— Сейчас объясню, Юрочка, не торопись. Не в постели.
Мне из моего «уголка» было хорошо видно, как при этих словах возмущенно дернулась голова актрисы: она-то, кажется, действительно влюбилась в молодого плейбоя, который годился ей почти в правнуки, а вот поэтессе было все по фигу — и мужья, и любовники, будь они хоть живые, хоть мертвые. Последнее предпочтительнее.
— Мужчина-паралитик, как отработанный материал, должен умереть, и он знает это, — сказала Ахмеджакова, подтверждая мою мысль. — Но, собрав остатки разума, продолжает цепляться за жизнь. Вот почему в конце кинофрагмента взгляд у него более осмысленный, удивленный. Он не может понять, что смерть для него — благо, избавление. Как этого не может понять и принять никто, в силу человеческого естества. Пусть умрет сосед, я — потом. Женщины, в принципе, не лучше, но они хотя бы рожают, дают продолжение жизни. Хотя тоже порядочные суки.
— Не браво! — выкрикнула Лариса Сергеевна. — По себе судите, милочка!
— Ах, я вас умоляю! — сноровисто отозвалась Зара Магометовна, теребя свою бородавку-родинку. — Мы с вами об этом после потолкуем. И Юрочку пригласим в качестве третейского судьи. Его же у нас в столице Парисом кличут, не так ли? А кого там юный пастух из Трои судил — Афину, Венеру и Геру, кажется? Кому отдал предпочтение? Уж не такой Медузе-Горгоне, как некоторые из здесь присутствующих!
— Б… старая, — четко высказалась актриса.
— Можно подумать, что это мне говорит б… молодая, — парировала поэтесса.
Гамаюнов в темноте сполз с кресла на пол и там хихикал, зажимая рот ладонью. Спор переходил от Фицджеральда к началу Троянской войны, того и гляди, могли последовать вооруженные столкновения. Мне пришлось вмешаться, взяв на себя роль Зевса:
— Думаю, что пора передохнуть. А может быть, и закончить на этом. Давайте подведем некоторые итоги.
— Пора бы… Сказано достаточно!.. Хватит, — согласились со мной трое мужчин: Гох, Каллистрат и Сатоси. Физик демонстративно зааплодировал. Ахмеджакова сошла со сцены.
— Но что все же означал этот кинофрагмент? — спросила Лена Стахова. — Я так ничего и не поняла.
— А верного или хотя бы разумного ответа нет и не будет, — сказал я, выходя из темноты и поднимаясь на подиум. — Представьте, что мы «взяли» кусочек, три с половиной минуты из вашей личной жизни, Елена Глебовна, и стали рассматривать его под микроскопом, и что же? Ничего непонятно, нужен другой оптический прибор — телескоп. Смотрим. И опять ничего не видим, потому что человек — это и макро-, и микрокосмос одновременно. И он не поддается фрагментарному изучению. Нужен весь жизненный цикл, от рождения (от зачатия и даже раньше) и до смерти (и после нее). Мы же сейчас с вами просто играли, фантазировали, пытаясь представить исходное и спрогнозировать будущее в отдельно взятой сценке, где есть двое: мужчина и девушка, есть черные перчатки, горящая спичка, две монетки, ключи и лживая фраза в телефонную трубку. Если хотите знать мое мнение, то все это, на мой, возможно, глубоко ошибочный, взгляд, несет у Фицджеральда некий символический смысл, хотя он и не стремился что-то зашифровать или подурачить читателя, либо самого себя: просто написал то, что написалось. Как это и случается у талантливых писателей и поэтов. Вот потому они порой и превращаются в пророков, сами того не желая. Ну, в самом деле: почему именно две монетки? Отчего девушка лжет? Должна ли погаснуть спичка и с какой целью нужно непременно сжечь черные перчатки? Какое действо перед нами было разыграно: осколок трагедии, фрагмент мелодрамы, отпечаток веселенькой мистерии? Или готическая фантасмагория? Я бы предпочел смешать все жанры, уж коли нельзя вычленить ни одного.
Я замолчал, а тишина в зале длилась еще около двух минут.
— Что ж, пожалуй, вы правы, Александр Анатольевич, — высказал общее мнение Тарасевич. И добавил: — Будем расходиться. А вот что касается прогнозов и пророчеств, то обращайтесь прямиком ко мне, к моей новой хронофутурологии. Могу, например, по секрету сказать, что в 2010 году сборная России станет чемпионом мира по футболу, а тренировать ее будет грек. В финале она выиграет у Марокко со счетом 2:0.
— Непременно обращусь, когда понадобится, — улыбнулся я. — Только сначала мне бы хотелось перекинуться с вами в… картишки.
— Уф-ф! — выдохнул Тарасевич и засмеялся. — Это ж надо! Так глупо проколоться.
Наш обмен репликами никому кроме нас не был понятен. Все уже потянулись к выходу из кинозала. В принципе, сеанс «психоигры» завершился продуктивно. Аналитической обработкой информации займусь позже. Но одно ясно: кое-какую рыбку из мутной воды я все же выловил.
— Потолкуем, Евгений Львович? — предложил я.
— Конечно! — весело откликнулся Тарасевич. — Всегда с удовольствием.
Мы остались в кинозале одни.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, ставящая много, еще больше, вопросов
Физик-ядерщик вытащил из кармана замусоленную колоду карт и произнес:
— В «очко» или «дурака», как прикажете?
— Ну уж дудки! С вами, полагаю, без кальсон останешься, — сказал я.
— Эт-то точно! — Он засмеялся в иссиня-черную, с проседью бороду. — Но я на деньги играть зарекся. Меня ведь даже в казино не пускают, я у них в каком-то там списке.
— Значит, это вы — тот самый карточный фокусник из ФИАНа, о котором сами же и проговорились?
— Конечно!
Тарасевич ловко — я не успел и глазом моргнуть — достал из колоды сразу четырех тузов и джокера. А потом, уже из моего кармана, — еще таких же четырех тузов с джокером.
— Практика, — скромно сказал он в ответ на мой восхищенный взгляд. — Долгие годы тренировок скучными вечерами в секретной лаборатории ядерного института. «Физики шутят», знаете ли. Во время вынужденного безделья чем только не займешься! В шахматах думать надо — это не подходит. Голова и так забита всякими схемами. Нужна разгрузка. А вот карты, пинг-понг, розыгрыши — самое милое дело, в это время и рождаются гениальные идеи. Эйнштейн, по слухам, выдумал теорию относительности, дрессируя любимую собачку, дразня ее косточкой. А наши шарашки в лагерях? Почитайте Солженицына.
Физик убрал колоду и усмехнулся.
— С этим мы разобрались, — сказал я. — А вот как быть с часиками Аллы Борисовны и зажигалкой Бижуцкого?
— Так и знал, что вы об этом спросите. Как догадались, Александр Анатольевич?
— Вчера, во время завтрака, вы пошли за второй чашкой кофе. Проходя мимо столика мадам Ползунковой, наклонились к ней и сказали что-то веселенькое. Часики лежали возле ее тарелки. У меня не было уверенности, что это именно вы. Имелись и другие подозреваемые. Но сегодня, когда вы обмолвились о карточном шулере и обручальном кольце…
Я взглянул на свой безымянный палец на правой руке: слава богу, кольцо было на месте. Тарасевич засмеялся.
— Мог, мог снять! — хохотнул он. — Да, сознаюсь. Моя работа. И зажигалка тоже. И кое-что еще. По мелочи. Но потом я все вернул владельцам. Они и не догадывались. Или не хотели поднимать шум.
— А зачем? — спросил я.
— Разве не понимаете? — отозвался физик. — Да просто скучно! Томлюсь от вынужденного безделья. Вот и стараюсь сам себя развлечь. А заодно и вас.
— Поэтому и подбрасывали мне постоянно в карманы часики и зажигалку?
— Естественно, вам. Ради смеха. Хотелось понаблюдать за вашей реакцией. Не обижайтесь. Веселый я человек, вы это, наверное, уже давно заметили.
— Да уж, веселый, — согласился я. — А где здоровый смех, юмор, самоирония — там нет болезни. Это вам любой психиатр скажет. Зачем же вы тогда напросились в мою клинику? Поставим вопрос так. Вы же сами знаете, что абсолютно нормальны, а легкие неврозы есть у каждого, я сам не исключение.
— А может быть, мне просто хочется немного отдохнуть? — сказал он. — Развеяться среди настоящих психов, в атмосфере дурдома?
— Вы опять шутите. Ложились бы тогда в Кащенко, а здесь вам не дурдом и психов нет. Есть люди с некоторыми слабо обозначенными душевными маниями, и все.
— Бросьте! — возразил он. — Что, разве этот поп-расстрига, грибоед Антон Стоячий не со сломанными транзисторами в голове? Или тот же Бижуцкий? Или Ползункова? Я же тоже за ними наблюдал, изучал, общался.
— И вам, конечно же, было весело?
— Порой нет, — признался он, помолчав. — Мне по жизни приходилось иметь дело со многими идиотами. И среди ученых, и среди военных. Привык, адаптировался. Откровенный болван не так смешон и страшен, как тот, который притворяется нормальным, а тем более ежели он занимает высокий пост. И от него зависят другие, сотни тысяч, миллионы людей.
— Давайте серьезнее, — сказал я. — Что же все-таки заставило вас прийти ко мне?
Физик оглянулся на закрытую дверь, словно опасался, что нас могут подслушать. Теперь он, кажется, не «играл», а действительно был чем-то озабочен.
— Если честно и откровенно, то… электронно-магнитная пушка последнего поколения с биоэнергетическим ресурсом, — произнес Тарасевич, понизив голос. — Так называемая «ЭМБ-4». Вам это ни о чем не говорит, и не надо, — все равно не поймете, а целее будете. Я занимался разработкой этого оружия — суперсовременного, аналогов нет во всем мире! — в своей лаборатории. Наши мудрецы-умельцы еще на многое годятся, вот только штатники все воруют. Начали охоту и за этим прибором. Вокруг меня всегда терлись какие-то подозрительные типы, даже тогда, когда я ушел из лаборатории. Предлагали уехать в Америку, обещали реальные миллионы долларов, исследовательский центр в Неваде, даже намекали на возможность получения Нобелевской премии. В последнее время вообще началась какая-то сплошная круговерть. Постоянная слежка, прослушка телефона. Я даже не мог понять: наши или «ихние»? Чья служба взяла меня под контроль? Мне в общем-то плевать, я свое пожил, да и сделал немало, и ни в какую Америку на старости лет не собираюсь. Но и попадать случайно под машину не хочется. Один из «наших», мой приятель, посоветовал мне временно исчезнуть. А лучшего места, чем ваша клиника, я не нашел. Тихо, спокойно, уютно. То, что надо. Лучше не придумаешь. Вот вам и мой ответ. Другого не будет.