6
Баулин догнал Урсула почти у грузовика.
— Тут какая-то ошибка, Ваня, — заговорил он, пытаясь перебороть жаркую дрожь. — Слышишь?! Надо к Гололобову. Слышишь? К Гололобову…
Но Урсул смотрел на машину, где в кузове сидели его жена и сыновья. Лицо у женщины было такое же, как в хате, только морщины у губ стали круче. Старик, который указал Баулину, где прятался Ион, стоял, опираясь на палку, все время поднимался на носки, что-то говорил. Глаза его слезились, он то и дело тряс головой, и шляпа подпрыгивала на ней. Женщина словно не замечала его. Только по тому, как напряженно сплелись пальцы ее рук, чувствовалось, что она его слышит, но не может или не хочет отвечать.
Урсул подошел к грузовику и поднялся в кузов.
— Разгружайте машину! — крикнул Баулин.
Солдаты удивленно оглянулись на него.
И в это время из проулка выскочил газик с открытым верхом.
— Как дела, Баулин? — спросил капитан Ткач.
Гололобов сидел неподвижно, откинувшись на спинку сиденья. В жесткие складки, что тянулись от широких глазниц ко рту, въелась пыль, и на очках была пыль, выглядел секретарь уставшим. А капитан Ткач был свеж, черные лихие усы топорщились, серые глаза смотрели весело.
«Вовремя», — облегченно мелькнуло у Баулина. Он подошел к машине, козырнул:
— Разрешите доложить?
— Докладывай, — улыбнулся Ткач, достал из нагрудного кармана гимнастерки янтарный мундштук с позолоченным колечком, принялся вставлять в него сигарету.
— Произошла ошибка, товарищ капитан.
— Какая?
— Урсул… Медведь.
— Молдавский язык знаю. Можно без перевода.
— Мы вместе были в партизанах.
— Та-ак…
Гололобов вздрогнул. Блеснули на солнце стекла очков. Он приподнялся в машине.
— О ком речь?
— Ваня Медведь, — заторопился Баулин. — У нас в отряде был, товарищ Гололобов! Вы должны помнить… Тихий такой… Медведь!
Лязгнула железная дверца газика. Капитан вышел из машины.
— Спокойно, — сказал он и тут же повернулся к Гололобову. — Списки мы вам давали, товарищ секретарь. — Он сделал ударение на последних словах и, усмехнувшись, взглянул на Галимова. Тот стоял, держа автомат за ремень, и безучастно смотрел на дорогу. Сержант казался теперь низеньким и даже щуплым. Наверное, он только что пил воду, и гимнастерка его была в темных подтеках на груди.
— Сержант! Отправляйте машину! — отдал команду капитан Ткач.
— Постойте, — сказал Гололобов и поморщился, словно от боли, как морщился, когда его трепала лихорадка в лесах.
— Никаких «постойте», — твердо сказал капитан. — Здесь командую я. Быстрее, сержант!
Гололобов еще раз взглянул на машину и отвернулся.
Женщина качнулась в кузове. Старик засеменил рядом, все убыстряя и убыстряя шаг. Грузовик выбросил комок белого дыма ему в лицо, старик споткнулся, взмахнул палкой и едва удержался на ногах.
— Садитесь, — подтолкнул Ткач Баулина.
Газик тронулся. Капитан закурил, и запахло душистым табаком.
— В партизанах, значит, — сказал он. — А вот в Онештах один мерзавец пальнул из двухстволки в уполномоченного райкома. Еще бы немного — и голову снес… Вот вам и партизан.
Он насмешливо посмотрел в сторону Гололобова. Тот сидел впереди, цепко держась за металлическую скобу, и во всей фигуре его чувствовалось напряжение.
— Сегодня к вечеру, — сказал капитан, — сдадите докладную с подробным описанием. Не забудьте приложить к ней инструкцию. Она обязательна для сдачи. Не потеряли?
— Нет, — ответил Баулин.
— А насчет партизан, — пыхнул сладковатым дымком Ткач, — запомните, дорогой, еще серьезная проверочка предстоит.
Баулин ждал, что Гололобов вмешается в разговор и одернет этого капитана, как умел он это делать в отряде, резко и решительно. Но Гололобов так и не обернулся. «Боится! — ахнул Баулин. Но тут же догадался: — Эти эмгэбэшники лучше знают. Они могут знать и то, чего даже не знает Гололобов. Поэтому и молчит секретарь… А что я знаю про Урсула? Что у него было? Он пришел в отряд перебежчиком. Был хорошим партизаном?.. Но ведь мало ли… Нечего было соваться! Что там написано в бумаге об этом Урсуле? Кажется, пособничество или что-то другое. Все перепуталось… Надо молчать, надо молчать, как молчит Гололобов… Надо молчать».
— Вас тут хоть накормили завтраком? — спросил Ткач. — А то ведь этот Тофан толстокож.
— Спасибо… Мы перекусили, — смущенно ответил Баулин, вспомнив завтрак у Вердыша.
Ехали по притихшим улицам. Дорога подсохла, и колеса взбивали желтую пыль. Лишь местами в тени от деревьев поблескивали лужи. День наступал жаркий. Несмотря на движение машины, чувствовалась духота, и ветер, дувший навстречу, был теплый, с горьковатым запахом парной земли.
Неподалеку от площади, где были церковь и сельсовет, встретили Тофана. Он шел рядом с подводой, доверху груженной бочками, хомутами, мешками. Лежали свернутые трубкой ковры, полосатые одеяла, на задке торчало несколько пар сапог. Помощник остановил машину. Капитан Ткач вышел, присел несколько раз, разминая затекшие ноги.
— Здорово, председатель.
— Бунэ диминяца. — Тофан склонился всем туловищем. — Доброе утро.
— Хозяйничаешь? — кивнул на подводу Ткач.
Тофан развел руками, будто хотел сказать: ничего, мол, не поделаешь — приходится.
Гололобов и на этот раз не вылез из машины. Подождал, пока подойдет Тофан, пожал ему руку.
— Смотри у меня, председатель! Все оприходовать. Никаких хищений. Головой отвечаешь, как за растрату государственного имущества. Все понял?
Тофан стоял, вытянув по-солдатски руки по швам, и от этого фигура его стала еще более нелепой и тяжелой. Он смотрел маленькими глазками на Гололобова, и в лице его была детская покорность.
— А уполномоченного почему не накормили? — неожиданно спросил секретарь.
Тофан скосил глаза в сторону Баулина.
— Сейчас только готово, товарищ секретарь. Ко мне домой пойдем. Жена хороший завтрак сделала. Всех прошу.
— Спасибо, уже отзавтракали.
— Обижаете, товарищ секретарь.
— Переживешь, — махнул рукой Гололобов.
Капитан Ткач тем временем подошел к подводе, поворочал бочки, заглянул на дно, потом развернул один ковер, другой. Погладил, пощупал.
— Монастырский? — крикнул он Тофану.
Тот оглянулся, пригляделся:
— Монашки делали.
— Хорош рисунок. Кто оставил?
— Соколан, товарищ начальник.
— Это тот, что примарем был?
— Примарь умер, товарищ начальник. Соколан вином торговал.
— Ах, этот. Ну, ну… Богато жил. — Капитан еще раз погладил ковер, бережно свернул его. — Куда складываете?
— В сельсовет, товарищ начальник.
Ткач повертел в пальцах янтарный мундштук, сложил губы трубочкой и засвистел «Сердце красавицы». Так, насвистывая и мягко ступая в новеньких хромовых сапогах, будто шел по устланной ковром дорожке, приблизился к Тофану, посмотрел на него по-птичьи сбоку, потом с другого бока и покачал головой.
— Ой, хитер ты, Тофан, ой, хитер! Так посмотришь — святая простота. Вот полюбуйтесь: физиономия — сковорода, хоть яичницу жарь. А за сковородочкой — лисица… Сколько у тебя семей подняли?
— Шестерых, товарищ начальник.
— Вот, слыхали? — подмигнул капитан Гололобову и Баулину. — В других селах по двадцать и больше берем. И как это тебе все сходит? Ума не приложу… В армии старшиной был?
— Старшиной, товарищ начальник.
— Без табачка небось не сидел?
Капитан Ткач сунул руки в карманы, приподнялся на носках, будто хотел заглянуть в маленькие щелки глаз председателя.
— Ну, хозяйствуй, хозяйствуй, Тофан, — сказал он, холодно улыбаясь. — Береги добро. — Так он покачался на носках и вдруг закричал: — Для кого стараешься?! Думаешь, вернутся они? Насквозь вижу. Круглым хочешь быть. Без углов. Для всех хороший! — И, выхватив руку из кармана, затряс перед носом Тофана пальцем: — С-с-смотри у меня!
Тофан стоял по-прежнему, выпятив живот, как защиту, держа руки по швам.
Крик капитана тупыми ударами отдавался в Баулине, и он сидел в машине съежившись, словно ожидая, что Ткач может тотчас повернуться к нему и так же замахать перед его носом пальцем. И, глядя теперь на Тофана, он подумал, что всегдашнее добродушно-улыбчивое выражение, которое не сходило с лица председателя, таит в себе нечто загадочное, как любая маска. И, может, только Ткач понимает ее.
Капитан повернулся на каблуках, подошел к машине, сел. Выстрелом лязгнула дверца.
— Будь здоров, председатель, — уже мирно сказал Ткач.
— Смотри за порядком, — качнул головой Гололобов.
— Друм бун, — ответил Тофан. — Счастливого пути.
Помощник склонился к рулю. Газик развернулся на дороге, объехав вокруг подводы с барахлом, чуть не задел председателя и заковылял вдоль улицы.
Выехал из села. У обочин тянулись остролистые акации, а за ними сплеталась в единый зеленый заслон виноградная лоза, подпертая тычками. Тяжелые гроздья томились под солнцем.
Баулин сидел рядом с Ткачом, робко прижимаясь к борту машины, боясь ненароком во время толчка задеть плечом капитана. Ткач хмурился, и Баулину невольно начинало казаться, что капитан вот-вот повернется к нему и, как он это сделал только что с Тофаном, одним рывком обнажит все тайники его души. И ему хотелось, чтоб Ткач совсем забыл о нем.
— Товарищ Баулин, — позвал Гололобов.
Баулин откинулся было на сиденье, но тотчас наклонился к стриженому затылку секретаря райкома.
— Слушаю.
— Обвыклись в школе? Как у вас там дела с ремонтом?
— Дней через десять закончим, — торопливо ответил он.
— Это хорошо. До вас директор пьяница был. Знаете?.. Сняли, исключили из партии. Коллектив он там распустил. Сплетни, дрязги. Тяжеленько вам придется. Будут трудности, обращайтесь без стеснения. Всегда поможем. Школа — большое дело. Новых людей воспитываем.
Баулин слушал, стараясь за гулом мотора не пропустить ни одного слова. Ведь не зря же секретарь именно сейчас заговорил о школе.