– Интересная концепция, – наконец произнес он, – и знаешь, мне кажется, смысл в ней имеется.
– Надо же, волк сказал доброе слово, – усмехнулся Денис. – Знаешь, я согласен, звучит красиво. И даже все в какой-то мере становится на свои места, но вот только ни черта не понятно. На фига Комаровскому резать Апраксина, если они даже не были знакомы?
– Это мы у него самого и спросим, – невозмутимо отозвался Панин, – когда он объявится.
– А остальные убийства? Все эти бомжи… Ты думаешь, это он им всем глотки повскрывал?
– Ничего я не думаю, – Панин еще раз оттолкнулся ногой и закрутился быстрее, – чтобы думать, надо иметь исходные данные, а у нас только эта каруселька. Тряхнем парня как следует. Посмотрим, был ли он вообще в Москве на эти даты, а то, может, опять пустышка.
Откуда-то издалека донесся отчаянный, полный ужаса вопль.
– Это где? – Михаил Григорьевич мгновенно соскочил с карусели. – Кажись, за домом орали.
Через мгновение вопль повторился, но на этот раз он вышел совсем коротким, оборванным на самой высокой, душераздирающей ноте.
– Погнали!
Панин первым устремился в ту сторону, откуда, по его мнению, донесся крик. Малютин последовал за ним и уже два десятка шагов обогнал своего уже немолодого напарника.
Секунд пять требуется на то, чтобы пробежать наискосок через двор, еще пара – обежать торец дома, столько же необходимо, чтобы осмотреться и сориентироваться в обстановке. Один человек, в чем-то ярко-оранжевом, неподвижно лежит на асфальте. Другой человек, весь в черном, стремительно мчится прочь и вот-вот скроется за углом соседнего дома.
– Даня, возьми его! – задыхаясь, рычит Панин, но и без этой просьбы Малютин уже рвет в погоню. Расстояние между ним и преследуемым никак не меньше ста метров – солидный запас для того, кто будет стараться скрыться в местных проулках. Конечно, Малютин полон сил, и сейчас его гонит вперед охотничий азарт, но ведь того, кто убегает, подгоняют гораздо более сильные эмоции.
Все эти мысли промелькнули в голове Михаила Григорьевича за ту долю секунды, которая потребовалась ему, чтобы опуститься на колени перед неподвижным телом. В следующее мгновение Панин думал уже совсем о другом. Кровь. Много крови, причем алой. Похоже, что этот парень уже ничего и никому не расскажет. Или…
– Что тут у нас? – пробормотал оперативник, пытаясь нащупать сонную артерию на шее не подающего признаков жизни Комаровского.
Неожиданно лежащий на асфальте человек судорожно дернулся и открыл глаза. Зрачки несколько раз метнулись из стороны в сторону, затем, наконец, сфокусировались на склонившемся над ним оперативнике.
– Живой, – удивился Панин и тут же, спохватившись, выхватил из кармана смартфон. – Раз живой, терпи. Живым оно всегда терпеть надо, так уж жизнь устроена. А сейчас врачи приедут, укольчик тебе сделают, так и терпеть легче станет… Алло, слышно меня? Ножевое у нас здесь в грудную клетку. Диктую адрес…
Спрятав в карман телефон, Михаил Григорьевич вновь склонился над Комаровским. Оперативник прекрасно знал, что в таких случаях, когда потеря крови очень велика, важно, чтобы раненый оставался в сознании. Пока человек что-то соображает, он хочет жить. Он за жизнь цепляется, чем только можно. А вот если отключился, тогда всё – цеплялки тоже выходят из строя. Так что остается только вот так сидеть рядом, держать в своей руке бледную, необыкновенно холодную ладонь и разговаривать. Говорить о чем угодно, пытаясь привлечь и удержать внимание человека, находящегося на грани жизни и смерти. Хотя, конечно, лучше всего разговаривать о том, что может оказаться полезным, например, попытаться узнать, кто именно с ним так сурово обошелся. Только вряд ли он что-то в таком состоянии сможет ответить. Слушать, еще куда ни шло, а вот отвечать, это уже вряд ли.
– Да, дружок, врюхался ты капитально, – констатировал вслух Михаил Григорьевич, – ну ничего, я пару раз видел дырки похуже. Так что не грусти. Сейчас специально обученные люди появятся, быстренько тебя подштопают, переливание крови какое-нибудь организуют и ничего, будешь вполне себе на ходу. Понятное дело, что бит-крашен, но ведь главное, что на ходу? Правильно я говорю? Ты моргни, если правильно. Хотя, если сил нет, то не моргай. Береги силы. Силы тебе еще понадобятся, поверь мне.
Пальцы Комаровского вдруг шевельнулись. Раненый попытался стиснуть руку оперативника, но сил у него не было и после мимолетного и почти неощутимого движения, они вновь бессильно разжались.
– О… – хрипло вырвалось у него изо рта, – о…
– Что, «о»? – наклонился ниже к нему Панин. – Или кто?
– Ошибки, – еле слышно донеслось в ответ.
– Что, ошибки? – Панин почти прижался ухом к губам умирающего. – Что значит, ошибки?
Комаровский ответил не сразу. Несколько мгновений он беззвучно шевелил губами, очевидно, не в силах произнести хотя бы слово, наконец, собравшись с силами, произнес:
– Олл инклюзив… ошибки… исправляет.
– Имя! Имя есть у этого инклюзива? – зарычал Панин, понимая, что никакая скорая уже не сможет помочь лежащему перед ним человеку. – Кто это, родной? Говори! Ты же хочешь, чтобы мы ему отомстили? Не отомстив, нельзя умирать. Неправильно это, не по-нашему. Ну, говори же, в конце концов!
Михаил Григорьевич, уже не сдерживаясь, орал в лицо Комаровскому в тщетной надежде докричаться до стремительно угасающего сознания.
– Ма… – скорее прочитал по губам, чем услышал Панин, – ма.
Оперативник в ярости вскочил на ноги и тут же увидел возвращающегося обратно Малютина. С раскрасневшимся лицом и раз за разом вздувающейся грудной клеткой. Одного. Подойдя ближе, Денис взглянул на застывшее на асфальте тело и понимающе кивнул.
– Он что-нибудь сказал?
– Сказал, – угрюмо буркнул Михаил Григорьевич. – Мама, вот что он сказал. А потом помер.
– Это нормально, – вновь кивнул Малютин, – перед смертью все маму вспоминают. Если только успеют.
– Этот успел, – усмехнулся Панин. – А у тебя что? Ушел?
– Уехал, – с обидой в голосе отозвался Денис. – На байк запрыгнул и по газам. Мне до него метров десять всего оставалось.
– Стрелять надо было.
– Куда стрелять? Там такой поток машин, а он на байке сразу на осевую вырулил.
– Ясно, – Михаил Григорьевич достал из кармана сигареты. – Ты хоть звонил, чтобы перехват объявили?
– Да какой смысл? – Малютин досадливо махнул рукой. – У него номер закрыт был. Да и сам байк… Я ни модель не разглядел толком, ничего. Запомнил только, что какие-то полоски яркие нанесены были, но мне кажется, это наклейки. Он уже их отодрал наверняка.
– Все равно позвони, – посоветовал Панин, – для порядка. Чтобы потом в рапорте указать можно было – все необходимые действия к задержанию произведены.
Покрутив в руках сигаретную пачку, он спрятал ее обратно в карман и достал из другого смартфон.
– Звони! – решительным тоном приказал он Малютину, – а я пока Крылову наберу, расскажу ей о наших успехах.
Глава 17
Вечер среды
На этот раз из окна гостиничного номера вида на Москва-Сити не было. Можно сказать, что никакого вида не было вовсе. Ведь нельзя считать видом унылое здание двухэтажного склада, вытянувшееся в длину на добрую сотню метров и примыкающий к нему бетонный забор с натянутыми поверху несколькими рядами колючей проволоки. Вообще-то, выбирая гостиницу, Вика не предполагала, что из окна будет открываться столь неприглядный пейзаж. Все же гостиница располагалась не где-то на городской окраине, а в относительной близости к центру города и еще большей близости к Курскому вокзалу. Очевидно, вторая близость оказалась весомее первой.
Надо было немного увеличить карту и переключиться в спутниковый режим, тогда бы, кроме центрального фасада, обращенного в тихий переулок, можно было бы своевременно увидеть и то, что находится позади здания, подумала Вика, задергивая плотную штору. Впрочем, какое ей собственно дело до вида из окна. Главное, что относительно недорого и не очень далеко добираться от работы. Да и потом, сколько она еще здесь задержится. Дня два, три. Вряд ли дольше. Сегодня решить вопрос с квартирой не получилось, может быть, удастся заняться этим вопросом завтра. Если только завтра еще кого-нибудь не убьют.
Забравшись на кровать и подложив под спину обе подушки, Вика некоторое время щелкала телевизионным пультом, пытаясь выбрать канал. Наконец, остановившись на каком-то старом, еще советском фильме с неизвестным ей названием, она выключила звук и отложила пульт в сторону. Да, пожалуй, так лучше всего. Эти неспешно перемещающиеся по экрану и что-то беззвучно обсуждающие черно-белые люди совершенно не отвлекают ее от роящихся в голове мыслей, наоборот, помогают мозгу немного расслабиться, а значит, дают шанс рассортировать этой рой. Отделить трутней от рабочих пчел. Правда, пока это не особо получается. Такое ощущение, что рой полностью из одних только трутней и состоит. Во всяком случае, ни одной полезной пчелы пока … Господи, откуда оно только взялась, эта пчелиная терминология! Ни одной полезной мысли пока не наблюдается. А почему?
– А почему? – вслух пробормотала Вика, – разглядывая расхаживающего по экрану дородного мужчину с черными смоляными усами и точно таким же чубом, упрямо выбивающимся из-под казацкой папахи. Мужчина что-то энергично рассказывал сидящей за столом женщине, при этом время от времени похлопывая себя по бедру зажатой в кулаке нагайкой. Женщина терпеливо слушала, одной рукой подперев голову, а другой теребя лежащий на коленях платок. В конце концов, очевидно несогласная с тем, что говорит ей черноусый казак, она вскинула голову и произнесла что-то в ответ. Фраза была короткой, но этих нескольких слов хватило, чтобы казак замер на месте как вкопанный, а затем с неожиданной быстротой подскочил к столу и замахнулся на женщину нагайкой.
Вика на мгновение зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела, что удара так и не последовало. Женщина, еще несколько секунд назад казавшаяся совершенно покорной, теперь вскочила на ноги. Глаза ее горели от возмущения, а правая рука сжимала валявшуюся до этого на столе и белую от муки скалку.