Ночные трамваи — страница 63 из 95

Как хорошо, что он застал Нину дома, она в самом деле обрадовалась:

— Ну, чудо! А я думала к подруге напроситься, она снимает в деревне. Да там куча мала. Я быстро соберусь. Мне подъехать или ты?

— Через часок жди меня на Ленинском, неподалеку от перехода.

— Ага! — весело отозвалась она.

Нина появилась в его жизни четыре года назад, когда Сони уже не было. Он все еще не мог опомниться от трагедии с Институтом и смерти жены, хотя прошло достаточно времени. Бастионова он от себя отстранил, тот даже не осмеливался позвонить. Новака не стало, никого не стало. Об отдыхе он и не помышлял. С заводов шли прекрасные сводки, но он-то знал: дела в отрасли скверные, большинство директоров блефуют, хитрят с планами — научились передергивать карты, как заправские шулера, — важно, чтобы по всем показателям было гладко. Делали это ловко, не переигрывая; если рапорт о перевыполнении плана, то всего лишь на десятые доли процента: и премии пойдут, и дополнительных заданий не навьючат, ведь планируют увеличение плана от достигнутого, вот и веди себя осмотрительно.

По бумагам все хорошо, но стоило попасть на любой завод, как обнаруживали завал, цеха старые, а те, что построили два-три года назад, сбоят, оборудование ни к черту. Вот и получалось: сверху лак, а внутри гнилье. Павел Петрович все это знал, иногда приходил в глухое отчаяние, особенно после поездок в другие страны, видел, как мощно там идет технологическое переоснащение. Та же фирма Бастионова разработала много новинок, но машиностроители ловко увиливали от заказов, а свои заводы, которые служили базой для переоснащения, не тянули. Ни проработки на совещаниях, ни выговоры, ни предупреждения — ничто не действовало, ситуация складывалась не только тупиковая, но и неуправляемая. Да еще скверно с продовольствием, куда ни сунешься — везде нехватки: ни мяса, ни масла, ни овощей. На заводах, где директора побойчее, сумели создать подсобные хозяйства, хоть в столовых кормили хорошо. А если человеку на заработанное купить нечего, то спроси с него дело… Мир окрашивался далеко не в радужные тона, зато красивых слов вокруг звучало много, причем они составлялись в довольно разумные и броские лозунги. Но все равно надо было действовать, искать, стонать да охать легче всего. Искать. Но что?

Выбил его из колеи, казалось бы, заурядный случай. Павел Петрович возвращался из Лещиновки, где пускали новый цех. Министерство откупило весь мягкий вагон, потому что нужны были места и для ученых, и для журналистов…

Вот ведь как меняются времена! Когда был Кирьяк, то для него держали специальный вагон. Но ведь не в шутку его называли «министр-фундатор», об этом можно было говорить и всерьез, ведь Кирьяку поручили после совнархозов сбить отрасль. У него не было ни инженерного, ни экономического образования, даже о продукции отрасли он имел весьма смутное представление, выдвинулся из партийных работников. Он добился, чтобы ему выделили вагон, в котором, кроме кабинета и спальных мест, был салон, где собирались на обед или ужин, а то и просто, чтобы не терять времени в пути, заседали. Но вагон обветшал, ремонтировать его по каким-то соображениям не стали, а нового не дали.

У Павла Петровича было отдельное купе, Клык расположился в соседнем.

День был утомительный, нужно было ложиться, но Павел Петрович ложиться не спешил. Где-то в конце вагона рокотали голоса, скорее всего, это не могли утихомириться журналисты. Конечно, надо было лечь, но он почему-то чувствовал: не уснет, тоска исподволь подбиралась к нему.

Поезд прибудет в Москву около шести утра, его отвезут на квартиру, где никто его не ждет, он сумеет принять ванну, слегка позавтракать, переодеться и отправиться в министерство, где снова его поглотит обычная круговерть.

Надо было спать, он встал, чтобы пройти в туалет.

Павел Петрович подергал ручку в уборную, дверь была заперта, хотя красный сигнальный огонек не горел. Идти в другой конец вагона, где слышались смех и голоса, не хотелось, там явно шло застолье и любой из подвыпивших журналистов мог прицепиться. «Пойду к соседям», — решил он.

Поезд шел быстро, из тамбура веяло гарью и прохладой, скрежетали под ногами переходные мостки; он нажал на дверь соседнего вагона, она подалась с трудом, и сразу его обдало смрадом человеческого пота и дезинфекции.

На полу туалета плескалась вода, зеркало было заляпано зубной пастой. Он хотел было вернуться в свой вагон, но услышал возбужденные голоса. Он не сразу сообразил, что его насторожило. Но когда рокочущий бас повторил зло: «Министерские холуи, с-суки!» — до его сознания дошла и ранее услышанная фраза: «Клоповники бульдозерами в ночь снесли!»

Он вошел в тускло освещенный вагон, запахи влажной одежды и пота сделались гуще, так примерно пахло в вагонах его молодости, когда поезда брали штурмом. Только сейчас Павел Петрович припомнил: шел в свите по перрону и заметил, как шумная толпа осаждала три задних вагона, почему-то большинство людей в этой толпе были с огромными чемоданами и пустыми рюкзаками. Он хотел спросить у сопровождающих, в чем тут дело, но отвлекся.

Все полки были заняты, а те, кому не хватило лежачих мест, дремали сидя. Разговаривали неподалеку от прохода, здесь собралось человек десять, четверо играли в карты, столом служил чемодан. Павел Петрович прислонился к косяку, на него не обращали внимания, ноги в носках торчали перед лицом.

— В общагу всех переселили. А как там с семьями зимовать?

— Дом, стало быть, к празднику не сдадут… А ты че, Семен, молчал, когда надо? Мы бы из барака не пошли. А то раскудахтался: «временно, временно»… Знаем мы это «временно»!

— Семен, Семен, — передразнил здоровый мужик с плоским лицом и шрамом на переносице; он показался Павлу Петровичу знакомым. — Своя-то голова у тебя есть? Когда это трест к сроку дома сдавал? Перебьешься в общаге! Сдавай!

— А вот тебе с маслом, — взвился кругленький мужичок. — В Сибирь подамся. Мои руки везде дело сыщут.

— А там тебе чего, квартиру подготовили? — произнес кто-то в глубине купе у окна, Павел Петрович его не видел, но чубатый веснушчатый человек лихо ударил картой по чемодану и негромко пропел:

— Когда старый помирал, Серикову наказывал: мяса вовсе не давать и масла не показывать.

— Да будет тебе, — пробурчал на него здоровый Семен.

— А чего «будет», — не унимался чубатый. — Ты, Семен, больно аккуратный. Все за начальство. А видел бы, как вчера у нас в сборке Сериков крутился. Чуть сам подметалой не стал. Все вылизали, как языками прошлись. Во как министра-то боятся!

— А он за орден крутился! — воскликнули от окна. — Министр ему орден дать обещался.

— Ему что, своих мало?

— А это как денег лишних не бывает!

— Этих министров, мать их… На кой леший его принесло? Так хоть в клоповнике бы жили, череда своего дожидались, а теперь в общаге могут и век продержать.

Хоть слова их были и резкими, но говорили они с ленцой, видно, не впервой перемалывая одно и то же; от их разговоров веяло знакомым, давным-давно прожитым, и на какое-то мгновение Павлу Петровичу показалось: время вернуло его лет на двадцать назад. Он почувствовал теплое дыхание на затылке и обернулся. Рядом стоял Клык.

Павел Петрович направился к переходу, в тамбуре остановился:

— Это заводские? Зачем они в Москву?

— За продуктами, — ответил Клык.

— За какими?

— Да за всякими. Что попадет.

— Поэтому такие большие чемоданы?

— Ну, некоторые на бригаду берут, другие для соседей. День в Москве, а вечером обратно.

— Так всегда?

— Кроме субботы и воскресенья.

— Но ведь столько за день не наберешь.

— У них методика отработана. Если что в магазине дают, то задние занимают очередь для передних. Кругов-ка. Взял два кило, потом опять. Пока чемодан не набьют. Покупают в рабочих районах. Там снабжение получше.

Павел Петрович почувствовал, как подступила тошнота, — так бывало с ним, когда внезапно вспыхивал гнев и нельзя было дать ему вырваться на волю.

— Серикова ко мне. Если спит — разбудите, — сказал он и пошел в вагон.

Павел Петрович прихватил директора завода с собой, чтобы тот сразу после пуска цеха отрегулировал все дела в министерстве без проволочек. В купе он закурил, глядя на мелькающие за окном огни; важно было хоть немного успокоиться…

Эти люди, работавшие сегодня в цехе, едут в соседнем вагоне, чтобы завтра, как в былые времена мешочники, мотаться по магазинам в поисках еды, сам же он три часа назад сидел за обширным столом, заставленным дорогими коньяками, блюдами с мясом, деликатесами, баночками с икрой, слушал велеречивые тосты. А до этого его возили по поселку, он видел чистенькие улицы, нарядные домики с палисадниками, крашеными заборами, проходил цехами, где работали люди в новеньких спецовках. Такого он, когда был директором, сам не делал даже перед приездом главы правительства; недостроенное оставалось недостроенным, несмонтированное продолжало монтироваться. Ну, конечно, улицы украшали. Но ему выгодней было показать все как есть, потому что средств не хватало и можно было сказать: вот видите, еще держу барак, а в наше время это стыдно, фондов на жилье не дают, помогите. И его понимали. Но сейчас зачем таить, что еще остались клоповники, зачем наводить марафет? Только одна могла быть причина: доложили, что все на заводе и в поселке хорошо, а теперь надо прикрыть грехи. Обман стал нормой.

Вот ведь как все скверно! Павел Петрович был озабочен главным образом технологической перестройкой, а жилье, продовольствие… Разве он должен этим заниматься? Не тридцатые годы и не послевоенные, чтобы министр следил бы и за этим. Директор — вот главный человек в подобных делах. Было тяжко, стыдно.

Сериков, невысокий, кругловатый, с обвисшим брюшком, торопливо вошел в купе, галстук у него был затянут поверх воротника рубашки, видимо, очень спешил. Павел Петрович даже не предложил сесть директору, и тот стоял в проходе, покачиваясь от движения поезда.

— В соседнем вагоне, — заговорил Павел Петрович подчеркнуто спокойно, хотя дыхание его было прерывистым, — едут рабочие вашего завода за продуктами в столицу. Вы можете это объяснить?