– Не знаю, – сказала она.
– Не знаете? Что ж, может быть, продадите мне ребенка, если он вам не нужен. – Человек в синем наклонился к ней и говорил так тихо, что Мэгги едва его слышала.
– Что?
Он усмехнулся, обнажив длинные и острые клыки.
– Если родится девочка, ваш ребенок, можете продать ее мне. Я буду с ней хорошо обращаться. Пристрою ее к работе, только когда она будет готова. Согласна ты на это, любовь моя?
Раскрасневшееся лицо Мэгги вдруг похолодело. Он, подобно путешественнику, гадающему по чайным листьям, узнал самое дурное желание ее сердца. Она посмотрела на его раскосые глаза, ярко-синюю одежду, кожу с золотистым оттенком. Что ж, это, пожалуй, парень-сидх, явившийся под Вечер всех святых искушать ее и показывать фокусы. И наверно, он волшебник и тоже из Файв-Поинтс, такой же порочный и опасный, как и город, в котором они остановились. У Мэгги пересохло во рту.
По комнате, как зыбь, прошел смешок, но Мэгги не обратила на него внимания. Она уронила красный камень на пол и отстранилась от него.
– Ну же, девушка, – сказал парень-сидх, нагнулся и поднял с пола камень. – Не забудь своего счастья. Не взять – плохая примета, – сказал он и вцепился ей в предплечье.
– Ради всего святого, перестань дразнить бедного ребенка. Она слишком молода и не понимает, что это просто стекло, – сказала женщина, проскользнувшая между Мэгги и человеком в синем. – Угости меня выпивкой, Блай Оррит. Оставь бедного ребенка его пиву.
– Ну, если так надо, – сидх приподнял шляпу. – Но ее красота оставляет меня в долгу. А я всегда плачу свои долги. А ты, ирландка?
Мэгги, спотыкаясь, вышла на улицу, оставив свой пирог, эль и многочисленных свидетелей этого разговора, которые смеялись.
Всю дорогу до дома Мэгги шарахалась от теней, быть вне дома в Вечер всех святых ей было страшно. Она сглупила, задержавшись в магазине у миссис Докер. Празднующие танцевали на улицах, в каждом уголке мерцал свет пламени. Мэгги не останавливалась посмотреть на веселье и не присоединялась к празднующим. Напротив, она шла, глядя перед собой в землю. Она боялась краем глаза увидеть идущий по улице в поисках ее труп Эйдена или парня-сидха в синем пальто, который будет снова искушать ее. И лишь оказавшись в комнате, которую снимала, Мэгги вздохнула с облегчением.
Но ощущение безопасности длилось недолго. Ибо едва она опустила руку в карман фартука, ее пальцы наткнулись на что-то твердое. Ахнув, она вытащила оттуда сверкающий красный камень, тот самый, который вертел в руках парень-сидх. Каким-то непонятным образом камень нашел дорогу к ней, хотя она этого не просила и не желала.
Камень покатился по полу, и одна из соседок по квартире схватила его.
– Боже, откуда он у тебя?
– Нашла в пироге у миссис Докер, – сказала Мэгги и попятилась в угол.
– Так это предвестник удачи.
– Не думаю, Лин. Боюсь, кто-то из Добрых Людей подложил.
Лин усмехнулась. Это была девушка с резкими чертами лица и полным ртом зубов со сколотой эмалью.
– Вздор. Ничего такого не существует. Не будь дурочкой, Мэгги.
– Говорю тебе, он выглядел очень странно. И знал, что я беременна, хотя это пока незаметно.
– Значит, у него острый глаз, только и всего. – Лин повертела камень в свете фонаря. Он засверкал в ее грязных пальцах.
– Когда у тебя срок?
– Весной, наверное.
– Тяжело тебе будет без мужчины.
– Да. – Мэгги сглотнула, думая о предложении парня-сидха. Уж не заплатил ли он этим драгоценным камнем за ее еще не родившегося малыша? Придет ли за ним после родов? Хочет ли она этого?
– Хочешь, продам его, а деньги отдам тебе? – спросила Лин. – Стоит недешево, я тебе говорю.
– Нет, – Мэгги выхватила у Лин камень.
– Не мешает быть полюбезней, ты ведь теперь одна. Друзья понадобятся.
– Не нужны они мне. – Мэгги не желала знать никого из этого гнусного места.
Она положила на пол соломы, легла и повернулась лицом к стене. Одну руку она прижимала к животу, в другой у нее был камень. Что, если оставить ребенка Добрым Людям и купить себе билет обратно в Керри? Сможет ли она в одиночку вырастить ребенка в Файв-Поинтс? Выдержит ли? И то и другое ее отталкивало.
В конце концов Мэгги оставила у себя драгоценный камень, хоть и понимала, что это неправильно. Ей нравилось рассматривать его при ярком свете. Красный, сверкающий, он заставлял ее думать о цветах и сказках. Идя по улице, она перекатывала его в пальцах, согревала в ладони. У нее никогда не было такой красивой вещи. Она обещала себе вскоре вернуть камень, обязательно до рождения ребенка. Но Мэгги не прилагала усилий, чтобы найти Синего Человека, избегала магазина миссис Докер и покупала себе эль в устричном баре.
Ребенок в ней рос быстро. Сначала она ощущала его как бабочку, крылья которой трепещут в животе. Затем он стал шевелиться, как готовящееся рагу. Наконец он родился на волне такой боли, что Мэгги кричала, дрожала и забыла все на свете. Два дня она плакала, тужилась и кричала, затем девочка родилась, и повитуха объявила, что она здорова.
Мэгги, онемев, смотрела на девочку с золотистыми волосами. Она походила на Эйдена, и, когда раскрыла рот и закричала, все в груди Мэгги запело. Как будто на фабрике включили рубильник, приведший в действие гигантский механизм. Сердце Мэгги переполнилось кровью, глаза увлажнились.
«Что за прелестное создание, – думала она, – пальчики согнуты, как молодые листочки, крошечные реснички отбрасывают тени на щечки».
Она с ужасом вспомнила о рубине. Надо вернуть его как можно скорее! Она сглупила, так надолго оставив камень у себя. Ей не хотелось продавать ребенка.
Она обыскала карман фартука, солому, подоконники и даже заполненные грязью трещины между половицами, но сверкавшего драгоценного камня не нашла. Она решила спросить о камне Лин, но та исчезла, и Мэгги стала считать ее воровкой.
– Теперь Блай Оррит придет за моим ребенком, – думала Мэгги, перепуганная как никогда в жизни. Такого ужаса она не испытывала, даже когда умерла бабушка или когда Эйден взял Мэгги за руку и они вместе поднялись на борт судна. Она кричала, ругалась и смотрела на дочку и снова кричала, топала и ругалась. Два дня сердце у Мэгги учащенно билось, она ухаживала за дочкой и ждала, что явится парень-сидх и потребует своего. Но он не являлся. Мэгги вытащила из сточной канавы согнутый гвоздь: холодное железо защитит и ее, и дочку от волшебников. Затем она подвязала девочку к груди и дала ей имя Брайд.
Мэгги вернулась в квартиру Розенбаума, где шесть дней в неделю шила одежду. В этом сыром жилище все было завалено тканями и отделочными материалами. Она сидела здесь вместе с шестью другими девушками и снова и снова шила все одни и те же вещи. Но, когда Мэгги с подвязанной к груди Брайд, сгорбившись, опустилась на стул, Розенбаум цокнул языком и сказал, что на время работы она должна оставлять ребенка с кем-нибудь другим.
– Но за это надо платить…
– Что мне за дело до этого? – сказал он. – А что, если грудное молоко попадет на ваше шитье? А если ребенок испортит работу?
Миссис Розенбаум ворковала и квохтала над Брайд.
– Не волнуйтесь, – сказала она, и в ее воробьиных карих глазах показались искорки. – Найдите девушку, чтобы следить за младенцем. Покупайте ему хорошего свежего молока, и он вырастет крепким. Во всех рекламных объявлениях пишут, что коровье молоко лучше грудного. Все будет чудесно, дорогая. Здесь же не Ирландия, в конце концов.
Мэгги прислушалась к словам миссис Розенбаум: ведь та могла читать газеты и складывать числа. Мэгги нашла ребенку няню, жившую в том же коридоре через две комнаты от нее. Этой простой девочке с гладкими волосами было двенадцать лет, но Мэгги знала, что она будет добра к малышке. Половина заработка Мэгги уходила этой девочке, на другую она покупала свежее молоко. Каждый день она выставляла на улицу жестянку, в которую молочники наливали из ведер молоко. У одних телеги были грязные, вокруг других кружились мухи, но Мэгги всегда выбирала самое густое и жирное молоко, которое, шипя и пенясь, выливалось из ведра. Вместо того чтобы купить себе новую обувь, Мэгги заворачивала ступни в тряпки. Каждый день она шила, пока в руках не начинались судороги, а в глазах жжение.
Казалось, все шло хорошо, пока весна с изменчивой погодой уступала место зловонному лету. Разумеется, бывали дни, когда у Мэгги от голода кружилась голова и весь мир расплывался, как свечной воск. Тогда она думала о своих последних днях в Лэнсдауне, когда они с Эйденом так ослабели от голода, что опирались друг на друга, чтобы удержаться на ногах. Они тогда нашли убежище в работном доме, где Мэгги на ужин варила траву. Они лежали, обнявшись, слабые, как котята, ожидая перехода в лучший мир. Потом маркиз предложил оплатить проезд до Нью-Йорка всем желающим обитателям работного дома. Ему было выгоднее отправить своих людей в Америку, чем пытаться всех их прокормить.
– Это наш шанс, – сказала Мэгги Эйдену, – найти лучшую долю.
Что она понимала! В Америке, в Файв-Поинтс, не было съедобной травы. Мэгги ела глину и сосала мелкие камни. По ночам собирала солому с пола в комнате и жевала ее. Когда стали кровоточить десны, она упивалась вкусом железа. И всякий раз, когда Брайд улыбалась, у Мэгги переворачивалось сердце.
– По крайней мере, девочке выпадет лучшая доля, – думала Мэгги. – По крайней мере, у нее будет шанс.
Ветер с реки вцеплялся в лицо, как волчьи зубы. Снова пришла осень, тоскливая и сырая. Мэгги пришла домой, отработав двенадцатичасовую смену у Розенбаума, и застала Брайд бледной, как мертвец, вокруг глаз лежали пурпурные тени. Шейка отекла, дышала девочка с трудом.
– Не хочет есть. Не улыбается, – сказала няня, в глазах у которой стояли слезы.
Единственный врач, которого могла позволить себе Мэгги, жил в сырой комнате неподалеку в переулке. От него пахло джином, его шерстяное пальто раскачивалось на худощавом теле.
– Я полагаю, – сказал он довольно твердым голосом, – вы кормите ребенка молоком?