– Александр Анатольевич! Александр Анатольевич! – услышали мы громкие крики. Меня разыскивали.
– Прошу прощения, – произнес я и вышел из беседки, навстречу спешащим ко мне Жану и Жанне.
Пока ассистенты вели меня к гроту, я сделал им строгое внушение, что кричать в клинике нельзя, особенно обслуживающему персоналу. Потом я почему-то вдруг подумал, что они нашли в гроте труп мадам Ползунковой: та сама нынче утром говорила мне, что ее обнаружат там зарезанной… Странно, но я воспринял эту мысль абсолютно спокойно. Больше всего меня взволновал неожиданный уход из беседки Леонида Марковича и слова Каллистрата о Полярных зеленых. Кое-что об этом я уже слышал, знал. И вообще, ход событий со вчерашнего вечера в Загородном Доме начал развиваться стремительно, будто река времени вышла из берегов.
Слава богу, до трупа вдовы-миллионерши дело не дошло. Хотя то, что обнаружили мои ассистенты, имело к мадам Ползунковой непосредственное отношение. На подходе к гроту, там, где росли мексиканские кактусы, на одну их острую иглу, словно на шампур, была насажена ее персидская кошечка – Принцесса. Конечно, она уже была мертва. И непохоже, чтобы наткнулась на кактус сама, гоняясь за мышкой. Впрочем…
– Это я ее нашел, – сказал Жан.
– Господи, что же теперь будет с Аллой Борисовной! – добавила Жанна.
– Ничего ей не говорите, – произнес я, снимая несчастное существо с кактуса. С иглы упала на землю капля крови. – Она не должна знать о смерти Принцессы. Это может ввергнуть ее в непроходящий шок.
– А как же объяснить исчезновение кошки? – спросит Жан.
– Это я беру на себя. Прежде всего нужно избавиться от трупа.
– Нет тела – нет дела, – согласилась Жанна. Очевидно, она уже сталкивалась с судебно-процессуальной системой. – Где будем хоронить?
– В гроте, – сказал я. – Там есть узкий лаз, ведущий в катакомбы. Никто не найдет.
Я вытащил из кармана шелковый платок и завернул в него кошечку. Затем мы направились к пещере. Не доходя до грота, мы услышали какие-то странные звуки.
– Это еще что такое? – испуганно спросил Жан, прячась за мою спину.
– Похоже, кому-то отвинчивают ржавый протез с ноги, – лязгнула зубами и Жанночка.
– Сейчас поглядим, – сказал я, подходя к гроту.
Внутри, в полумраке, я увидел сгорбленную фигуру на скамеечке. Вначале я принял ее за мадам Ползункову. Но это оказался… Леонид Маркович. Он сидел, обхватив голову руками и, судя по всему, рыдал, как-то скрипуче. «Однако грот становится популярным местом обитания», – подумал я. И тихо кашлянул. Пианист тотчас же умолк, посмотрев в мою сторону.
– Нервы, нервы, – произнес он виновато. – Не стоило мне есть за обедом жареные баклажаны. Всегда после них какая-то какофония в ушах. Будто дикий марш пред вратами ада.
– А мне показалось, что вас озадачило слово «Бафомет», – жестко сказал я. Хотелось испытать его реакцию. Но на сей раз он оказался внешне совершенно спокойным.
– Да-да, Бафомет, – повторил Леонид Маркович. – Так звали моего друга. Бафометов. Фамилия такая. Мы с ним вместе учились в консерватории. Ближе его у меня никого не было. Гениальный виолончелист.
– Он умер?
– Нет. Он… исчез. При очень загадочных обстоятельствах.
В грот осторожно заглянули Жан и Жанна.
– Труп уже спрятали? – шепотом спросил мой ассистент.
Пианиста в полумраке он не увидел.
– Вон отсюда, – коротко сказал я. – А ты, Жанна, задержись.
Я сунул ей в руку платок с тельцем кошки и шепнул на ушко:
– Выбрось куда-нибудь на помойку. – Затем вернулся к Леониду Марковичу. Слов Жана он, кажется, не расслышал. Или не придал им значения, поглощенный всецело своими мыслями.
– Странная фамилия у вашего друга, – произнес я.
– Восточная. Он говорил, что является потомком древних езидов, – пояснил Леонид Маркович. – Это какая-то то ли среднеазиатская народность, то ли религиозная община, исчезнувшая с лица земли, как ассирийцы. Мы с ним на пару снимали комнату на окраине Москвы. Однажды я вернулся домой и…
Пианист замолчал, напряженно вглядываясь в темную щель лаза, откуда несло сыростью. Чихнул пару раз и продолжил:
– Все в комнате было перевернуто вверх дном. Похоже, что тут отчаянно боролись или что-то искали. Но у нас не было ничего ценного, кроме его старенькой виолончели. Она была на месте, лишь струны порваны. На полу и стене – следы крови. Не так уж и много, капли. Впрочем, эти капли складывались в какую-то непонятную фразу. Язык неизвестный, близкий к древнеарамейскому. Но милиция – а после исчезновения Бафометова проводилось расследование – не придала этому должного значения. И, разумеется, не нашла его.
– Вы полагаете, что вашего друга убили?
– Не знаю… Кому был нужен студент консерватории, хоть и подающий большие надежды? Мне кажется, что он жив. И вот что особенно странно. Порой я ощущаю его присутствие где-то рядом. Иногда, во время моих концертов мне кажется, что он сидит в зале, рукоплещет или идет по улице вслед за мной. Лицо – другое, измененное. Будто ему сделана пластическая операция. Но я уверен, что это он. Я смогу узнать его даже в облике женщины или… зверя. И еще я знаю то, что Бафометов предназначен для какой-то высшей миссии. Он не мог исчезнуть бесследно. Он проявит себя. Он появится.
От его последних слов и от той убежденности, с которой °ни были произнесены, у меня пробежал по спине холодок. А тут еще из темного лаза стали доноситься какие-то шорохи.
Будто сейчас этот Бафометов должен был выползти из щели и предстать пред наши очи. Пианист вцепился в мою руку.
– Вы… слышите? – прошептал он.
– Крысы, – сказал я. – Или летучие мыши.
Шорохи нарастали. Теперь доносилось даже какое-то посапывание и кряхтение. Вне всякого сомнения, неизвестное существо (или существа?) двигалось сюда, в грот, из подземного лаза. Мелькнули два огонька, напоминающие горящие желтым светом глаза. Не только пианисту, но и мне стало довольно неуютно. Но не в моих правилах отступать перед неизведанным. Тем более перед какими-то паршивыми крысами, даже если они мутанты. Или перед этим загадочным Бафометом, о котором сегодня уже столько говорили. Пианист также держался весьма стойко, лишь не отпускал мою руку.
– Он идет к нам! – торжественно произнес Леонид Маркович.
Из лаза действительно появился человек, в земле и известковой пыли. В руке он держал электрический фонарик.
– Хороша крыса, – сказал я, узнав Левонидзе.
Вслед за ним вылез и Волков-Сухоруков, тоже заляпанный грязью.
– А чего это вы тут делаете? – спросил следователь ФСБ.
– А вы? – задал я встречный вопрос.
– Мы… осматриваемся, – ответил Левонидзе. – Вася изучает территорию клиники. Я ему катакомбы показывал.
– Они тянутся на несколько километров, заблудиться можно, – добавил Волков-Сухоруков. – Я советую забетонировать этот чертов лаз, от греха подальше.
– Бетонной стеной не оградишься, грех – он всегда рядом, – многозначительно промолвил Леонид Маркович, – как собственная тень.
Мадам Ползункова, призывно голося и стеная, безуспешно искала свою Принцессу по всему Загородному Дому. Ей в этих поисках старательно помогали Жан и Жанна. Вскоре к ним присоединились и некоторые другие сердобольные «гости», и теперь из разных углов и закоулков доносилось: «Кис-кис! Кис-кис-кис!..» А Волков-Сухоруков и Левонидзе продолжали исследовать территорию клиники, пытаясь обнаружить следы Бафомета. Следователь ФСБ всюду совал свой нос, даже помял мне куст чайной розы в оранжерее. Но к компьютерной базе данных и картотеке на своих клиентов я его не допустил, лишь дал ознакомиться в общих чертах. Как не пустил его и в комнату к Анастасии, сославшись на тяжесть заболевания пациентки.
Состояние здоровья Владимира Топоркова не вызывало у меня беспокойства: он понемногу приходил в себя. Его брат, полковник, молча лежал на своей кушетке, вперив глаза в потолок. Их комнаты находились рядом. Я лишь пару раз заглянул к ним, но говорить ни о чем не стал. Сказано было и так достаточно. Зато Бижуцкий трещал без умолку, выбрав себе в качестве объекта глухонемую Параджиеву с непроницаемым лицом; вряд ли она что-либо понимала из его рассказов. Порой он был подвержен логорее – длительному словоизвержению. Проходя мимо них, я подумал: «Люди не понимают себе подобных не потому, что не слышат, а потому, что не видят друг друга. Не замечают явного».
Молодой плейбой Гамаюнов, по прозвищу «Парис», содержант депутатши Госдумы, качал в спортзале мышцы и потел. Актриса Лариса Сергеевна смотрела в кинозальчике старый фильм с собственным участием и, кажется, не могла скрыть слез. Физик Тарасевич сидел в библиотеке, листая книги по квантовой механике, заразительно смеясь и повторяя: «Вот дураки-то!» Бомж Каллистрат с упоением гонял шары в бильярдной. Японец Сатоси и Олжас прогуливались по берегу пруда; за ними на некотором расстоянии двигалась стиходельница Ахмеджакова. Ради конспирации она изредка говорила: «Кис-кис!..» – но явно следила за казахом, пытаясь обнаружить в нем признаки каннибализма. Тот же частенько приглядывался к рисовой водке в металлической фляжке, лунолико улыбаясь.
Звал пропавшую Принцессу и Антон Андронович Стоячий, блуждая по парку, но, судя по всему, он попросту искал поздние грибы, вороша возле деревьев и кустов опавшую листву. Из открытого окна доносились чарующие звуки – это играл Леонид Маркович. Ему задумчиво внимала мраморная путана, Елена Глебовна, просветлев лицом, будто богиня любви. Идиллия…
Иного слова не подберешь. «Гармония всех и каждого, но она обманчива», – подумалось мне, главному Привратнику Загородного Дома.
– Кис-кис, Принцесса! – позвала за моей спиной мадам Ползункова.
В 16.30 мне позвонил отец Анастасии. Я сидел в кабинете-лаборатории и просматривал видеозапись за сегодняшний день. Попутно через фальшивые зеркала-окна следил за тем, что происходит в соседних комнатах. Там собрались некоторые из моих «гостей».
– Я сейчас в Лондоне, – сообщил мне господин Шиманский. – Как только улажу свои дела, прилечу в Москву и хочу навестить дочь.