тебя творческий кризис.
Некоторое время они шли в молчании. Потом из-за изгороди глянцево-лиственного кустарника что-то вылетело и шлепнулось у ног Заварзина. Одновременно раздался женский крик.
— Когда кончится, наконец, это хулиганство? А вдруг там кто-нибудь есть?
Шлепок. Рёв.
Дорер присел на корточки.
— Браво, писатель, — сказал он. — Правда, это не целый сырок, а объеденная половина, но, однако… такой раритет… и в рифму…
— Как это он… — сказал Заварзин, — или это я… баран романов…
— Ты разве романист? — спросил Дорер. — Впрочем, это не важно. Тестировка, то есть настройка, прошла нормально. Кажется, мы собирались на Ахун? Пошли переодеваться!
Заварзин вдруг развеселился. Легкая эйфория, странный подъем и беспричинная радость кружили ему голову. «Психологические опыты? Тестовый сырок? Девочки в паричках? Ай да карусель!»
— Тебя и не узнать, — сказал Дорер, — помолодел, похорошел.
— Похужал и возмудел, — сказал Заварзин.
— Вы хам, писатель, — сгримасничал Дорер, — приличной женщине с вами неловко даже и чай пить. О пиве вашем жлобском тем более молчу.
— Дорер, — сказал Заварзин, — неужто ты женщина? Да еще и приличная?
— Усложним эксперимент, — сказал Дорер. — Заказывай транспорт.
Заварзин прижмурился и представил себе коляску. «Как это… двуколка?»
По дорожке от санатория шли они к шоссе; разноцветные фонарики уже зажглись, и деловая мошкара безумствовала в лучах неяркого театрального света. Они подходили к воротам, когда Заварзин услышал цоканье копыт. Дорер вгляделся ему в лицо.
— Тянет? — спросил он. — Клюет?
— Да, — отвечал Заварзин, — неужто и впрямь бричку подают?
Зачарованный извозчик поведал им, что тащится с киносъемки и не отказался подработать.
— Я вас и на Ахуне подожду, мальчики, — сказав извозчик, — если надумаете девочек обратно прихватить. На Ахуне девочки хорошие гуляют. Только у многих волосы не свои.
— Лысые? — спросил Дорер.
— Зачем лысые? — спросил извозчик. — Вместе шапок сшитые волосы надеты. Парик называется.
Заварзин расхохотался.
— А что? — сказал извозчик. — Один раз живем. Не будь баран крути роман. Зачем приехал?
— Лично я отдыхать, — сказал Дорер.
Маленькое ассиметричное здание бетонного с отделкой «под шубу» — как натеки в гроте — ресторана увито было хмелем, плющом и разноцветными вьюнками-граммофончиками. Посверкивали стекла огромных причудливо раскиданных по фасаду окон. С тылу стояли несколько машин: три черных «Волги», «Нива», «Десото» и старомодная «Победа».
Усаженная по обе стороны табаком и ночными фиалками дорожка вела в соответствии с надписью на указателе «На смотр. площ. Ахун. Вид на горы панорамой!»
Два розовых круглых фонаря росточком пониже Дорера стояли у входа. Дорер смотрел на Заварзина.
— Ну? — сказал он.
Заварзин усмехнулся.
Из дверей им навстречу выскочил вальяжный темноглазый человек в умопомрачительном желтолиловом джемпере, бархатных черных штанах и штиблетах на неимоверной высоты каблуках и театральным низким голосом зарокотал:
— Ну, что же это вы?! Мы за вами дилижанс выслали, а вы на каком-то тарантасе… Мы уж заждались! Чуть куропаток не пересушили! Девушки в нетерпении… Все волнуются. Повар плачет.
— Первым делом, — сказал Дорер, подхватывая встречающего под локоток, — пошлите к повару; пусть утрет слезы.
— Прошу, прошу! — приговаривал желтолиловый.
Они быстро миновали зал с камином, темными столиками и стульями с козьими шкурами (в зале тихо гудели немногочисленные посетители) и резво поднялись по деревянной винтовой лестнице в комнату с огромным окном на горы. Комната, подобно уборной примадонны, уставлена была цветами. На полу и стенах размещались шкуры от козьих до тигровой, включая медвежью и пару неведомых зверей. На столе горели свечи. Пять приборов блистали вилками с позолотой.
Усадив Заварзина и Дорера, темнолиловый исчез. Тихая музыка родилась в уши, несколько бесшумных официантов засновали вокруг, расставляя тарелочки, манипулируя, разливая, наклоняясь, обходя стол, спрашивая со значением:
— Паюсную? Осетровую?
— Фри?
— Оливье?
— Желательно шуази, дружок, — небрежно отвечал Дорер. — Или рапе.
Заварзин молчал.
Оказалось, что окно — не просто окно, а балкон, вернее, часть его, потому что в окно, или, точнее, с балкона, вошла девушка в облаке духов и села за стол. Девушка улыбалась. Она была худая и загадочная.
— Тоша, — сказала она.
Пока Дорер наливал ей коньяк, из занавески на стене появилась вторая девушка, полная противоположность первой, — пухленькая, беленькая и веселая.
— Привет, мальчики, — сказала она. — Я Верочка.
Человек, предназначенный для пятого прибора, возник последним. Это был юноша с перманентом, грациозный и бесшумный как официант.
— Стас, — сказал он наклоняя голову.
— Не забудь задержать дилижанс, — сказал сквозь зубы Дорер Заварзину.
И, повысив голос:
— Поскольку друзья, которые редко встречаются, первый тост произносят за встречу, а мы с вами и вовсе никогда не видались, — со свиданьицем!
Девушки поощрительно посмеивались; Стас улыбался, поблескивая бриллиантовой сережкой в ухе. Музыка, невидимая, гнала волну за волною. Заварзин, ковыряясь вилкой в лососине, думал: «Бред, бред собачий…»
Бред, однако, продолжался и развивался весьма успешно. Дорер успел вдохновить Верочку со Стасом поплясать на столе, что они и делали под его прихлопывание. Тоша подсела к Заварзину.
— Какой вы молчаливый, — сказала она. — И пьете немного. Ваш друг совсем не такой. Может быть, нам уже в сауну пора?
— В сауну чуть позже, — сказал Заварзин и пошел курить на балкон.
В цепях гор, загадочных и молчаливых, ему померещилось нечто осуждающее. Он прошел мимо пляшущих на столе и спустился по лестнице. Дорер, перепрыгивая через ступеньку, догнал его в вестибюле.
— Ты что, старик? — спросил Дорер.
— По-моему, нам домой пора, — сказал Заварзин.
— Ох уж эти мне писатели, — сказал Дорер, — что трезвые, что пьяные, одно занудство.
У дверей их ждала черная «Волга». Безгласный шофер вышел и распахнул дверцы: сначала переднюю, для Заварзина, потом заднюю, для Дорера. Не произнося ни слова он довез их до города, до высокого забора с коваными воротами, и уехал. У въезда в город им попался навстречу дилижанс, запряженный парою белых лошадей с плюмажами.