Из-за угла, разгоняя высыпавших на дорогу кур, выскочила машина. В кузове сидело несколько человек. Машина резко затормозила, из кабины вышел офицер. Лицо его было бледным, и рыжеватые усики ярко выделялись на нем. Увидев его, Баулин обрадовался, будто встретил давнего знакомого, и нетерпеливо ждал, пока офицер аккуратно, чтоб не ступить сапогами в грязь, шел к калитке. Галимов подтянулся, одернул гимнастерку и заспешил навстречу, вскинул руку к козырьку, намереваясь рапортовать. Но офицер коротко усмехнулся и небрежно махнул, давая этим понять, что никакого рапорта не надо.
— Как дела? — спросил он у Баулина, протягивая руку, хотя не виделись они всего несколько часов.
Баулин ответил на пожатье и собрался было все рассказать, но офицер перебил его:
— Курить у вас что-нибудь осталось? Я свои кончил. Даже горько во рту, а курить, понимаете, хочется.
Баулин поспешно достал портсигар. Офицер размял папиросу, с наслаждением, прикрыв зеленые глаза, закурил. Он выпустил длинную, тонкую струйку дыма и смотрел, как она быстро тает в воздухе. Помедлил еще, отдаваясь удовольствию завзятого курильщика, и спросил:
— Все у вас в порядке?
— Не совсем, — ответил Баулин. — Бежал один тип. Семью оставил, а сам бежал.
— Какая семья?
— Жена и двое мальчиков.
— Так, так, — задумчиво сказал офицер и поковырял носком сапога кучку соломы. — Вина бы сейчас выпить. Голова трещит. Тут не найдется, в этой хате?
— Я не искал.
— Жаль… Знаете, тогда у председателя было неплохое вино. В нем этакий земляничный аромат. По-моему, сухая «Лидия». Смесь земляники с черемухой. Приятный букет. Заехать к нему?
— Он здесь, в хате.
— Впрочем, бог с ним… Терпеть не могу, когда болит голова. Я еще одолжусь у вас папироской про запас, если не возражаете.
— Нет, отчего же! Пожалуйста.
Офицер взял из портсигара две папиросы, бережно спрятал их в карман гимнастерки, взглянул в сторону машины, что ждала его. Видимо, ему не хотелось возвращаться к ней.
— Устал, — сказал он тихо и провел ладонью по лицу. — Тоже мне война… с бабами и детишками. — И неожиданно с остервенением сплюнул.
Тут же лицо его стало строгим, в глазах мелькнула жестокость.
— А с бежавшим, — сказал он изменившимся, почти командным тоном, — дело простое. Грузите семью без него. Сам придет. Проверено. Желаю успеха. — И, легко вскинув ладонь, козырнул. — Галимов, — крикнул он, уже направляясь к машине, — смотри, чтоб порядок был!
— Есть! — подтянувшись, ответил Галимов и тоже козырнул.
Офицер шел, чуть ссутулив узкие плечи, и погоны на них неуклюже топорщились. Со спины он не казался таким стройным, было во всей его фигуре что-то жалкое. Он открыл дверцу кабины, но не спешил садиться, несколько раз жадно затянулся папироской, откинул ее далеко в лужу, а потом ступил на подножку и грузно, что уж совсем не было на него похоже, сел. Машина тронулась.
Баулин посмотрел ей вслед, и ему захотелось крикнуть, чтоб офицер вернулся. Он не знал, для чего это нужно ему, только чувствовал: что-то осталось меж ними недоговоренное, очень важное сейчас. Оно лишь мелькнуло в словах офицера незримой струей, так и не собравшись в точную мысль. «Что он хотел мне сказать? Что?» И догадался: офицер не мог ему ничего сказать, просто в нем жила та же смутная двойственность, что и в Баулине.
Он повернулся к Галимову и позвал:
— Идем!
Возле двора Урсула ждала порожняя машина, и в кабине, раскрыв настежь дверцы, безмятежно спал шофер. Подле плетня, так же как и у дома Скуртула, молчаливо топталась небольшая группка людей.
Пятеро вошли в калитку и поднялись по ступеням, по которым пробегали ночью. Широкие пятна солнца лежали на полу, высвечивая разноцветные тряпки, детское поломанное ружье, старую шляпу. Здесь почти ничего не изменилось. Женщина сидела в углу на скамье, и взгляд ее больших черных глаз по-прежнему был пуст и неподвижен. Мальчики, положив головы ей на колени, спали. В хате было тихо и прохладно.
— Не пришел, — сказал Галимов.
И опять наступила тишина. Чтоб прервать затянувшееся молчание, Баулин приказал:
— Грузите!
— Ай, собака! — вдруг взорвался Галимов, скулы его побелели, и он с силой пнул табуретку, она, хрустнув, отлетела к окну. — Ай, собака! Детей, гад, бросал… Жену, гад, бросал. Сволочь!
Он сорвался с места, схватил деревянный чемодан и кинулся к выходу. Перед ним расступились. Сержант выбежал из хаты, и Баулин увидел в окно, как он подскочил к машине и двумя руками, так, что покраснела шея, обтянутая тугим армейским воротником, забросил чемодан в кузов.
— Чего стоишь?! — закричал Галимов на солдат. — Давай узлы, давай кошелку! Бабу давай! Детей давай! Все давай!
Солдаты, подчинившись окрику, суетливо кинулись к вещам. А Галимов, перепрыгнув через ступеньки, вновь влетел в хату. Он взял с колен женщины одного из мальчиков, подхватил его на руки, понес к машине. Мальчик проснулся, вздрогнул и заплакал.
— Зачем ревешь? — со сдержанной яростью говорил Галимов. — Поедешь на машине. Далеко поедешь… Хочешь на машине?.. Дурак, что ревешь.
Он вынес мальчишку на улицу, остановился у кабины и стукнул ногой по сапогу спящего шофера.
— Встать!
Шофер вскочил чуть не ударившись о крышу, выпучил сонные глаза.
— Спать приехал, да? — кричал Галимов. — Под арест хочешь, да?
Шофер вытянулся на подножке по стойке «смирно».
— Заводи машину! — приказал Галимов.
— Есть! — в полную силу легких гаркнул шофер.
Мальчишка еще сильнее заплакал, засучил ногами. Галимов поставил его на землю, покачал головой и повернулся к хате, откуда солдаты тащили вещи.
«Наделает еще делов», — подумал Баулин и заспешил на улицу. Несколько пар глаз смотрели на него из-за плетня.
— Товарищ начальник, — робко позвал кто-то.
Баулин увидел впереди толпы низенького старичка с черным, как головешка, лицом. Он мял в руках шляпу и смотрел заискивающе.
— Что вам? — Баулин подошел к плетню.
— Интересуемся, — тихо сказал старик. — Повезете семью без хозяина?
Баулин понял, что спрашивает старик не зря, он что-то знает об Урсуле, и, боясь выдать волнение, ответил:
— Да. Такой приказ.
Старик повернулся к остальным и быстро заговорил по-молдавски. Все склонились к нему и зашептались. Баулин поискал глазами Кындю. Увидел его стоящим у крылечной стойки и махнул рукой. Кындя подошел.
— О чем они говорят?
— Спорят, — ответил Кындя. — Старик сказал: нельзя семье ехать без Урсула. Он его дядя.
— Еще что?
— Еще говорят… им сказали, что семью нельзя отправлять без хозяина.
«Вот оно что, — подумал Баулин. — Поэтому и сбежал этот Урсул».
Галимов вынес из хаты второго мальчика и поставил его рядом с братом.
— Товарищ начальник, — опять сказал старик, и все остальные замолчали, притаились. — Урсул в моей хате. Он немножко заболел. Лежит на чердаке. Это недалеко. — И, повернувшись к Кынде, сказал ему по-молдавски, а потом Баулину: — Он поведет, — и отвернулся.
Галимов, видимо, услышал последние слова старика.
— Где?! — крикнул он.
— Пять минут идти, — ответил Кындя.
— Быстрей!
Пошли втроем. Галимов почти бежал и подгонял Кындю. Тот, тяжело дыша, шлепал босыми ногами. Баулин едва поспевал за ними. Солнце горячо припекало спину.
Остановились у хатки, которую почти закрыла старая, корявая груша. Звякнула цепью собака. Кындя подобрал с дороги ком грязи и швырнул в нее. Собака залилась лаем и отскочила в дальний угол двора.
Обошли вокруг хаты, отыскивая чердачное отверстие. Серая деревянная дверца была приоткрыта. Галимов остановился напротив нее, задрал голову и крикнул:
— Эй, выходи! — Никто не отозвался. — Выходи! — еще раз приказал он.
У стены лежала плашмя приставная лестница. Галимов поднял ее, приладил и, цепко взобравшись наверх, толкнул прикладом автомата дверцу, нырнул в нее. На чердаке послышалась возня, вскрик, и через минуту показался человек в суконном пиджаке и военной гимнастерке. Видимо, Галимов толкнул его сзади, и тот, едва успев зацепиться за лестницу, сполз по ней на спине, гулко ударившись о землю тяжелыми солдатскими ботинками. Плоское лицо с вмятиной на переносице, взъерошенные волосы, глаза сощурились от солнечного света.
Баулин отпрянул от неожиданности. У стены стоял Медведь, парень из партизанского отряда Гололобова, и смотрел на него. Да, это был тот самый Медведь, с которым они служили в одном взводе, молчаливый, хмурый, исполнительный Медведь, а по-молдавски — Урсул.
Баулин не успел еще опомниться, как Галимов спрыгнул с чердака вниз, присел и, выкрикнув «А, гад!», с маху ударил кулаком Урсула по лицу. Из рассеченной губы брызнула кровь. Урсул откинулся к стене хаты и замер, прикипев к ней.
Галимов вскинул на руку автомат. Пальцы впились в металл. Плечи вздрагивали.
— Вперед! — крикнул он.
Только тогда Баулин понял, что произошло. Он подскочил к Галимову и старым, почти забытым приемом выбил ногой из рук сержанта автомат, так что тот ударился о лестницу и свалил ее.
Урсул стоял не в силах оторваться от стены, посинев лицом, и кровь с губы стекала на подбородок. Очевидно, он и не чувствовал этого, оглушенный ударом.
— Ваня! — Баулин схватил его за лацканы пиджака. — Ваня!
Урсул посмотрел в упор колючими глазами, молча оторвал от груди его руки и вытер рукавом рассеченную губу.
— Не узнаешь? — задыхаясь, крикнул Баулин. — Не узнаешь? Баулин я… Медведь, помнишь?
Урсул ничего не ответил, еще раз скользнул по его лицу отрешенным взглядом, повернулся и пошел к калитке.
— Стой! — в отчаянии крикнул Баулин и в это время увидел, как Галимов, подобрав автомат, снова вскинул его на руку.
— Уберите к чертовой матери!
— Молчи, директор, — процедил сквозь зубы Галимов. — Ай, молчи…
— Вы у меня… — погрозил Баулин кулаком перед его лицом и осекся. Узкие налитые глаза сержанта повлажнели.
— Молчи, ты… — опять протянул с какой-то странной болью Галимов. — Ай, молчи… — И внезапно, растопырив пальцы, яростно схватился обеими руками за лицо. Фуражка слетела с его головы и покатилась к ногам Кынди. Тот смотрел с любопытством, отвесив нижнюю губу, наклонился, поднял фуражку и тронул за плечо сержанта. Галимов стряхнул его руку и, отворачивая лицо, пошел к дороге. Кындя двинулся за ним, так и держа фуражку в вытянутой руке.