– А вы лежите, лежите, – обратился ко мне Волков-Сухоруков. – Без вас управимся.
Я все еще чувствовал себя скверно, но не настолько, чтобы отпустить сыщиков одних. Кроме того, у меня мелькнула мысль, что новое убийство в клинике действительно может произойти именно этой ночью, но… без помощи того убийцы, которого мы ищем. Я даже знал, кто должен стать очередной жертвой. Только бы не опоздать.
– Пошли, – сказал я, вставая с кушетки. – Мне невредно прогуляться.
Мы вышли в коридор, и я сразу повел следователей на второй этаж.
– Надо бы сначала осмотреть нежилые помещения, – выразил свое мнение Георгий. Волков-Сухоруков поддержал его.
– После! – буркнул я.
С лестницы навстречу нам спускался задумчиво-отрешенный Бижуцкий. Малиновая пижама сидела на нем, как концертный фрак.
– Этот никогда не спит, – шепнул Левонидзе. – Особенно в полнолуние.
– Куда путь держим? – громко рявкнул Волков-Сухоруков.
Борис Брунович вздрогнул, очнулся и едва не скатился с лестницы.
– Чего вы орете? – зашипел я на рыжеусого сыщика.
– Виноват, – отозвался он. – Но разве не странно, что тут ночью шляются туда-сюда всякие подозрительные личности? Да еще постоянно в пижамах!
– А в чем я, по-вашему, должен ходить? – возмущенно отреагировал Бижуцкий. – Это мой рабочий костюм, если хотите. Пижама, знаете ли, спасла мне жизнь, когда я перелез через подоконник и очутился в доме моего соседа Гуревича. Поэтому-то на меня и не обратили никакого внимания, приняли за своего. Там каждый был кто в чем, даже абсолютно голые, но только не в цивильном платье! А когда я скромно встал в уголке, то…
– Потом, потом! – перебил его Левонидзе. – Не видите разве, что мы заняты?
Я торопливо шел впереди, а остановился лишь перед номером Ларисы Сергеевны Харченко. Постучал, потом толкнул дверь. В комнате горел верхний свет. Мы всей гурьбой вошли в помещение. И замерли.
Актриса сидела в кресле, словно отдыхала. Губы ее были строго поджаты, а недовольный немигающий взгляд устремлен на нас. Она будто бы желала потребовать немедленного ответа за столь позднее вторжение в ее апартаменты. Но ничего не спрашивала. Двух мнений по поводу ее теперешнего состояния возникнуть не могло: она была явно мертва.
– Врата ада снова отворены!.. – глухо проговорил за нашими спинами Бижуцкий.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, ведущая к выздоровлению
Я хоть и не судмедэксперт, но сделал предположение, что смерть актрисы наступила около часа назад: температура тела еще не успела упасть. Тем временем Левонидзе и Волков-Сухоруков начали осмотр комнаты. Бижуцкий стоял возле двери в позе Бонапарта, сложив на груди руки. Лариса Сергеевна была облачена в нарядное платье, аккуратно причесана. На коленях у нее лежала открытая книга. Я взглянул на обложку. «Анна Каренина» Льва Николаевича. Она словно бы читала на ночь этот роман и… зачиталась. Так и осталась сидеть с широко раскрытыми удивленными глазами. Возможно, остановилось сердце. Возраст все-таки. С любовными играми нужно бы поаккуратнее… По крайней мере, никаких следов насильственной смерти я не обнаружил.
Зато Левонидзе нашел в ванной два бокала и полупустую бутылку шампанского. А Волков-Сухоруков – курительную трубку под креслом. Чему оба очень обрадовались. И сделали соответствующие выводы.
– Она кого-то ждала, дождалась, пила с ним шампань, читала вслух любимый роман, а потом… потом он ее убил, – сказал Волков-Сухоруков. И добавил: – А трубку забыл, она закатилась под кресло.
– Трубка принадлежит Тарасевичу, – заметил Георгий. – Это факт.
– А не кажется ли вам, господа, что преступник нарочно подбрасывает нам всякие явные улики? – задал вопрос я. – То нож с инкрустированной ручкой в бельевом шкафу Олжаса, то трубка? Слишком уж все просто. Даже смехотворно как-то. И каким образом он мог убить Ларису Сергеевну? Следов удушения и ножевых ранений нет. И почему она читала именно этот роман? Вот в чем вопрос.
– Он отравил ее, – высказал предположение Георгий. – Как Анну Каренину.
– Анна Каренина бросилась под поезд, – напомнил я. – Катерина Островского – с обрыва, а Муму утопили. Но это детали. Хотя насчет яда ты, возможно, прав. Нужна экспертиза. Вскрытие покажет. Но вероятно, что Лариса Сергеевна отравилась сама.
– Чем? – спросил Георгий. – Должен остаться пузырек или упаковка.
– Она могла принять, допустим, нечто, действующее не сразу. А упаковку из-под таблеток выбросить, спустить в унитаз, – ответил я.
Волков-Сухоруков с раздражением посмотрел на молчаливо застывшего Бижуцкого и сунул себе по ошибке в рот трубку Тарасевича.
– Ну а вы-то, вы, заходили в эту комнату? – рявкнул он, обращаясь к Б.Б.Б.
– Ежели бы заходил, то непременно бы оставил где-нибудь на стене надпись: «Врата ада», – невозмутимо отозвался Борис Брунович. – Я теперь всегда так делаю, когда натыкаюсь на чей-то труп. После моего пребывания в доме Гуревича…
– Заткнитесь! – вновь рявкнул сыщик, обрывая его. – Не мешайте мне думать!
– Было бы чем… – тихо проговорил Бижуцкий.
Мы все помолчали, потому что сказать в общем-то было нечего.
– И все-таки нужно допросить Тарасевича, – «родил» наконец мысль Волков-Сухоруков. Он сунул в зубы вторую трубку, на сей раз, собственную, и чертыхнулся.
– Тем более что он тут рядом, через номер, – поддержал его Левонидзе. – Не проглоти улику!
– А мне кажется, что нам надо бы заглянуть к Елене Стаховой, – сказал я. Судьба путаны вызывала у меня почему-то беспокойство.
– Что, думаете, и ее тоже – того? – спросил Волков-Сухоруков и многозначительно кивнул на актрису с «Анной Карениной» на коленях.
Я пожал плечами.
– Пока что он убивает женщин, – согласился Георгий, вынимая из входной двери ключ. – Мы запрем Ларису Сергеевну здесь. До приезда местной милиции. Но сообщать пока никому не будем. Потому что у нас есть, слава богу, свой представитель следственных органов.
– Так, так! – важно кивнул Волков-Сухоруков, дымя теперь черт знает какой трубкой.
– …и найдем преступника или преступников сами, – заключил Левонидзе. – Но заглянем не только к Стаховой, а и к Заре Магометовне. Если не возражаете.
Возражений не последовало. Волков-Сухоруков на всякий случай вытащил из кобуры пистолет. А Бижуцкий, указав пальцем на Харченко, спросил:
– Вы не боитесь, что она куда-нибудь денется?
– Куда? – несколько ошарашенно спросил фээсбэшник. – Под поезд, что ли, бросится?.. Вы уж совсем с глюками!
– Ну… мало ли. Исчезнет. Украдут, – гнул свое Борис Брунович.
Левонидзе молча и решительно вытолкал его вон из комнаты. Подождав, пока покинули помещение и мы, он запер дверь. А ключ положил в карман.
– Я «им» украду! – пробормотал он со свирепым выражением лица.
У него тоже, судя по всему, нервы были на пределе. Все эти происшествия и убийства кого угодно могли вывести из себя. Но только не таких людей, как Бижуцкий. Он начал насвистывать веселый мотивчик, поднимаясь вслед за нами на третий этаж.
– Слушай, отстань по-хорошему, – обратился к нему Волков-Сухоруков. – А то ведь пристрелю ненароком и в лесу прикопаю.
Угроза подействовала. Борис Брунович решил ненадолго «отстать». Правда, метров на десять, не более. А мы постучались в дверь к Заре Магометовне. Поскольку никто не отвечал, решились войти. Должно быть, напоминая стайку глупых гусей с замыкающим – Бижуцким, в малиновом пижамном «оперенье». Комната оказалась пуста. Волков-Сухоруков сунул свою клешню под одеяло.
– Постель еще теплая, – глубокомысленно изрек он.
– Она вообще женщина южная, горячая, – заметил Георгий. – Кровь с кипятком.
– А ты откуда знаешь? – спросил я.
– Знаю… и все! – смущенно отозвался он.
– «Кровь», говорите? С кипятком? – произнес у двери Бижуцкий, не решаясь войти. – Я видел у Гуревича сосуд с кипящей кровью, он разбавлял ею глинтвейн, когда…
– Убью, – погрозил ему пистолетом Волков-Сухоруков.
Во время наступившей паузы я заметил возле кресла сандаловую трость. Взял ее и протянул фээсбэшнику.
– Еще одна улика, – обрадовался он.
– Да, но на сей раз нет самого трупа, – подсказал я.
– Это вдвойне странно, – добавил Левонидзе. – Вернее, не то странно, что трупа нет, а то, что есть трость Тарасевича. Вместо Зары Магометовны. Словом… надо искать! – Он совсем запутался в своих мыслях, так и не объяснив, что надо искать в первую очередь: труп поэтессы или очередную улику, подбрасываемую нам неутомимым и сверхизобретательным злодеем?
– Физики шутят, – промолвил у двери Бижуцкий.
– Будем «брать» Тарасевича! – решительно произнес Волков-Сухоруков. – Очень опасный человек, чувствую.
– Но давайте вначале все-таки заглянем в комнату к Лене Стаховой, – предложил я. – Это рядом, вторая дверь по коридору.
Мы вышли из одной комнаты и пошли к другой. Волков-Сухоруков опирался на реквизированную улику. Я постучал в дверь. Вновь никто не ответил. Я повернул ручку и предложил всем войти. Левонидзе нащупал на стене выключатель. Под потолком зажглась люстра. И тут же в наши головы полетели – сначала подушка, затем туфли, зажигалка, сигареты, пепельница, бокалы и все, что только находилось рядом с кроватью и могло попасть под руку Елене Глебовне. Мишель Зубавин, лежащий рядом с ней, активно не помогал, но поддерживал смехом.
– Какого черта?! – прокричала путана. – Стучать надо, идиоты! Пошли вон отсюда!
– Мы стучались, – вяло стал оправдываться Левонидзе. Его пиджак был залит вином. Пепельница из керамопластика угодила в лоб Волкову-Сухорукову, но голова оказалась крепче. Туфли поймал я и поставил на пол. Бижуцкий не пострадал. Мы все начали пятиться назад, к двери.
– А действительно, что это за делегация? – спросил вертолетчик, успокаивая Леночку.
– Вы что тут делаете? – задал резонный вопрос Левонидзе.
– Что надо, то и делаю, – отрезал наглый и развязный «личный рейнджер» Шиманского. И добавил, по-своему логично: – Да только вот вы не даете доделать то, что хочу сделать.