Клаудио на Марцелленштрассе. Столик в углу, справа от входа уже заказан. Сначала будет любимое вино Ханггартнера, черная «Barbera». Клаудио Марини, семидесятилетний владелец ресторана, который обосновался в Кёльне более тридцати лет назад, принесет большую доску с особыми предложениями дня, кряхтя и подшучивая над своим возрастом.
Наконец прибыл белый междугородный экспресс. Хойкен ожидал на платформе возле того места, где останавливались вагоны первого класса. Ханггартнер путешествовал не только с максимальным комфортом, но и занимал сразу два места. Второе ему нужно было для портфеля или еще бог знает для чего, скорее всего, ему просто не нравилось, когда кто-то сидел с ним рядом. Длинный поезд подъезжал очень медленно и остановился почти бесшумно. «Машинист, должно быть, эстет, — подумал Хойкен. — Во всяком случае, он знает, как устроить великолепное прибытие поезда». Двери вагона бесшумно распахнулись. Из первого класса вышло всего несколько человек, которые сразу затерялись среди других приезжих. Ханггартнер появился последним. Хойкен сразу узнал его по шляпе и элегантному шарфу вокруг шеи. Ханггартнер был одет точно так, как на той фотографии для рекламной кампании, — задумчивый, но еще жизнерадостный мужчина, прибывший из поездки и всем своим видом показывающий, что получил от этого удовольствие. По тому, как Вильям шел со своим чемоданом на колесиках, было понятно, что в нем кипит жизненная энергия и он справится еще не с одним самым последним романом. Его нужно только подбодрить. «Следует направлять автора и ставить перед ним задачи», — как часто говорил отец.
Когда они поравнялись друг с другом, Хойкен замешкался на мгновение, не зная, что ему делать дальше. Обнять Ханггартнера казалось ему неудобным, просто пожать ему руку — слишком невыразительно для такого случая. Но сам Ханггартнер был далек от таких сомнений. Он просто оставил свой чемодан и прижал к себе Хойкена так крепко, словно они были родственниками и сто лет не виделись. Лицо Ханггартнера оказалось теперь так близко, что Хойкен мог уловить терпкий, слегка дурманящий запах крема после бритья. Минна Цех утверждала, что Ханггартнер очень заботится о своей внешности и что раньше она много раз беседовала с ним по телефону по поводу правильного выбора крема от морщин под глазами. Хойкен принял эту информацию к сведению с легким чувством отвращения. Уж лучше бы он этого не знал. Подобные разговоры привели к тому, что он долго не мог решить, как одеться на встречу. Сейчас на нем был синий пиджак и белые брюки. Георгу хотелось выглядеть моложе и увереннее. Клара наверняка съязвила бы, увидев его в такой упаковке рядом с Ханггартнером.
Несмотря на протесты писателя, Хойкен хотел сам потащить чемодан. Он терпеть не мог чемоданы на колесиках. Изначально они были придуманы для старух. Сейчас же половина платформы была заполнена этими тарахтящими колымагами, которые занимали всю дорогу. О чем он должен говорить и в каком ключе? Хойкен выбрал не очень громкий тон. Поблагодарил Ханггартнера за его приезд, упомянул о встрече с братом и сестрой прошлым вечером. Теперь он должен перевести разговор на проблему преодоления кризиса. Говорить нужно серьезно и сдержанно. Вильям должен понять, что машина концерна, несмотря ни на что, продолжает работать наилучшим образом. Выражать свои мысли нужно три, максимум четыре минуты, а затем дать слово Ханггартнеру. В присутствии писателей никогда не следует долго рассуждать самому, первую скрипку должен играть автор. Он кашлянул, и Ханггартнер тут же завелся. Он сказал, что не мог усидеть дома, так как инфаркт его старого друга поразил его в самое сердце.
— Я позже упрекал себя, Вильгельм, за то, что позвонил тебе, — сказал Хойкен.
— Упрекал? Я прошу тебя, не говори так! Ты поступил как сын своего отца, он поступил бы точно так же, — ответил Ханггартнер и взмахнул правой рукой, как будто дирижировал своим маленьким оркестром из эмоций. На своих встречах он тоже без конца рубил и разгребал руками воздух. Иногда это выглядело так, словно он хотел очистить свои тексты от ненужной шелухи, чтобы сделать их привлекательными. Следует отдать ему должное, он не принадлежал к числу авторов, которые исполняют свои произведения так вяло, как будто им все безразлично. Большинство старых авторов являются на удивление хорошими, профессиональными чтецами. Многие из них считают образцом Томаса Манна и читают свои произведения в кругу семьи.
— Мне нужно было подождать, — возразил Хойкен. — Я должен был дать тебе время свыкнуться с плохой новостью.
Ханггартнер шел рядом с ним энергичным, решительным шагом. До ресторана было совсем недалеко, и брать такси не было смысла. Сейчас писатель казался Хойкену взволнованным и импульсивным. «У Ханггартнера написано», — иногда говорил отец, подразумевая, что Вильгельм никогда не прекращал писать. Он был романистом и писал обо всем, что видел. Это означало, что он не выбирал тему и не знал отдыха, как лирик, который каждое наблюдение крутит так и эдак перед тем, как оно выйдет из-под его пера в виде стихотворных строчек. Однако постоянное внутреннее сочинительство сделало Ханггартнера беспокойным и раздраженным, особенно тогда, когда оно не выливалось в какое-нибудь произведение. История с инфарктом отца была настолько неординарной, что Вильям никак не мог определить ее тему, чтобы упрятать в один из ящиков своей обширной картотеки.
Вдруг он остановился. Хойкен не ожидал от этого ничего хорошего. Никогда нельзя было угадать, что последует за внезапной паузой.
— Я хочу кое-что узнать, Георг, и прямо сейчас, — сказал Ханггартнер решительно.
«Слишком рано для серьезных фраз, — подумал Хойкен. — Было бы лучше сначала угостить его хорошим глотком «Barbera». Тогда его упрямство растворится в пылу алкогольного блаженства».
— Давай отложим этот разговор, пока не придем к Клаудио, — ответил Георг, хотя давно уже понял, что не сможет удержать Ханггартнера. Если бы он попробовал это сделать, тот наверняка бы уперся. Охваченный духом противоречия, Ханггартнер мог перевернуть стол, изорвать меню, так что сейчас лучше дать ему свободу.
Они стояли сейчас прямо перед отелем «Hilton». Означало ли это, что Ханггартнер решил здесь расположиться? Может быть, поэтому он и остановился? Минна Цех говорила, что он ночует у своей сестры, в Дюссельдорфе. Конечно, о ее жизни он тоже написал роман. «Игра с двумя неизвестными» — так он назывался. Однако эта работа не имела большого успеха у читателей, хотя и рассказывала о тернистом пути бракоразводного процесса. Между прочим, его сестра давно уже подцепила другого мужа, якобы бразильца, имеющего дело с банковскими фондами.
— Скажи мне только одно, — произнес Ханггартнер так торжественно, как будто ожидал услышать важную новость. — Скажи мне, что ты сейчас чувствуешь, ты сам, лично. Вот что я хочу знать.
Хойкен не сразу понял, что означал этот вопрос. Ханггартнер задал его так значительно, словно хотел не просто узнать о его самочувствии. Сейчас Георг не мог увильнуть, он должен был сказать что-то такое, что могло бы произвести на Ханггартнера впечатление. Хойкен понял, что старый болтун хотел найти веский повод, чтобы уехать домой.
— Честно говоря, Вильгельм, — ответил Хойкен, — честно говоря и только между нами: я никогда не чувствовал себя таким сильным.
— Это я и хотел услышать, — сказал Ханггартнер и впервые улыбнулся. — Теперь я спокоен.
Раньше Хойкен долго не раздумывал, ему не стоило больших усилий сказать что-нибудь особенное и блеснуть умом. Однако отец не отличался красноречием и находчивостью, кроме того, писатели не любят, когда рядом с ними блистает кто-нибудь еще. Итак, он будет немногословен, он будет говорить кратко и веско, как претендент на трон. Пусть Вильгельм почувствует, что тяжелое состояние отца не выбило Хойкена из седла. Такая сила и решительность заставят Ханггартнера предположить, что Георг и три следующие программы осилит сам, без чьей-либо помощи, используя свою собственную энергию и освободившись от опеки отца. Это произведет впечатление и покажет Ханггартнеру, от кого в дальнейшем он будет зависеть. Прекрасные времена с отцом остались в прошлом, теперь наступили прекрасные времена с его сыном.
Не оглядываясь на Ханггартнера, Хойкен пошел дальше. В сущности, в своем ответе он не сильно соврал. Сегодня он открыл в себе силы, о которых до сих пор и не подозревал. Оказывается, нужно было случиться этому инфаркту, чтобы разбудить Хойкена и заставить его начать независимую жизнь. Но что будет, если сотрудничество с Ханггартнером не продолжится? Что, если Кристоф его опередит?
— Пойдем, Вильгельм, — сказал он через плечо почти сердито. — Давай обсудим дальнейшее у Клаудио. Я голоден как волк.
Не успели они войти в ресторан, как к ним тут же вышел старый Марини. В темных брюках и синей рубашке с закатанными рукавами и широким галстуком. На нем был большой, почти до пола, белый фартук. Перед своими клиентами Клаудио всегда появлялся, уплетая самый лучший кусок из своей кухни. Это сладострастие стоило ему жены, которая с некоторых пор жила отдельно.
— Какое счастье видеть вас! — воскликнул Марини и взмахнул руками, как курица крыльями. Хойкен не обиделся, что тот едва взглянул на него, направив все внимание на Ханггартнера. Эти двое должны исполнить свое старческое токование, это ему было понятно. Отец давным-давно облюбовал ресторан Марини для встреч со зрелыми авторами. Это было удлиненное, не очень шикарное помещение, которое напоминало гостиные начала 70-х. За маленькими квадратными столиками сидели солидные мужчины, которые хотели, чтобы никто не беспокоил их во время двух-трехчасовой деловой встречи. Высокие цены держали случайную публику на расстоянии. С незапамятных времен у Клаудио были постоянные клиенты, которые передавались из поколения в поколение, как будто здесь предлагалось бог весть что. Однако ничего особенного здесь не было. Особенной была атмосфера ресторана. В нем царила стабильность — постоянная смена блюд, постоянная деревянная мебель, отмеченная духом своего времени. Чемодан на колесиках был в конце концов поставлен возле столика в углу, справа от входа. Ханггартнер уселся так, чтобы можно было видеть весь зал. Хойкен сел к посетителям спиной. Марини кружил вокруг них, расспрашивая и воркуя. Наконец он ушел и вскоре вернулся, как всегда, с тяжелой деревянной доской, на которой было написано сегодняшнее меню. Ханггартнер завел с итальянцем непринужденную беседу в дружелюбном, почти сердечном тоне, тогда как обычно мог быть в разговоре даже немного вульгарным.