– Соловец Эдуард Андреевич, – невысокий полный мужчина добродушно улыбнулся и помахал рукой, обращаясь при этом скорее к следователю, чем к своему подопечному.
Процедура двинулась по привычному, знакомому всем, кроме двух непосредственных ее участников, сценарию. Подозреваемый, представьтесь. Вы знакомы со свидетелем? Свидетель, представьтесь. Свидетель, предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний. Вот здесь распишитесь. Хорошо, перейдем непосредственно к вопросам. Вы знаете подозреваемого? Свидетель, чем вы были заняты в четверг, тринадцатого мая? Вы уверены, что это было именно в тот день? Ах, вы нашли билет… Замечательно, приобщим его к материалам дела. В какое время вы возвращались из кинотеатра? Вы шли одна или с вами был кто-то еще? По пути домой вы встречали кого-либо из своих знакомых? Вы можете с уверенностью заявить, что это был именно Барковец? На каком расстоянии от подъезда вы находились? Барковец, что вы можете сказать по этому поводу? Полагаете, обозналась! Хорошо, я так и занесу в протокол. Свидетель, что было после того, как вы зашли в подъезд? Так… продолжайте… так.
То, что произошло потом, событием неординарным назвать было нельзя. Подобное на очных ставках случается достаточно часто. Именно поэтому на подобных мероприятиях кроме следователя и адвоката всегда присутствуют конвоиры или несколько оперативников.
– Ты, сучка лживая!
Барковец метнулся вперед, вытягивая над столом скованные наручниками руки. В то же мгновение всей массой своего тела ему на спину обрушился конвоир, а еще долю секунды спустя Малютин, ухватив задержанного за кисть левой руки с силой крутанул ее против часовой стрелки. Барковец истошно взвыл, а его адвокат, невозмутимо наблюдавший за всем происходящим, негромко прокомментировал:
– Мне кажется, это уже перебор. Молодой человек всего лишь не справился со своими эмоциями. Хотя бы один из двоих сотрудников с него может слезть, так ведь и раздавить человека недолго.
– Присоединяюсь к мнению Эдуарда Андреевича, – Вика постучала по столу шариковой ручкой. – Успокойтесь все! Денис, посадите его обратно на стул. Да не ломайте вы ему больше руку!
Дождавшись, когда статус-кво был восстановлен, и все участники процедуры вернулись на исходные позиции, Крылова обратилась к Барковцу.
– Михаил Юрьевич, вы успокоились? Если вы не согласны с показаниями свидетеля, пожалуйста, уточните, с чем именно вы не согласны.
– Со всем! Со всем я не согласен, – Барковец всхлипнул, прижимая к груди поврежденное запястье. – Она же все до единого слова выдумала. Не могла она меня нигде видеть! Понимаете, не могла. Не видела.
Повернувшись всем телом к Крыловой и не обратив внимания на предупреждающе легшую ему на плечо ладонь сержанта, задержанный заговорил быстро, почти без пауз, сглатывая окончания слов.
– Я же вначале и впрямь подумал, что обозналась она. Ну, сами понимаете, ночью в потемках кого угодно перепутать можно. У нас ведь на подъезде фонарь хоть и горит, но чахлый, кнопки на домофоне толком не разглядишь, приходится телефоном подсвечивать. Могла ведь обознаться, конечно, могла. Только когда вся эта чушь несусветная началась, про так как я дверь не мог открыть, как ключами звенел… Вы же понимаете, так нельзя перепутать. Вы понимаете это?
– Я понимаю, – кивнула в ответ Крылова. – Только я не очень уверена, что мы с вами из этого обстоятельства делаем одинаковые выводы.
– Выводы? – Барковец широко распахнул глаза и на мгновение замер с неестественным, испуганно-удивленным выражением лица человека, на которого впервые в жизни направили фотоаппарат и велели ждать скорого вылета птички. – Ну, какие здесь могут выводы? Это же очевидно. Раз ошибиться она не могла, – он бросил гневный взгляд на сидящую напротив девушку, – значит, она все врет. Специально врет!
– Я не вру!
На этот раз со своего места вскочила Айлин. В отличие от подозреваемого, ее на месте никто удерживать не пытался, но девушка и не собиралась переходить к агрессивным действиям. Выставив перед собой правую руку с вытянутым вперед указательным пальцем, она гневно произнесла:
– Ты! Не смей меня оскорблять. Никогда не смей. Я тебя сейчас в чем-то обвинила? Я, как есть, все сказала, как было. На тебя, что, – она указала пальцем на скованные наручниками запястья, – это из-за меня надели? Не может так быть. За то, что вечером из дома выходишь, наручники не надевают. Значит, ты сделал что-то. А если не сделал, значит, разберутся. Но меня никогда не смей оскорблять. Ты слышишь?
– Калиева, сядьте на свое место, – решительно приказала Вика. – Михаил Юрьевич, вы утверждаете, что свидетель осознанно вас оговаривает. У вас есть предположения о возможных мотивах свидетеля?
– Да она же мстит мне, – Барковец метнул в сторону Айлин взгляд, полный ненависти. – Она мстит за то, что я с ней так обошелся.
– Уточните, как именно, – потребовала Крылова. – Вы что, её домогались?
– Вы с ума сошли! – с отчаянием в голосе отозвался задержанный. Оглянувшись на своего адвоката и убедившись в том, что с его стороны поддержки ждать не имеет смысла, Барковец ссутулился, почти уткнувшись лицом в стол, и прошептал. – Вы все здесь сошли с ума. Зачем она мне нужна? Она же… – он вновь взглянул на Айлин, на этот раз пренебрежительно. – Вы что, сами не видите? Чего там домогаться можно? Да и потом, там три мужика в квартире, прямо под боком. Это не считая деда, который постоянно в глазок подглядывает. Я что, из ума выжил, чтобы с этой малолеткой мутить?
– Тогда какой смысл вы вкладываете в слово: «обошелся»? Поясните.
– Да что тут пояснять? Это же она сама мне глазки строила. Специально у подъезда вылавливала, чтобы со мной по лестнице подняться. Или наоборот. Когда я выходил, и она тут как тут. Ой, а мне тоже до метро надо! Куда ей на метро ездить, если у нее школа через дорогу?
– Продолжайте, – кивнула Вика.
– Мне это быстро все надоело. Я не знаю, когда людям сорок-сорок пять лет, тогда разница в пять лет в возрасте, наверное, совсем не чувствуется. А когда тебе двадцать один, ты все эти ходы малолетские, как с ладошки, считываешь. Так что я ей это все объяснил, как мог, и сказал, чтобы больше она за мной не бегала. Во-первых, окружающие начинают задавать вопросы, чего мне, сами понимаете, даром не надо. А во-вторых, мне вообще никак не надо, чтобы вопросы начала задавать её семейка.
– Калиева, вы подтверждаете данные показания? – Крылова взглянула на покрасневшую от ярости Айлин.
– Он, – пауза, – лжет, – холодный, полный презрения взгляд. – Он, – опять пауза, – вновь пытается меня оскорбить.
Долгая пауза, совмещенная с таким же долгим, испепеляющим взглядом.
– Я видела этого человека сначала на улице, а затем в подъезде. В четверг, тринадцатого мая. Примерно в половине второго ночи. Только получается, уже пятница началась. Четырнадцатое. Но это ведь ничего не меняет?
– Нет, – Вика со вздохом покачала головой, – это ничего не меняет. Подождите пока в коридоре.
***
Синий микроавтобус въехал во двор дома и остановился на свободном для парковки месте, всего в нескольких метрах от Мясоедова. Сидевший рядом с водителем Фишман выскочил из машины и подошел к другу.
– Ну что, у нас все в силе? – уточнил Леня, после того как они обменялись крепким рукопожатием.
– Угу, птички в клетке.
– Я гляжу, ты понемногу детективные сериалы посматриваешь, – усмехнулся Фишман, скользя взглядом по серым оконным прямоугольникам многоэтажки. – Кинематографично изъясняться начал.
– Я тебе сейчас обе коленочки аккуратненько так оторву и в помойку выкину, ласково пообещал Жора, – будем тогда вместе сериалы посматривать. Интересно, какие фразы из тебя через полгода посыпятся.
– Я и сейчас иногда по выходным не гнушаюсь, – Леня похлопал друга по плечу. – Ладно, не буксуй. Ты циферки к домофону знаешь?
– Пятьсот восемнадцать, звездочка, триста сорок шесть. Погоди, – ухватив Фишмана за руку, Жора потянул его к себе. – У меня к тебе одна мелкая просьба будет.
– Мелкая? – Леня с сомнением вздохнул. – Ну излагай.
– Давай так сделаем: как вы их всех носом в пол положите, я в квартиру так красиво въеду. Навроде, как Цезарь на Буцефале. Ну и скажу и что-нибудь эдакое, чтобы они это потом следующие лет восемь могли осмысливать.
– Ну ладно, послушаем, чего ты такого сказать можешь, что это через минуту нельзя забыть, – ухмыльнулся Фишман. – Вот только, Буцефал, он разве у Цезаря был?
– Какая разница? Ты, главное, сделай все по уму, а уж красиво въехать, это я как-нибудь сумею. За полгода натренировался.
Вкинув вверх правую руку, Фишман щелкнул пальцами. Боковая дверь микроавтобуса сдвинулась вбок и на тротуар выскочили три автоматчика.
– Велкам!
Быстро набрав на домофоне нужную последовательность клавиш, Леня распахнул дверь в подъезд. Пропустив вперед бойцов группы захвата, он подмигнул Мясоедову:
– Закатывайся, Цезарь. Рубикон твой на каком этаже располагается?
– На четвертом, пятьсот…
– Восемнадцатая, – с улыбкой подхватил Фишман, – это я догадался.
Для Мясоедова следующие три минуты представляли собой слоеный коктейль, в котором накладывались друг на друга, но все же не смешивались чужие фразы и собственные мысли. Еле слышное из-за закрытой двери: «Кто?». Громкое, уверенное Фишмана: «Полиция, открываем!». Через пару секунд столь же уверенное: «Заходим!» и в ответ растерянное, тусклое: «Что вы делаете?». А потом мысли. Мимолетные, тонкими слоями. Чтобы только попробовать на вкус, выбрать самую достойную.
Жизнь можно прожить и честно!
Нет, это агитация какая-то. Надпись на заборе, которую они и так будут ближайшие годы каждый день видеть. Может, лучше по-другому?
Думали, что вы невидимки? А шапочка-то прохудилась!
Или это слишком мудрено? Хотя, чего тут сложного? Шапка-невидимка, всем все понятно. А какие есть еще варианты? Хорошо бы все же что-то нравоучительное. Вот, к примеру, так гордо вкатиться в комнату и произнести: