— Село здорово разрослось, — отмечаем, — едва узнали его.
— Да, новых построек много: большая ферма, магазин, целая улица для переселенцев…
Беседуем больше часа. Пора трогаться дальше. А расставаться не хочется — ни нам, ни нашим знакомым. Наконец, теплое (и неоднократное!) пожатие рук. И настойчивая просьба:
— Передавайте привет вашим девушкам от жителей Карловки! Скажите, что мы очень хорошо помним о вашем полку!
Уезжали с таким чувством, словно побывали в гостях у давних, хороших друзей.
— Уж здесь-то вы всласть наговорились, — подшучивает Леша.
— Ты не представляешь, что значит для нас побывать в Карловке.
— Нет, девочки, теперь представляю. И вообще я рад, что еду с вами. Будто читаю живую книгу о вашем полку.
Задержались не надолго в Симферополе. Сделали кое-какие необходимые закупки для себя и для машины. И вот опять мчимся по шоссе. Едем в Чеботарку, к последнему пункту пребывания полка в Крыму.
О том, где находится Чеботарка, у меня, да и у Руфы, сохранились довольно общие представления — где-то недалеко от города Саки. Знаем только, что поле, с которого работали, было очень большое, так как именно оттуда полк впервые стал летать с повышенной нагрузкой. Разбег самолета, следовательно, увеличивался, площадка, значит, должна быть длинной. Вот и все ориентиры.
— Ну, девочки, сделайте еще одно, последнее усилие, и с Крымом будет покончено, — просит Лета.
Делаем немалые усилия, «выбрасываем глаза» в обе стороны, ищем.
— Попробуем остановиться у этого поселка, — просим водителя.
В разговоре с жительницей выясняем, что это Верхняя Чеботарка. Опять, как в Эльдигене, нас сбивает с толку раздвоенность.
— Поезжайте еще немного вперед, там есть Нижняя Чеботарка. Раньше-то, до революции, здесь жил сам помещик, а в Нижней — вся прислуга.
Вон оно что! А мы тогда и не знали таких любопытных деталей.
Едем дальше. Не без труда находим наконец то, что нужно. Жарким днем в маленьком тихом поселке нелегко встретить человека.
Нам посчастливилось познакомиться со старожилом — Раисой Ильиничной Морозовой. Приветливая пожилая женщина помогла вспомнить, где размещался наш полк, в какой стороне был аэродром.
Немного на отлете от поселка стоит длинное одноэтажное белое здание. До войны там находился сельскохозяйственный техникум. Вот в этом доме мы и жили полмесяца. Сейчас в Чеботарке лет шесть существует школа-интернат, для нее выстроено новое здание, а в поселке живет обслуживающий персонал. Значит, раньше, при царе (Горохе — так и хочется сказать), здесь жили слуги помещика, а теперь — люди, обслуживающие детей советских граждан. Невольно возникает вопрос: а кто бы сейчас здесь жил и кому бы служил, если бы тогда, в сорок четвертом, наша армия не вышвырнула оккупантов из Крыма?
Раиса Ильинична ведет с нами неторопливую беседу.
— Помню, у какой-то вашей летчицы был день рождения. Она пришла ко мне и спрашивает: «Ильинична, не сможете ли вы сделать для меня вареники? Я сегодня именинница, хочу угостить своих подруг украинским кушаньем». Что ж, говорю, могу. Большое блюдо ей наготовила. Хвалили, вкусные получились.
Она припомнила, как в первые дни, когда полк прилетел сюда, над Чеботаркой с утра до вечера гудели наши истребители.
— Пролетит низехонько, а потом вверх носом поднимется и кувыркаться начинает. У меня в хате целый день стекла дрожали.
Мы с Руфой понимающе переглянулись и… рассмеялись.
Был такой период, когда летчики-истребители, желая, очевидно, блеснуть перед девушками мастерством пилотажа, на обратном пути с задания обязательно проходили над нашим аэродромом и выделывали разные вензеля в воздухе. Глупые парни! Они забывали, что мы в это время спали после ночных полетов. Беспрестанный рев моторов истребителей не давал нам нормально отдыхать. Стали жаловаться командиру полка Бершанской, а она — в высшие инстанции. Вскоре по всей воздушной армии объявили, что Чеботарка — запретная зона. Кто нарушит, будет строго наказан. Только после этого стало тихо.
Что и говорить, парни не обходили нас своим вниманием. Побывать в женском полку, познакомиться с девушками, «обменяться опытом боевой работы» — было мечтой многих летчиков. Но поскольку мы с вечера и до утра летали на задания, а днем истребители сами работали, то возможностей для обмена опытом что-то не находилось.
Только с «братиками»-бочаровцами у нас с самого начала знакомства, с 1942 года, установились дружеские, хорошие отношения. «Братики» тоже летали ночью на ПО-2, нам была понятна их работа, как своя собственная, а они со знанием дела ценили и уважали наш труд. Бочаровцы не хвастались перед нами, как некоторые истребители (чего там греха таить!), воздушными боями и сбитыми самолетами противника. Они были такими же работягами, «кукурузниками», как и мы. Думается, что правильный тон для своих подчиненных задал сам командир полка Константин Дмитриевич Бочаров. Его ребята видели, как он относился к нашему командиру — по-товарищески, без тени превосходства, как равный к равному, и в то же время никогда не забывая, что перед ним женщина — поэтому, естественно, и сами усвоили такую манеру обращения.
— Мне особенно запомнилась одна ваша девчушка, — говорит Раиса Ильинична, — маленькая, вот такусенькая, — она показывает от земли чуть побольше метра. — Веселая, бойкая. Интересно, как она теперь? Да и жива ли?
Мы начинаем перебирать всех маленьких ростом однополчан. Не легко, у нас их много. Вообще в полку народ был мелкий. Кто же? Штурман эскадрильи Дуся Пасько? Живет в Москве, давно окончила мехмат МГУ, преподает в институте, пишет диссертацию. Мой штурман Полина Гельман? Кандидат экономических наук, преподает политэкономию. Верочка Бондаренко? Она и сейчас не изменила своей профессии, работает по части приборов. Штурман Лида Целовальникова? Живет в Саратове, инженер.
— Кажется, она была у вас каким-то начальником, — уточняет Раиса Ильинична.
— Саша Хорошилова, комсорг полка! — сразу догадываемся мы. — Она теперь мать семейства, у нее трое детей. Живет в Куйбышеве. Это человек завидной энергии и необычайной трудоспособности. Руководит кафедрой политэкономии в институте. Строчит уже докторскую диссертацию. Вот вам и «такусенькая»!
— Видать, и правда: «Мал золотник, да дорог».
Выслушав на прощанье комплимент от Раисы Ильиничны, что мы с Руфой совсем не похожи на участниц Отечественной войны, садимся в машину и едем на бывший наш аэродром.
Огромное поле, ровное, как доска. Часть его засажена виноградником. Да, здесь было где разбежаться с тремястами и даже четырьмястами килограммами бомб — катись хоть до Турции.
Отсюда, вот с этой самой земли, взлетели мы вечером 9 мая 1944 года с бомбами и взяли курс на мыс Херсонес — там, на самом краешке крымской земли, еще сидели жалкие остатки оккупантов, работал аэродром. Но наше верховное главнокомандование уже не принимало их и расчет — в тот день сообщили, что Крым освобожден.
Мы с Полиной Гельман летели в превосходном настроении. Радостно было сознавать, что в большом ратном подвиге советских воинов, совершенном при освобождении Крыма, есть маленькая частица и твоего труда. Солнце едва успело скрыться за горизонт, а в небе уже появились первые звезды. Тихий вечер опускался на землю. Мы шли вдоль берега, и правое крыло самолета накрывало светлую песчаную кайму.
— Полина, ты была когда-нибудь в Крыму до войны? — спрашиваю штурмана.
— Да, пионеркой в Артеке. Какой это чудесный лагерь!
— А я вот только сейчас, в войну, ознакомилась с берегами древней Тавриды. Да и то в основном ночью, с высоты птичьего полета.
— Ничего, кончится война, приедешь сюда отдыхать.
— После войны столько дел навалится, что не до отдыха будет… Ой, что это такое? — воскликнула я в изумлении.
Земля под самолетом вспыхнула небывалым залпом разноцветных огней. Стреляли на огромной площади от Качи до Балаклавы, палили из всех видов оружия, но преобладали ракеты. В первое мгновенье у меня мелькнула было мысль, что, может быть, враг неожиданно прорвался с Херсонеса? Нет, это абсолютно нереально! Но что же тогда творится под нами?
— Отойдем в сторонку, от греха подальше, — говорю штурману, разворачиваюсь и ухожу в море.
— Странно, — размышляет Полина, — похоже, что наши войска решили выпустить в воздух все оставшиеся боеприпасы.
— Полина! — мелькнула у меня догадка. — Да ведь это же салют в честь освобождения Крыма!
Мы с удовольствием тоже выстрелили несколько ракет.
Это был первый салют, который я видела в своей жизни. Потом я смотрела на них много раз, в основном в Москве после войны. Но всегда, любуясь фейерверком праздничных огней, вспоминаю тот, первый, стихийный.
Руфа и Леша ушли куда-то на край аэродрома. В ожидании их я медленно шагала вдоль вспаханной полосы.
От земли исходит теплый запах… Он настойчиво напоминает мне о чем-то давно забытом, и я мучительно стараюсь понять — о чем? Запах, именно запах крымской земли, к которому примешивается едва уловимый вкус моря. Глубоко вдыхаю, закрыв глаза. И кажется, припоминаю…
Это было в тот день, когда мы улетали из Крыма. Я лежала на своей серой солдатской шинели около самолета, а вокруг бродили вот эти же запахи. Мне было тогда немного грустно…
Я с детства мечтала побывать в Крыму — покупаться в Черном море, увидеть прозрачных медуз, поискать красивые камешки на морском берегу… Потом, летая ночами над Крымом, я не раз возвращалась к этой мечте. И надеялась, что когда освободим Крым, она обязательно сбудется. «Но вот через несколько минут полк поднимется в воздух, полетим в Белоруссию, а покупаться в Черном море так и не довелось. Летала-летала, освобождала все-таки, а к своей давней мечте — черноморской волне — даже не прикоснулась», — думалось с грустью тогда. Эта грусть входила в душу вместе с запахом крымской земли, к которому примешивался едва уловимый вкус моря…
Не потому ли я так люблю теперь отдыхать в Крыму? Открыла глаза и вижу: Руфа идет с маленькой веточкой виноградной лозы.