А если сравнить себя с Тихомировым? Нет, и на это сравнение рассчитывать он не может. До лет Тихомирова надо еще дожить, и неизвестно, сколько пользы принес Степан Евстигнеевич за все предыдущие годы. В жизни человека бывают взлеты и падения, и нельзя забывать, как много сумел сделать он в пору своего подъема. Наверное, иногда полезная отдача человека за короткое время подъема может измеряться годами последующей жизни. Да и неправильно расценивать сегодняшнюю работу Тихомирова как падение. Галина говорила, что он очень способный инженер, и в партии он тоже не первый год. Слабости же, которые заметны в Степане Евстигнеевиче теперь, могли происходить и от его сердечной болезни, и от переживаний за детей. И что отрадно — Степан Евстигнеевич переменился за это время, стал бодрее, не жалуется на трудную судьбу. А может быть, благотворно повлиял на него Саша? Не зря Тихомиров так восторженно говорит о нем.
— С такими людьми, как Карелин, готов идти в огонь и воду. Вы только задумайтесь на минуточку: у человека нет ноги, а улыбка с лица не сходит, и всегда он слова найдет самые нужные, и решение подскажет единственно правильное. Я теперь на свои горести, Алексей Андреевич, грубо выражаясь, плюю. У меня нет сомнений в том, что мы победим, а если так, то и девочки мои будут живы-здоровы. — Глаза Степана Евстигнеевича, прежде унылые, безразличные, задорно светились и только на какой-то миг словно потухли, когда он заговорил о дочках. — Вот мучицы черемуховой приобрел. Это Машеньке. Никаких ведь медикаментов не достанешь, а черемуха — надежное народное средство. — И снова оживились глаза. — Приходите к нам в цех. Я вас познакомлю с Александром Всеволодычем. Право же, в общении с ним черпаешь силы. Радостно становится, так и чувствуешь, что получил заряд бодрости. А теперь я побегу. Надеюсь, вы купите то, что вам нужно. Очень был рад, очень!..
Степан Евстигнеевич бережно сжал огромными теплыми ладонями руку Алексея и пошел домой. Настроение у Алексея поднялось. Ему приятно было думать о переменах, происшедших в Саше, да и в Степане Евстигнеевиче. От этого у самого становилось светлее на душе, отступала усталость и болезнь мамы не казалась безнадежной.
Раздобыв наконец хлеб, Алексей быстро отшагал три квартала по Молодежному проспекту и повернул на свою улицу. Вот и дом, вот и крыльцо, припорошенное снегом. Алексей взбежал на него, вставил в замочную скважину ключ и вдруг почувствовал, что дверь не заперта. Он быстро прошел через сени, прихожую и недоуменно остановился на пороге комнаты, увидев встревоженное лицо Марии Митрофановны и седобородого старика в пенсне, который сидел у края стола и что-то писал. Мария Митрофановна подошла к Алексею и, понизив голос до шепота, объяснила:
— Это профессор Борщов. Маме стало совсем плохо, и я пригласила его. Он наш давнишний знакомый. Профессор считает, что маме нужна срочная операция.
— Вот! — произнес профессор, вырвав из блокнота листок. — Надо вызвать карету «скорой помощи» и отвезти больную в клинику. Медлить ни в коем случае не рекомендую.
Быстро сбросив верхнюю одежду, Алексей прошел к маме и увидел ее осунувшееся лицо. Большие глаза выражали страдание и надежду.
— Ну, что ты, мама? — участливо спросил Алексей.
— Неважно мне, сынок. Совсем расхворалась. Ты уж поторопись. В больницу так в больницу.
— Я сейчас, сейчас, — почувствовав, как гнутся ноги в коленях, ответил Алексей.
Непослушными, словно не своими руками он стал натягивать пальто. «Борщов — это, наверное, дед Альберта, — как-то отрешенно думал Алексей. — Один из дальних родственников Альберта был в прошлом известным в городе профессором. Теперь о нем стали уже забывать. Он давно не служит, но все знают: Борщов никогда не ошибается и, если он говорит, что нужна операция, значит, она действительно нужна…» Алексей уже был на улице, он спешил к почте. Вот и телефон, вот и монетка. Алексей вызвал скорую помощь и снова заторопился домой, чтобы успеть встретить машину.
Все это время Алексей пребывает в полузабытьи, и кажется ему, что не он встречает машину с красным крестом, не он сидит на клеенчатом холодном сиденье возле носилок, на которых лежит мама, не он держит мамину руку, пожимая ее время от времени, чтобы хоть как-то успокоить маму, передать ей свое тепло.
Расстался он с ней в санпропускнике, а когда вышел на улицу, походил некоторое время вдоль больничного забора и, тяжело ступая, побрел домой.
Пусто и сиротливо стало в небольшой квартире старого бревенчатого дома. Алексей посмотрел на сверток, вспомнил о купленном на базаре масле и хлебе. Решив, что он завтра же отнесет их в больницу, Алексей переложил сверток на подоконник заиндевевшего окна. Есть ему не хотелось, спать — тоже. Он взглянул на будильник, прикинул, что до ночной смены осталось менее двух часов, и сел писать письмо отчиму. Он сообщил о болезни мамы и возможной операции. В конце написал, чтобы отчим не волновался. Алексей верил в благополучный исход, о чем и обещал уведомить в следующем письме.
Еще оставалось время, чтобы написать брату, но делать это Алексей не стал. «На фронте и без того хватает волнений», — решил он. Следом пришла мысль об отце. Алексей повертел перед собой чистый лист бумаги и отодвинул его на край стола. Писать отцу не имело смысла: письмо в блокадный Ленинград не дойдет, да и мало что связывало отца и маму, несмотря на внешне добрые отношения, которые сохранились между ними.
Алексей встал из-за стола, прошел в коридор и машинально протянул руку к шапке. Так же машинально он надел телогрейку, перепоясал ее ремнем и вышел на крыльцо. На дворе стояли сумерки, воздух стал резким, морозным. Алексей быстро сбежал с крыльца и пошел привычной дорогой на завод.
Глава тринадцатая
Участок Дробина с его образцовым порядком стал неузнаваем. Там, где еще вчера работали станки, простиралась неприглядная землянисто-черная площадь. Она ощерилась провалами, оставшимися от разрушенных фундаментов, на которых раньше стояли ставки. Их на участке было теперь всего несколько штук. Такелажники, а вместе с ними рабочие участка откалывали куски бетона, подводили под станины и закрепляли трос, убегавший нескончаемой змейкой к лебедке, что стояла в дальнем конце участка. На глазах у всех трос оживал, одна за другой непокорно расправлялись петли и неровности. Трос натягивался все сильнее, и вот уже слышался глухой, словно вздох, скрип проржавевших труб. Под бравые возгласы «Давай! Давай! Пошел!..» станок трогался с места и утягивался к центральному пролету, на выход из цеха.
Рабочие метались от одного конца станка к другому, вытаскивали из-под досок освобождавшиеся трубы и вновь подсовывали их, определяя ход станка.
К вечеру пришла очередь перетаскивать станок Алексея. Электрики уже сделали свое дело — отсоединили кабели электропроводки, — и теперь нужно было разрушить бетонную подушку, в которую врос станок. Около него скопилось до десятка рабочих — соседей по пролету. Они ждали, когда Алексей возьмет в руки кувалду и взмахнет ею, чтобы нанести первый удар по бетонному основанию. Но Алексей медлил. Ему жаль было разрушать то, с чем успел сродниться за время работы на участке. И хотя он знал, что новый корпус гораздо просторнее, светлее и там уже ждут поток деталей отливающие желтизной катки рольгангов, а у каждого рабочего места смонтированы электроподъемники, расстаться с обжитым и привычным у него не хватало сил.
— Ну чего ты уставился на него, как жених на невесту? — взъелся Вениамин Чердынцев. — Вдарь, как повелось, первый, а мы подсобим. — Увидев, что Алексей протиснулся сквозь кольцо станочников и быстро пошел по изрытому и свободному от станков полу, Чердынцев яростно заорал ему вслед:
— Ишь ты, лирика заела! А ну-ка, Петр Петрович, — обратился он к Гоголеву, — приложи свои нежные рученьки. Да не стесняйся, не кантоваться же нам тут заместо станков.
И тогда Петр Гоголев схватил кувалду, взмахнул ею и обрушил удар на угол бетонной подушки. Ровная грань бетона, обрамлявшая станок, разошлась трещиной, отвалившаяся глыба обнаружила серый зернистый разлом.
— Це дело! — одобрил Чердынцев и вонзил лом в другой угол.
На подмогу ему пришли остальные ребята, ловко орудуя кувалдами и ломами. Очень скоро станок лишился опоры, качнулся на подведенных под него трубах и поплыл по центральному пролету к участку носков.
Долгий путь предстоял станку, через десятки участков и цехов, а время на его передвижение и заливку под бетон отводилось жесткое — одни сутки. И с первых метров этого пути Алексей был уже вместе со всеми, сноровисто подхватывал освобождавшиеся трубы и бежал вперед, чтобы вовремя просунуть их между досками и полом. Настроение у него поднялось, оживление, царившее вокруг, улюлюканье и посвист ребят, немногословная, но точная команда бригадира такелажников придавали бодрость; хотелось быстрее водворить станок на новое место, вернуть его к привычной напряженной работе.
На участке носков, где работало множество односерийных сверлильных полуавтоматов, произошла заминка. Вначале Паша Уфимцев, всегда отличавшийся нерасторопностью, не успел убрать ногу, и конец трубы расплющил носок его башмака. Благо, ботинки он носил на три размера больше, и это спасло его пальцы. Потом выработался трос, и пришлось перетаскивать лебедку. Во время этой паузы и подошел к Алексею бригадир Соснин, похлопал, как родного сына, по плечу, прижал к себе.
— Гремишь, Лексей? Молодец! Твоей теперешней выработки мне ни за что не дать. А давно ли, кажется, первую смену отстоял… Ты не тушуйся, — заметив смущение Алексея, сказал Соснин. — Так и должно быть, чтоб ученик обходил учителя. Иначе бы во все времена люди топтались на одном месте. Вот и Настенька у нас недавно начала, а сто пятнадцать процентов дает.
Соснин показал на стройную линию сверлильных станков. Внимательно присмотревшись, Алексей увидел курчавую голову Насти. Она то и дело наклонялась к подножию станка, ловко поворачивала круг к рукоятям, опускала сверкающий во вращении шпиндель. Работа у нее и впрямь ладилась. Все новые носки мотора с просверленными по окружности отверстиями отставляла Настя от станка. И вдруг она повернула лицо к стоявшим в начале пролета Соснину и Алексею, откинула со лба волосы, и руки ее замелькали еще быстрее. Алексею подумалось, что своей четкой и красивой работой она как бы говорила ему: «Вот, смотри, дела у меня идут не хуже, чем у некоторых!»