неудачники, склонные поподличать.
И потом есть Джек.
Джек – это парень, который отлично знает, где проходит черта, которую нельзя пересекать, но которому даже не приходит в голову перед ней остановиться. Он вроде вашего друга, который не только всегда выигрывает, но должен выиграть некрасиво, даже если это потом выйдет ему боком. Не бывает такого, чтобы с Джеком не стряслось хоть какой-то беды, и он всегда ищет кого-нибудь, кого угодно, на кого можно было бы перегрузить свои беды.
В точном соответствии с предсказаниями бабушки, сделанными по знакам и предзнаменованиям, Джек идет сюда. Анна-Мей Перлмуттер – не единственная отчаянная умершая, желающая одолеть Жнеца, но по какой-то причине Джек, как мне кажется, считает ее наиболее перспективной.
Круглое пятнышко света теперь довольно близко и больше похоже на фонарь – свет льется из него сверху, снизу и по бокам. Джек его сделал сам – вырезал, и, надо сказать, очень умело. Он практикуется в этом уже несколько столетий. Наиболее сильное впечатление производит репа. Это крупный корнеплод, размером с небольшую тыкву, но ясно, что это репа, листья которой сплетены в ручку.
В свое время по ту сторону океана фонари делали как раз из репы. Тыква – овощ Нового Света, и ее еще предстоит ввести в культуру в стране, имевшей несчастье стать родиной Джека. Одни говорят, это была Ирландия, другие – Шотландия, третьи – Англия. В разное время Джек называл своей родиной то одну, то другую, то третью из этих стран, равно как и другие. Он может говорить с акцентом любой из европейских стран. По словам бабушки, когда они встретились впервые, Джек убедительно изображал венгра.
Фонарь останавливается в шести метрах от фасада гробницы. Джек за фонарем выглядит лишь как неясная форма. Свет яркий и теплый, в холоде ноябрьской ночи я так и чувствую тепло, исходящее от фонаря, который медленно движется направо. Слышу шаги Джека по траве. Тепло убывает, но лишь чуть-чуть. Уголек в репе Джека (до чего же обманчиво-глупо это словосочетание) тлеет, не гаснет. Чем дольше он находится на одном месте, тем теплее там становится. Если бы Джек задержался здесь достаточно надолго, загорелся бы и сам воздух.
По счастью, задерживаться Джеку не позволено. Ему приходится все время двигаться, ему и его репе. Он всегда появляется после наступления темноты, нигде не останавливается слишком надолго, поскольку не должен стать привычным, запомниться, увидеть рассвет.
Знаю, вы уж подумали о «Летучем голландце», верно? Да, идея та же, но частности различаются. «Летучий голландец» на самом деле – морское парусное судно с капитаном и командой. Не знаю, в чем там дело, но скорее всего в спеси. Есть множество историй о бессмертных путешественниках, и большинство из них очень романтичны.
Но только не история о Джеке. Когда-то она пользовалась широкой известностью, но никто и никогда не находил ее сколько-нибудь романтической. В наше время эта история довольно темна, но Джек по-прежнему входит в число десяти самых серьезных опасностей, грозящих человеку до и после смерти, и было бы ошибкой недооценивать его.
Такой ошибки я-то уж точно не совершу. Я готовилась к первой встрече с Джеком весь прошлый год. Со мной занимались мама и бабушка. Я изучала легенды и этого парня знаю вдоль и поперек, Джек – смышленая бестия, перехитривший самого себя и получивший по заслугам, но он по-прежнему пытается отвертеться от наказания. Я не позволю этому случиться. Уже предвкушаю, нервы становятся как у фанатика-евангелиста.
Огонек плывет ко мне. Становится действительно тепло. Хочется снять куртку, но нельзя – она заденет за ветки кустов и деревьев в радиусе пятнадцати метров. И вдруг он говорит:
– А, вот вы где!
Мгновение мне кажется, будто он обращается ко мне, но затем у боковой стены гробницы Перлмуттеров я замечаю женщину в вечернем платье, покрытом черными блестками с рядами серебристых бусин. Короткие курчавые волосы переливаются в свете фонаря, меняя цвет от рыжего до белого. По-видимому, она не может решить, сколько ей сейчас лет, но ей определенно не восемьдесят.
– Вы меня видите? – осторожно спрашивает она.
– Вижу и слышу. Вы призываете меня с последней ночи, Анна-Мей.
Она начинает двигаться к нему, затем спохватывается.
– Я даже не знаю, кто вы такой.
– Мы принадлежим к одному семейству. Я Джек, дядя одного из ваших далеких предков. Мне так жаль, что вы мертвы.
Ну, что ж, по крайней мере, это объясняет, почему он явился именно к Анне-Мей, а не к какой-нибудь другой отчаянной душе в округе. Джек всецело сосредоточился на Анне-Мей, но она не может приблизиться к нему настолько, чтобы ее осветил свет фонаря, поэтому расстояние между ними не слишком велико, но достаточно, чтобы не дать посторонним вмешаться, и в то же время чтобы Джек нашел другого простофилю, если Анна-Мей не клюнет. Но он, как мне представляется, вполне уверен, что семейные узы сделают ее восприимчивой. Мне надо просто подождать – по закону я могу вмешаться, лишь если он попытается на что-нибудь ее уговорить.
Анна-Мей чуть склоняется в его сторону, но не делает к нему ни шага.
– Вы пер… гм… – говорит Джек, – первая, с кем мне удается завязать разговор. Все остальные здесь производят впечатление… гм, даже не знаю какое. Как будто говорят на незнакомых языках.
Такое с недавно умершими случается, особенно если они решительно не желают быть мертвыми, как Анна-Мей. Вероятно, узнав, что другие ее тоже не понимают, она нисколько не обрадовалась.
– Так, может быть, вы мне скажете, – продолжает она. – Это оно и есть? Интереснее уже не будет? И вообще, тут хоть когда-нибудь бывает интересно? Что я делаю не так?
Джек приподнимает фонарь и отводит несколько в сторону, чтобы она могла оценить его обаятельную улыбку.
– Боюсь, не могу вам сказать. Видите ли, я не мертв.
Анна-Мей несколько отступает назад.
– В самом деле. Это правда. Подойдите поближе и убедитесь. – Джек топает ногами, чтобы показать ей, как он мнет траву и оставляет следы – души делать этого не могут, по крайней мере души умерших лишь десять дней назад. На Джеке дорогой костюм, пошитый при короле Эдуарде, в 1906–1918 годах. Значит, где-то какой-то смертный гниет голышом.
Анна-Мей колеблется, затем медленно приближается к Джеку. Кажется, она скорее скользит на коньках, нежели идет. Возраст ее пока не установился, но Джек продолжает улыбаться ей по старинке, всем своим видом как бы говоря: «Я такой очаровательный мошенник», и глазом не моргнет. Приблизившись к нему на метр, Анна-Мей вдруг останавливается и говорит:
– Я чувствую ваш запах!
Вероятно, у Джека были какие-то предположения о том, что она сделает в следующий момент, но такого он точно не ожидал. Я и сама едва не потеряла равновесие. Мертвые могут быть непредсказуемы, но Анна-Мей только что всех перещеголяла.
У Джека отвисает челюсть, он закрывает рот, но он снова открывается, и так повторяется несколько раз. Наконец он обретает дар речи.
– Надеюсь, я не причиняю вам неудобства.
– Это ваш костюм. Чувствую запах шерсти. Он сильнее прочих. Кроме того, пахнет гуталин ваших туфель. И что-то еще.
– Пропитка для водонепроницаемости, – доверительно признается Джек.
– Нет, вы во что-то вступили.
Мне плохо видно выражение лица Анны-Мей, но последнее ее замечание Джека явно не обрадовало. Я подумала, уж не пора ли мне вмешаться. Анна-Мей может оказаться для него слишком смышленой.
В начале своей карьеры странствующего мерзавца Джеку гораздо труднее было найти кого-нибудь, кто согласился бы его послушать, поскольку о нем знали очень многие. Чтобы заполучить собеседника, ему приходилось ждать, пока в могилу сойдет несколько поколений. И всякий раз самому дьяволу приходилось быстро приводить все в порядок, пока Джек не прокрался в ад или рай. Это сделало бы сделку необратимой, сам Джек оказался бы на свободе и вне досягаемости, а тот, кто, поддавшись на его уговоры, согласился взять у него фонарь из репы, бывал обманут.
Анна-Мей переводит взгляд с блестящих пахучих туфель Джека на фонарь в его руке, на его лицо и затем вдруг обратно на фонарь.
– Это что же… репа? – недоверчиво спрашивает она.
– Когда-то у людей только она и была, – отвечает Джек. Речь его льется без труда, но голос слегка дрожит. Впрочем, возможно, я принимаю желаемое за действительное. – Я хочу сказать, у нас на родине.
– О какой стране вы говорите? – спрашивает Анна-Мей.
Джек снова чарующе улыбается. Действует ли его очарование на Анну-Мей? Не понимаю, как люди покупаются на такое, но тут следует учитывать, что я не отчаявшаяся и не мертвая.
– От акцента я избавился давным-давно. Вы и представить себе не можете, до чего он был силен.
Уж не светит ли этот сукин сын на нее своей аурой? В своем сотовом я запускаю другое волшебное приложение. Ну, разумеется, Джек весь светится изумрудно-зеленым. Анна-Мей этого свечения не видит, но чувствует.
– Так и хочется сказать «Ирландия», – наконец произносит она, – и сама не знаю почему. Вряд ли я угадала.
– Скольких сынов и дочерей родной земли вы уже тут встретили, дорогая?
– Говорите прямо как герой музыкальной комедии, – говорит Анна-Мей с усмешкой. – Я вам не верю.
– В таком случае скажите мне, во что вы верите, – говорит Джек, вдруг посерьезнев.
– Не могли бы вы уточнить, что именно вас интересует, – говорит Анна-Мей снова с усмешкой.
– Верите ли вы в вечную жизнь? То есть в способность жить вечно.
– Вряд ли это имеет какое-либо значение с учетом того, что я мертва навечно.
– А что, если на этот счет вы ошибаетесь? Что, если стоит вам попросить – и жизнь ваша?
– Имеете в виду воскресение? – В голосе Анны-Мей чувствуется скепсис. – Я думала, такое возможно лишь в конце света. – Она поворачивается от него и смотрит в темноту. – Уж не оттого ли так рано стемнело? Это что же, конец света? – Она смотрит вверх на небо. – Я думала, при этом будет гораздо больше шума. Или это лишь самое начало? Скоро ли уже начнется вовсю?